Анатолий Ким - Близнец Страница 20

Я шагаю в одиночестве по бетонированной дорожке набережной в направлении уже недалекой речной пристани, опять привычно и почти невосприимчиво оглядываю новые, невиданные доселе ландшафты: широчайший волжский плес, на другом берегу реки, среди крутых холмов, покрытых садовой темной зеленью, виднеются светлые коробочки домов другого заволжского городка. Это городок Хованск.

Итак, я иду вдоль Волги и пока не знаю, почему столь внимательно, подолгу задерживаясь туманным взглядом, смотрю на далекие домики инобережного населенного пункта. И почему иду одна-одинешенька к речной пристани. Может быть, я собираюсь сесть на речной теплоход с подводными крыльями и уехать в

Саратов, навсегда оставив пыльный, безрадостно плоский, на степном берегу расположенный городок Духов. Но тогда почему иду одна и никто не провожает меня? Это очень грустно, когда ты еще очень молода, красива и собираешься навсегда уехать, а тебя никто даже не пришел провожать… И, может быть, на другом берегу великой реки, уходящей в две противоположные стороны горизонта, вправо и влево, в городочке среди темно-зеленых садовых холмов, в

Хованске, остался некий молодой человек, который и должен был провожать меня, но так и не пришел…

… Такой как-то однажды представилась Василию некая Марина М.- в день своего отъезда, почти бегства, из родного городка Духова. После которого было в ее жизни много других городов, больших и малых: Саратов, Архангельск,

Мурманск и Североморск, Мезень, Петрозаводск и Москва. Далее идет сплошная заграница… Когда произошла встреча Василия с Мариной М., она уже прибыла в

Москву из Североморска со вторым мужем – морским офицером. В Москве развелась с ним и поначалу оказалась буквально на улице, изгнанная со служебной жилплощади из военного общежития.

…У меня к тому времени в прошлом осталась, помимо двух разводов, смерть годовалого ребенка. Это при первом замужестве за монтажником Толей. Который после похорон младенца, по прошествии сороковин, выгнал меня из дома, предварительно жестоко, хладнокровно избив теми самыми руками, которыми смастерил и гробик, и крест маленький металлический сварил из стальных труб, и могилку выкопал в мерзлой земле, и гроб младенческий снес на своем плече до кладбища. А я была виновницей смерти ребенка – классически заспала его, напившись водки со своей подругой-соседкой. Оказавшись первый раз выгнанной из дома в темноту полярной ночи, я отправилась пешком по зимней дороге в город Мезень, куда благополучно добралась, но довольно сильно подморозила руки, отправившись в путь без варежек… (Они у Марины М. с тех пор остались красными, облезлыми, с грубой шероховатой кожей.)

Я в то время, когда Василий встретился с Мариной, находился неведомо где, неизвестно в ком или в чем – полный провал памяти. Но поскольку рассказываю все, связанное с Мариной М., его словами, то могу сделать предположение, что я в тот недолгий промежуток жизни был в слиянии с ним. То есть я мог быть в нем, сам того не ведая. Точно так же, как он сейчас, сию минуту, присутствует во мне, сам о том не догадываясь. У близнецов-братьев, земных и небесных, в общем-то разные существования и несовпадающие жизненные дороги, но иногда их пути пересекаются в какой-нибудь точке пространства. И тогда получается какая-то странная, щемящая, беспокойная история, господа…

Не я жил, безымянный близнец, позабыв свое начало и не ведая о собственном конце, все-таки существовал на свете я, Вас. Немирной (Мирный). Пройдут годы, падет пелена забвения на всех нас – многих уже не будет в игре пространственных координат, размещенных во времени, а попросту – умрем и мы.

Но ведь останется эта история, записанная – кем же, чьей рукой? Неизвестно.

Однако кто-то сидит сейчас за столом, дома, и пишет историю о том, что у меня появилась любовница, ее звали Мариной М., у нее были красные, шершавые некрасивые руки, которые она обморозила на Крайнем Севере. Странная, щемящая, беспокойная история. Невразумительная, насмешливая судьба неродовитой советской женщины, коих были миллионы на Руси…

Первый раз насмешка судьбы проявилась в том, что Марина никогда не пила много, водку вообще не любила, но вот каким-то образом умудрилась однажды так надраться со своей соседкой по бараку, что ничего уже не помнила и очнулась только утром, когда муж вернулся с ночной смены и, к ужасу своему, обнаружил ее мертвецки пьяной, лежащей поперек кровати на задохнувшемся под нею ребенке… Второй раз насмешка судьбы проявила себя не столь дико и жестоко, однако скверная усмешка и низкое глумление над ни в чем не повинной девушкой из города Духова чувствуются и здесь.

Судите сами. Второй муж оказался еще лучше, чем первый,- морской офицер, красавец, который стараниями высокопоставленного родственника был переведен с Северного флота на службу в Москву, в министерство. И вот муж-офицер однажды повез жену на электричке в подмосковный поселок, к своему родственнику и покровителю на дачу. Оттуда большой компанией отправились в лес по грибы. Но постепенно все разбрелись по парочкам – я рассказываю вам весьма странную историю, странность которой обнаруживается, однако, сквозь самую обыденную, грубую, рутинную житейскую материю.

Что было написано на роду у Марины М.? Неужели ничего, как это иногда представлялось Василию, когда он вдруг задумывался о миллиардах заурядных женских судеб, остающихся заурядными на земле и ныне, и присно, и во веки веков? Кто бы мог подумать, что в ту минуту, когда Марина протягивала руку к ягодам черники, она выдавала себя с головою, словно потерявший бдительность разведчик в знаменитом шпионском киносериале… Эти темные с сизым налетом ягоды она увидела чуть погодя, после того, как открыла глаза и осторожно стала озираться, поводя головой, что елозилась затылком на неудобной сыроватой кочке, поросшей осокой. В порыве нетерпения муж уложил ее на разостланную по земле офицерскую плащ-палатку как-то не особенно удачно, отчего голова ее уехала за край брезентовой подстилки и оказалась затылком на земле. И вот, терпеливо дождавшись того момента, когда у мужа все получилось, как он хотел, она открыла глаза, увидела, что у него они закрыты, успокоилась и стала озираться, подумывая, как бы голову-то пристроить поудобнее. И тут заметила эти ягоды черники на кустике, соблазнилась ими и стала осторожно обрывать их по одной и отправлять в рот.

Муж внезапно что-то почувствовал и, не прекращая своих воинственных движений, открыл глаза. С этого момента муж, офицер при штабе ВМС, начал относиться подозрительно к Марине, стал усиленно расспрашивать о ее прошлом, однажды прямо назвал ее шпионкой и вскоре окончательно порвал с ней – от греха подальше…

И Василий полагал, что Марина из Духова на самом-то деле была заслана в нашу жизнь не из этого приволжского городка, и ее задание состояло вовсе не в том, чтобы выходить замуж и любить – сначала монтажника Толю, потом морского офицера М. Но тоска тайная для Марины М. (фамилия по последнему мужу) была в том, что никто ей не открывал, в чем именно состоит ее шпионское задание, которое она должна была выполнить. Да, она чувствовала, что мы все запущены в эту жизнь в качестве разведчиков. И там, откуда мы посланы, ждут всяких сведений и разных наших успешных диверсий, способных делу изобличения или, может быть, полного уничтожения противной стороны. И наш долг – высматривать, запоминать творимое вокруг безобразие, самим потихоньку творить то же самое, но не попадаться при этом. И секретным образом осведомлять закордонных хозяев о своих успешных действиях.

Господа, если бы Марина М. не чувствовала себя тайным соглядатаем сначала советской, затем и постсоветской жизни, лишь ее сторонним наблюдателем, то как бы она могла вынести всю эту гадость Содома и Гоморры? Литературное течение, к коему принадлежал я, Вас. Немирной, называемое постсоветским модернизмом, объединяло в своих рядах подобных шпионов жизни, диверсантов зла по отношению к добру. И судьба Марины М., такая, какая прошла передо мной, может быть названа программной судьбою для нашего литературного течения. В следующей главе я подробнее разовью эту мысль.

ГЛАВА 12

Я написал повесть “Деньги”, где героем вывел самого себя под собственным именем. Но это была мистификация – ничего того, что описывалось в повести, не происходило в моей жизни. Если, конечно, не считать “происходившим” такие эфемерности, как воображение ребенка, чистый художественный вымысел или полет нескольких призрачных снежинок, промелькнувших за окном в сером воздухе поздней осени – когда-то давно, еще в пору моей студенческой юности.

Литературный прием и мистификация окончательно прояснялись к финалу повести, когда меня, то есть Василия Немирного, убивал наемный киллер. Таким образом, наворотив гору ужасов, как это было положено, и высказав через своего героя немало злых и горьких истин относительно человеческой природы, автор в конце повествования снимал излишнее напряжение и сглаживал неприятное впечатление демонстрацией литературного “саморазоблачения”.