Амадо Эрнандес - Хищные птицы Страница 21

И Мандо и Тата Матьяс согласились, что медальон — для истории самая дорогая вещь среди всех сокровищ Симоуна. Не с нее, конечно, пошло богатство Симоуна, он даже и не ведал, как попал медальон к капитану Тьяго, но он упомянут в двух романах Рисаля и сменил столько хозяев… Мандо положил медальон на место и хотел было взять еще что-нибудь из украшений, но Тата Матьяс остановил его.

— Хватит, закрой ящик. — Потом, секунду подумав, спросил у Мандо: — Что делать со всем этим богатством?

— Отец, — проговорил Мандо, — я пришел как раз затем, чтобы спросить об этом вас. Богатство это не мое.

— Я уже говорил тебе, что цель, во имя которой тратятся богатства, гораздо важнее самого богатства. Судьбе было угодно, Мандо, чтобы оно попало в твои руки. Оно вроде бы твое и в то же время не твое. Поэтому ты должен распорядиться им с умом, совсем не так, как Симоун, которого оно довело до гибели. Помнишь, что сказал падре Флорентино? — И тоном, которым обычно читают молитвы, старик торжественно произнес:

— «Когда ты понадобишься людям для святой цели, господь сумеет извлечь тебя из бездны вод… А до той поры ты не будешь чинить зла, не будешь сеять неправду и разжигать алчность!..»

Вот ты, Мандо, и есть избранник божий.

— Я готов, — серьезно ответил Мандо. — Поэтому я и говорю, что богатство это не мое, и я не стану использовать его для собственного блага.

— И Карьо и Мартина погубила жадность, — напомнил Тата Матьяс. — Ты один уцелел, ибо совесть твоя чиста и свята цель твоя. В этом воля божья.

Мандо провел в хижине Тата Матьяса несколько дней, пока зажила его рана. Силы молодого организма восстанавливались быстро. Однако, как и предсказывал старик, на щеке у него остался безобразный шрам. Он напоминал багровую ленту, протянувшуюся вдоль левой щеки от самого глаза к подбородку.

— Я и сам-то с трудом себя узнаю, — говорил Мандо, стоя перед старым зеркальцем, висевшим в хижине.

Тата Матьяс в утешение похлопал его по плечу.

— В глазах многих, — сказал старик, — этот шрам безобразит твое лицо. На самом же деле, он как медаль за храбрость, которая стоит больше, чем несколько вот таких медальонов Марии-Клары.

Глава двенадцатая

В последний месяц среди жителей Манилы циркулировало множество самых противоречивых слухов. Одни сеяли панику, другие — порождали страх и тревогу, но преобладали все-таки слухи, вселявшие энтузиазм в сердца филиппинцев.

Близился к концу январь тысяча девятьсот сорок пятого года.

Прибывший откуда-то партизан рассказывал, что Армия освобождения, неся людям свободу, в то же время все разрушает и сокрушает на своем пути, потому что за каждый населенный пункт приходится вести ожесточенные бои с окопавшимися в них японскими гарнизонами.

Особенно тяжелая участь, по словам того же партизана, ожидала столицу. Американцы-де полны решимости уничтожить японцев всех до единого, и если для этого потребуется стереть город с лица земли, то они не остановятся и перед этим. Партизану будто бы довелось беседовать с одним американским офицером, и тот подтвердил, что невозможно избежать массовых жертв среди мирного населения. А когда партизан поинтересовался, что произойдет с теми, кто не сможет покинуть город, офицер развел руками и сказал: лучше как можно скорее уехать из города. Но даже если бы жителям столицы сообщили об этом официально, далеко не все могли бы подняться с насиженных мест, потому что у одних было здесь хорошо налаженное дело, у других — слишком много добра, с которым не так-то просто расстаться даже в предвидении смертельной опасности. Ну что ж, тем, кто дорожит богатством пуще собственной жизни, останется пенять лишь на самих себя.

Партизан полностью подтвердил и слухи о жестокости японских солдат. Он видел все это собственными глазами. Перед отступлением японцы сжигали целые деревни, истязали мирных жителей. Страшно передать словами, каким нечеловеческим пыткам они подвергали свои жертвы…

На фоне этих тревожных слухов весть о приближении к столице широко разрекламированной американцами Армии освобождения рождала у филиппинцев радость и надежду. Конечно, взорванные японцами мосты и разрушенные дороги тормозили продвижение Армии освобождения, однако боевой дух японских войск значительно ослаб, и американцы не предвидели сколько-нибудь внушительного противодействия с их стороны. Японцы теперь редко вступали в рукопашные бои, активно действовали в основном снайперы, прятавшиеся на деревьях и на крышах домов.

Постепенно очищалась от японцев одна провинция за другой, и у филиппинцев крепла уверенность в скором избавлении от японского ига. Они мечтали поскорее избавиться и от другого бедствия, порожденного войной, — от голода. Едва головные отряды американской армии вступали в город, рассказывали очевидцы, как тут же — начиналась раздача мирному, населению продовольствия, одежды и медикаментов. Трудно вообразить себе радость и восторг народа, испытавшего на себе щедрость и великодушие «освободителей».

В самом начале февраля американские Б-29 в течение двух дней беспрерывно бомбили уцелевшие в окрестностях Манилы военные объекты. Подобные хищным чудовищам, они неожиданно появлялись из-за облаков, быстро пикировали на цель и сбрасывали свой смертоносный груз. После этого начинало бушевать гигантское огненное пламя, и город обволакивал густой черный дым. Эти два дня стали настоящим адом для японцев. А еще через день американцы отбили у японцев университет св. Фомы и освободили томившихся в нем в течение трех долгих лет несколько сот интернированных американцев и других иностранцев.

В ту ночь ни один житель столицы не сомкнул глаз. Радостные взоры заполонивших улицу людей были устремлены к северной окраине Манилы, где полыхало зарево пожаров над расположением японских войск. Город неоднократно сотрясали мощные взрывы — японцы разрушили все мосты через реку Пасиг и таким образом начисто отрезали северную часть города от южной.

На следующее утро, в то самое время, как в Тондо, Санта-Крус и Сампалок торжественно вступали американские войска, укрепившиеся на противоположной стороне реки японские солдаты чинили чудовищные злодеяния над беззащитным населением. Они не щадили ни женщин, ни стариков, ни детей.

Почти целую неделю американские войска не могли переправиться через реку Пасиг. И все это время Пасиг напоминала мифическую реку, якобы отделяющую царство живых от царства мертвых. На северном ее берегу царило веселье, на южном — горе и смерть. Бесчинства и жестокость японских солдат в эту неделю достигли своего апогея. Повсеместно совершались грабежи, поджоги, насилия и убийства. Японцы не щадили никого, не останавливались перед надругательством над кормящими матерями и целомудренными монахинями. Огнем, штыком, пулей, гранатой уничтожали они все на своем пути. По временам вода в Пасиге становилась красной от крови.

Казалось, этой неделе никогда не будет конца… Но конец все-таки пришел. Были уничтожены все до единого снайперы-одиночки, засевшие в каменных зданиях Почты, Конгресса, городского муниципалитета… Вот и освобождена вся Манила. Однако какой дорогой ценой завоевана эта свобода! Город стал похож на обглоданный скелет. Развалины и пепелища, остовы зданий, торчащие словно гигантские головешки, оплавившееся железо и разбитые вдребезги стекла, поваленные столбы, оборванные провода, все кругом изрыто воронками. Улицы буквально устелены трупами.

Прежде чем уйти из города, японцы успели причинить Маниле огромный ущерб. Американцы, в свою очередь, методически обстреливали каждое здание, на котором не был вывешен белый флаг, нередко разрушая его до основания. Но люди горевали недолго. Жизнь брала свое: появились новые заботы, с которыми можно было справиться, лишь приложив максимум усилий и удвоив упорство и решительность. Не успели отгреметь выстрелы на полях сражений, как завязались новые бои, не менее упорные и не менее важные, — за устройство новой, мирной жизни. Злоупотребления, халатность и безответственность могли свести на нет мир, обретенный в войне. От всех требовалась строжайшая бдительность и дисциплина. Однако победа многих опьянила, а иных прямо-таки свела с ума, вселила в них неодолимую жажду мести.

Подобно грибам после дождя, в различных концах города возникали штабы партизанских групп, прежде всегда действовавшие в подполье. Они сразу же обнаружили, что японские часовые заменены американскими солдатами с нашивкой «МР» на левом рукаве. Американцы заняли бывшие японские казармы и, словно охотники за ведьмами, стали хватать всех подозрительных и тех, кого они хотели подозревать. И все же филиппинцы не скупились на выражение признательности и благодарности своим освободителям — американским солдатам.