Виктория Платова - Мария в поисках кита Страница 20

— Вы меня об этом уже сто раз спрашивали.

— Да? И что ты обычно отвечала?

— Отвечала, что они разные и сравнивать их нельзя.

— А я вот считаю, что Мадонна круче.

Примечание: ВПЗР терпеть не может Мадонну. Но Пугачеву она не может терпеть еще больше.

Оставшуюся часть пути ВПЗР пытается всучить мне правый наушник, чтобы я сполна разделила с ней радость прослушивания неких Джонси и Алекса, гонящих заунывный минималистский эмбиент. Альбом претенциозно называется «Riceboy Sleeps» («рисебой слипс» — произносит ВПЗР, большой спец в английском, хи-хи-хи). Счастья Джонси с Алексом не прибавляют, напротив — вгоняют в еще больший депресс. Несомненные плюсы Джонси-Алекса: это все-таки похоже на музыку. Которую можно воспринимать без необратимых изменений в коре головного мозга. В отличие от целой кучи авангардно-электронных японцев, — хреновы узкоглазые экспериментаторы разрушают ДНК психически здорового человека в один заход. За это их и любит ВПЗР.

Или делает вид, что любит.

— Ну как тебе музон?

— Не могу сказать, что в восторге…

— Примерно так я вижу самое начало моей новой книги. Ее настроение…

— Соболезную. А как же Чамбао? Вы вроде бы хотели, чтобы именно она была вашим проводником по книге.

— Хотела, да передумала. Она слишком попсовая. Ни капли психоделики. Голос хороший, это правда, но концепция… Концепция меня не устраивает.

— Не понимаю… При чем здесь какая-то концепция? Концепция хороша для романа… Неужели нельзя просто ловить кайф от хороших песен? Ваши теоретические выкладки способны убить все живое. А она — живая. И очень классная.

— Ты все-таки примитивная деваха, Ти!

— Не всем же быть интеллектуалами, как вы. Вы бы первая этого не потерпели.

— Леность ума и косность души тебя погубят! Как и всех в нашей несчастной стране. Леность, косность и быдлячество.

Все ясно. Если это и есть возможное музыкальное сопровождение, ничего экстраординарного от новой книги ВПЗР ждать не приходится. Ни одной теплой ноты, сплошное человеконенавистничество, сплошной solitude главных героев. И loneliness — второстепенных.

А так иногда хочется хеппи-энда…

Прибытие на Талего хеппи-эндом не назовешь.

Если само путешествие продлилось около двух часов, то швартовались мы не меньше получаса: из-за сильных волн и шквального ветра. Старина Фернандо-Рамон, должно быть, сто раз проклял русских гуап, втравивших его в такую низкооплачиваемую и опасную для жизни авантюру. Во всяком случае, попрощался он с нами довольно сдержанно, а на протянутые сто евро даже не взглянул. Просто сунул купюру в карман куртки. И только тогда мне пришла в голову мысль, которая должна была прийти намного раньше — до того, как ВПЗР промыла мне мозги «Riceboy Sleeps»: как нам отсюда выбираться?

— Послушайте, Фернандо-Рамон… Если мы решим уехать отсюда… в ближайшее время… Можем ли мы рассчитывать на вас?

— Ну, не знаю, — тут же закочевряжился старина Фернандо. — Вряд ли мне захочется появиться здесь… в ближайшее время.

— А на острове кто-нибудь сможет нам помочь?

— Поспрашивайте…

— А какие-нибудь регулярные рейсы на Талего есть? Завозят же сюда продукты и все такое.

— Поспрашивайте…

— Тогда… Вас не затруднит передать этому парню, Сабасу… чтобы он с нами связался?

— Передать, конечно, несложно. Только не знаю, когда его увижу. Что, если он вообще переселился в Бенидорм? Или в Картахену? Сабас — он такой. Сегодня здесь, а завтра — ищи-свищи. Я и сам не отличался постоянством в его годы…

— Значит, наша проблема не разрешима в принципе?

— Неразрешимых проблем нет, красавица моя. Но есть проблемы, решение которых требует больших усилий. И соответствующих вложений.

Вот и началось выкручивание рук! Почему, почему я всегда забываю, что там, где вход бесплатный, — выход сто рублей? Отдавать сто рублей ох как не хочется. Но в критической ситуации выложишь и двести. И пятьсот.

— Сколько? — тяжело вздохнув, спросила я.

— Три сотни. Из уважения к вашей подруге. Писательнице.

Опять триста! Очевидно, это число для старины Фернандо сакрально. Он с самого начала хотел получить именно триста. И таки получит их — наверняка. Если я не придумаю другой способ бегства с Талего. Посредством воздушного шара, аэростата или крылатой ракеты. На местных энтузиастов надежда слабая: у пристани не видно ни одной лодки. Наверняка все они вытащены на берег: чтобы волна и каменные причальные стенки не раскрошили их в щепы.

— Хорошо. Пусть будет триста.

— Мой телефон есть у Анхеля-Эусебио. Надумаете выбираться отсюда — звоните.

— Я тоже оставлю вам номер мобильного…

— И заморачиваться не стоит! Сигнала здесь все равно нет. Это же Талего.

В устах старины Фернандо последняя фраза прозвучала как «Это же ад, обратите внимание!». Как будто наличие ада все объясняет.

— Тогда каким образом я с вами свяжусь?

— У Анхеля-Эусебио в лавке — стационарный аппарат. И у старухи Майтэ вроде бы тоже. Ну, счастливо вам оставаться!

— Да уж… Счастливо…

ВПЗР ждала меня на берегу, и особенного счастья на ее лице написано не было. Во-первых, она едва не свалилась в воду при высадке и к тому же утопила пакет с дорожной мелочью. Самая меньшая из потерь! Хуже было бы, если бы она погубила сумку с аппаратурой: видеокамерой и двумя фотоаппаратами (один из них — профессиональный «Nikon» с дорогущим съемным объективом). Но такие вещи в руки ВПЗР я уже давно не даю: руки у нее дырявые. Вот и приходится таскать все на себе — и это без учета собственного ноутбука и собственного чемодана!..

— Я уронила пакет, — мрачно заявила ВПЗР.

— Да, я видела. Бог с ним. Идемте поскорее, а то нас сдует в море.

— Не «бог с ним», а нужно доставать.

— Как вы себе это представляете? Я должна прыгнуть в воду за вашим чертовым пакетом? Или пригласим бригаду водолазов? Или батискаф подгоним?

— Без пакета я никуда не пойду.

— Там было что-то ценное?

Вопрос не предполагает утвердительного ответа: все ценное, включая паспорта и кредитки, на время перелетов и переездов перекочевывает ко мне — опять же по причине безалаберности и несобранности ВПЗР.

— Было.

— Что?!

— Мой ПиСиПи.

Писипюк с дебильной игрой «7 чудес света» канул в бездну! Что ж, туда ему и дорога!

— Послушайте… Даже если я сейчас нырну за ним и даже если я его достану…

— Я запомнила место… Я покажу, — оживилась ВПЗР, не допускающая и мысля, что я не нырну и не достану: по-другому и быть не может, желание королевы — закон!

— …работать «и все равно не будет. Это же ясно! Вспомните, как вы уронили в унитаз свой старый телефон! Работал он после этою или нет?

— Нет, — вынуждена была признать ВПЗР.

— Вот видите. А ПиСиПи — такая же электроника. Забудьте о нем. Купим новый.

— Где? Здесь, на Талего?

— Не думаю, что здесь. Но где-нибудь, да купим. В более цивилизованном месте. Идемте…

Почему Талего, гребаный остров, до сих пор не используют как площадку для съемок футуристических ужастиков? Именно так будет выглядеть мир после Апокалипсиса — ничего и декорировать не надо!..

То, что открывается взгляду с пристани:

каменистая пустынная дорога, ведущая к домам;

одинокий катер размером с крейсерскую яхту. Катер на полкорпуса забросан камнями;

одинокая туша собора, одинокие высохшие пальмы, из-за ветра их стволы гнутся едва ли не до земли;

одинокое приземистое здание справа от домов — филиал валенсийского океанариума, летом оно смотрелось веселее;

силуэт маяка «Cara al mar» — где-то у линии горизонта;

перевернутые кверху днищами лодки — их не меньше двух десятков; врытый в землю щит с надписями на четырех языках:

¡BIENVENIDOS!

WELCOME!

BIENVENUE!

WILLKOMMEN!

«Добро пожаловать!» — как же!.. В постапокалиптическом контексте Талего это смотрится откровенным издевательством. С другой стороны, крылатую литературно-кинематографическую фразу «Добро пожаловать в ад!» еще никто не отменял. И немудреная песенка «Холодный день в аду» уже давно стала поп-классикой.

Наверное, таким он и должен быть — холодный день в аду.

Хотя ВПЗР всем своим видом пытается доказать обратное: это всего лишь холодный день в раю, Ти. Завтра будет теплее!

Получается неубедительно.

И насчет завтрашнего тепла — тоже неубедительно. Возможно, кто-нибудь из местных объяснит мне, почему на Талего такой колотун. В материковой Санта-Поле было никак не меньше шестнадцати градусов, обычная для средиземноморского побережья температура, даром что январь на дворе. А здесь… Меня не покидает ощущение, что воздух едва прогрет. Как будто и не уезжали из Питера: ветер, холод и сырость, пронизывающая до костей.