Наталья Галкина - Вилла Рено Страница 20

Она сидела со спутником своим на заднем сиденье, Елисеев строил планы: как ему на месте отправить Щепаньского куда-нибудь, чтобы остаться с девушкой наедине, но постепенно, слушая интонации их диалога, вникая в долготу пауз, он понял: все, он опоздал, он ее потерял навеки, рыжий некрасивый поляк перебежал ему дорожку.

В длинной лакуне их щебета Елисеев, хмуро глядя на дорогу, сидя прямо-прямо, аршин проглотил. Мужественно положив руки в рыцарских перчатках на руль, вспомнил песенку из бара.

Тина, Тина, Леонтина, Лена, любовь моя!

ГЛАВА 20.

МАЛАХИТОВАЯ ШКАТУЛКА

Владимир Федорович Шпергазе, как известно, хаживал за границу в Петроград, откуда привозил родным вещи из зарубежных их собственных квартир. Самыми простыми контрабандистскими демаршами считал он зимние переходы из Келломяк в Петроград по льду залива, порой пешие с саночками, порой лыжные с вещевым мешком за плечами. Правда, дважды — он никому о том не рассказывал (один раз на пути в город, другой — из города) — не чаял и вернуться, зима испытывала его по-свойски резко усилившимся морозом, внезапным бураном.

Один на льду среди метели, где-то на полпути, он стоял, замотав шарфом лицо, задыхаясь, чувствуя ужас небытия и полную нелепость бытия. Он не знал, куда идет, куда и зачем везет на саночках вещественные доказательства былого благополучия и комфорта: бронзовые настольные часы с боем, зеркало в малахитовой раме, малахитовую шкатулку со всякими женскими причиндалами (свадебный подарок Ванде-старшей от отца ее), меховую горжетку, серебряный кофейник. Он представлял себе вживе, как, выбившись из сил, свалится в сугроб, уснет, заметет его снегом, замерзнет он на льду, бывший инженер-путеец, безо всяких путей сообщения, старьевщик, ростовщик, контрабандист с бессвязным набором предметов роскоши в грубом крестьянском мешке

Он думал о детях, о племянницах, о дурьей жизни, все же пощадившей их; думал о Кронштадтском восстании: лед под ногами над толщей воды напомнил ему о шедших по этому льду войсках. Он молился: Господи, не остави, выведи, вывези, не дай пропасть, смилуйся надо мною, грешным, глупым сребролюбцем с кофейником. Владимир Федорович брел наугад, наобум святых, и, верно, вел его ангел-хранитель, потому что пришел он не к таможенникам и не в какое-либо другое место побережья, а в Келломяки; и словно подледная стрелка водяного компаса вела его: вышел на берег к купальням, где ручей каскада впадал в залив.

Он явился на Виллу Рено как ни в чем не бывало, балагуря, каламбуря, посмеиваясь.

Девочки, увидев малахитовую шкатулку и зеркало в малахитовой раме, заахали: какое чудо, что за красота! Бабушка, можно посмотреть, что в шкатулке? В шкатулке лежали малахитовые бусы, гребни, тяжелая брошь с мелкими бирюзинками вокруг малахитового овала, кольца, серьги, зеленая пудреница с рисунком морских волн.

— Это малахит с рудников Демидова, из Демидовского магазина с нашей улицы, с Большой Морской. Мой отец подарил мне зеркало и шкатулку к свадьбе.

Ванда любовалась внучками. Танюшка надела диадему и серьги, Маруся — малахитовое ожерелье, глаза сияют, разрумянились, какие красивые девочки, душечки мои, и превеселые, характером в меня, легкий характер, панны мои, мадмуазельки. Не думали, не гадали, что будут тут, в Келломяках, зимой в валенках ходить, летом огородничать да коз с курами кормить, вместо того чтобы учиться в Институте благородных девиц, например, или в одной из классических гимназий; ездили бы в Мариинский театр... Неожиданно для себя она сказала:

— Той из вас, которая первой замуж выйдет, малахитовый убор подарю. Когда девочки улеглись спать, Ванда Федоровна спросила:

— Не баловство ли это — сулить в наше-то время такой свадебный подарок?

— Не больно-то они балованные, росли без отца, подрастали между кроличьими клетками и морковными грядками, не хмурься, вытри глаза, я не тебя корю муженьком твоим беглым. Другими могли бы стать девочки-то, с достоевщинкой, две Неточки Незвановы, представь себе такое, — а они умницы, жизнерадостные, все по хозяйству умеют, Маруся у нас художница, Танечка в любительском театре, и без пяти минут невесты, дай Бог им счастья.

Один из домов Демидовых, тот, что с ювелирным магазином, стоял недалеко от дома Елисеевых, где отец Ванды снимал квартиру и помещение под парикмахерский салон; над дверью салона висела вывеска: «Альфред, личный парикмахер великой княгини Ольги Федоровны», а сбоку красивый золотой парик на кронштейне в золотой раме, как в средневековых городах: у сапожника — сапог, у булочника — калач; рекламные золотящиеся калачи и крендели, впрочем, красовались перед булочными Санкт-Петербурга, объемные, наивные, напоминающие елочные игрушки.

Знакомство с семьей Елисеевых было давнее Однажды Ванда ездила с отцом в Сиверскую смотреть новую чудную дачу, сущий дворец, построена по проекту келломякского соседа архитектора Барановского, строившего и Елисеевский магазин. Зеленые холмы Сиверской зачаровали ее, маленькие усадьбы на холмах, бело-желтые домики, фронтоны, колонны вот тут жил Онегин, там Ленский, там Ларины... Праправнучка Ванды в конце XX века смотрела, как жгут эти усадьбы, освободившиеся участки без строений покупал новый русский, некий вор-новотор, вместо поверженной в прах усадьбы возводился (иногда на ее фундаменте) краснокирпичный тюремок, изба людоеда или еще какое-нибудь здание аккуратненькое феерического уродства.

Ванда с сестрами Марией и Анной частенько хаживала в цветочный магазин на углу Невского; именно в этом магазине, странная случайность, Ванда познакомилась с будущим мужем, Федором Шпергазе, а Мария — со своим Эмилем Рено, бельгийцем, владельцем ресторанов и гостиниц в Брюсселе, Париже и Лондоне, в Санкт-Петербурге у него тоже была гостиница на Большой Морской, гостиница «Франция», «Hotel France». В конечном итоге он перевел ее на имя жены и сыновей, в начале века совладельцами «Франции» числились Мария Федоровна Рено, Сергей Эмильевич и Анатолий Эмильевич Рено (Серж и Анатоль). Эмиль подкупил и дом напротив, гостиницу «Бель вю», просуществовавшую, впрочем, только до девятьсот второго, — на ее месте выстроили здание банка. Ванде больше нравилась маленькая «France», уютный дом с эркером. В Петербурге почти в одном районе стояли гостиницы «Англия» («Англетер») и «Франция». Англичанин Хьюберт В., прибывший в Россию в 1920-м, остановился в гостинице «Франция». Тогда как его соотечественник Джером К, Джером в 1899-м жил, как известно, у Рено в «Бель вю».

— Cherie, — сказал личный парикмахер великой княгини младшей любимой дочери, — j'ai un petit cadeau pour ma petite fiancee1.

Ванда тут же примерила диадему из малахита, бирюзы, гиацинта и хризопраза, малахитовые бусы, зеленое колечко.

— Ah, papa! Merci, papa!2

Кинулась отцу на шею, поцеловала в висок. Papa качал головою.

—Ты слишком хороша для твоего Теодора, cherie. Bien sur, il est un bon garcon, mais pas chic et un peu somnolent. Emile me plais plus3.

— Думаю, это потому, — сказала мать Ванды, прищелкнув пальцами, — что 1 Эмиль — бельгиец, то есть в некотором роде француз, а Теодор — немец.

— Mais non, mais поп!4 — вскричал papa.

— Oui-da!5— возразила maman.

Она была родом из Ченстохова, и спорить с ней было бесполезно.

1 Дорогая, у меня есть маленький подарок для моей маленькой невесты,

2 Ах, папа! Спасибо, папа!

3. Дорогая Конечно, он славный малый, но не шикарный и немножко сонный. Эмиль мне больше нравится.

4 — О, нет, о, нет!

5 — Да, да! (франц.)

ГЛАВА 21.

СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ

Они переезжали, академик Петров вел за ручку любимую старшую внучку, Татьяна шла с младшей и несла огромную фотографию: бабушка Ванда Шпергазе с двумя серьезными хорошенькими девочками в платьицах девятьсот двенадцатого года, банты, рюши, локоны. Глянув на фотографию, академик сказал невестке:

— Татьяна, что за дурацкие платья вы надели на девочек? Никогда не видел, чтобы вы так нелепо их одевали.

— Это не мои дочери, — отвечала невестка, улыбаясь своей нежной блуждающей улыбкою. — Это мы с сестрой.

— Смотри, как занятно, — сказал режиссер романисту, раскладывая старые фотографии подобно пасьянсу, — здесь Ванда-старшая с внучками, а тут с правнучками, интервал лет в двадцать пять, а фото похожи.

— Ничем они не похожи. Там две девочки, и тут две девочки, и все сходство. А это кто?

-— А это Танечка Орешникова десятилетняя, шестнадцатый год, День ромашки. Вон у нее сумка вязаная через плечо вся в ромашках. И ящик на груди деревянный для пожертвований.

— Что за День ромашки?

— Благотворительная акция в пределах всей страны в целях борьбы с туберкулезом, благотворительные организации и общества проводили вместе с Красным Крестом.

— Грустная девочка.

— На самом деле очень даже жизнерадостная. Просто фотографируется, чувствует значительность момента, тогда редко снимались и надолго замирали перед камерой, по техническим причинам.