Мириам Дубини - Танец падающих звезд Страница 20

— Успокойся, — сказал Ансельмо, хватая ее за плечи.

Грета почувствовала за спиной его теплое дыхание.

— Отпусти меня!

— Нет.

— Уходи. Я не хочу тебя больше видеть.

— Не уйду.

Живот сжался в узел, который разорвал ее на две части. Одной частью была она. Другой — ее тень. А потом пришла огромная волна и унесла с собой всю черноту ее злости. И Грета осталась дрожать от холода, лишившись своих доспехов.

Ансельмо тихо усадил ее на бревно. Открыл рюкзак, достал из него Волка и положил его ей на колени.

— А теперь я уйду, но не надолго.

Он попрощался с отцом Греты и отошел подальше, ни на минуту не выпуская их из виду.

— Белая собака. Она все еще у тебя. Она должна была охранять твою комнату. Она справилась?

— Это не собака, это волк.

— Ну, тогда он должен был справиться.

— Он справился.

— А я нет.

— Нет.

— Мне было двадцать три года, когда я подарил тебе эту… этого волка. Когда ты родилась, мне было двадцать. Я старался быть хорошим отцом. Я старался три года. Но у меня не получалось. Я был напуганным эгоистичным мальчиком. Я не мог заботиться о тебе. Ни о тебе, ни о твоей матери. У меня даже не хватило смелости расстаться с ней. Просто мне предложили работу в Неаполе, и я уехал, ничего не сказав. Я целый год пытался убедить себя в том, что поступил правильно. Что я все равно не смог бы быть хорошим отцом. Что так будет лучше и для тебя, и для Серены. Потом я понял, что все это ложь. Понял, как мне вас не хватает. И я позвонил твоей матери, чтобы попросить прощения. Чтобы сказать, что я по-прежнему люблю ее и все время думаю о ней. И о тебе.

— И что она сказала?

— Она сказала: думать мало. И попросила больше ей не звонить. Тогда я начал писать тебе письма.

— Но ты мог бы приехать. Мог бы по-настоящему попросить прощения.

— Когда просишь прощения — просишь доверия. Я не смог бы доказать, что заслуживаю его.

— Ты мог попробовать еще раз. Мог бы сделать что-то еще.

— Она не хотела. Она защищала тебя.

— Нет. Она скрывала от меня правду. И твои письма.

— Если бы она не хотела, чтобы ты их когда-нибудь прочла, она бы сожгла их. А она их сберегла. Она оказалась мудрее меня. Она знала, что пока не время. Что ты еще слишком маленькая, чтобы понять такую жестокую правду. И стала ждать подходящего момента.

— Идеального момента…

— Что?

— Ничего. Не твое дело.

— Три года назад судьба дала мне еще один шанс. Я встретил мою жену. У нас родился сын. Но я не забыл о тебе. Я всегда верил, что когда-нибудь увижу тебя. И вот сегодня этот день настал. И ты здесь.

— И я тебя ненавижу.

— Хочешь ударить меня?

— Да.

— Я это заслужил. Ударь.

Грета взвесила все обстоятельства и прикусила губу:

— Не буду.

— Тогда послушай меня, хоть я этого и не заслуживаю. Если у тебя хватило смелости проделать весь этот путь, чтобы приехать сюда, значит, ты готова. Значит, твое сердце хочет знать, может понять и простить. Так бывает. Я знаю.

— Ты ничего обо мне не знаешь.

— Тогда расскажи мне о себе. Я не прошу ничего другого.

— Я… не…

— Не сейчас. Когда захочешь. У нас теперь много времени. Столько, сколько тебе потребуется. Я не убегу. Я больше никогда не убегу.

— А как мне узнать, что ты не врешь?

— Спроси у своего волка. Он никогда тебе не солжет.

Волны приходили и уходили десять раз. На одиннадцатый Грета посмотрела своему отцу прямо в глаза:

— Возьми моего Волка и отдай его своему сыну. Так я буду уверена, что ты не уйдешь, потому что он будет на страже. И ты будешь знать, что я вернусь за ним, когда настанет время.

— Грета… спасибо.

Море и все его волны разлились в груди небесным водопадом. Она плакала и смеялась одновременно.

— Сын хотел собаку, но волк даже лучше.

— Намного лучше.

— Может… ты сама отдашь его ему?

— Я? Я не думаю…

— Хорошо-хорошо. Я тебе обещаю, что больше не сбегу. Я очень боюсь волка.

— И правильно делаешь, папа.

Закат длиной в километр. Разорванные облака и асфальт. Пурпурные отблески в окнах Корвиале. Эмма и Эмилиано уже несколько часов ехали в противоположном направлении.

Когда едешь по Риму на велосипеде, он кажется бесконечным, а иногда кажется, что это вовсе и не Рим. Ты вдруг обнаруживаешь себя на узенькой улице с низкими домами, ленивыми кошками и вьющимися растениями, и тебе кажется, что ты в маленьком провинциальном городке. Потом выезжаешь на уходящую вверх дорогу в четыре полосы и вспоминаешь об интенсивном уличном движении столицы, но тут же рядом открываются просторные луга и сады, запутавшиеся в телеграфных проводах, и тебе снова кажется, что ты где-то в чужом незнакомом месте, пока по краям дороги не начинают мелькать бары и рестораны с их услужливыми столиками, скатерти на которых раздувает ветер. И ты представляешь морскую набережную и волны праздных туристов на ней.

Эмма и Эмилиано проехали сквозь все эти места и оставили за спиной вечер. И настала ночь.

— Я не хочу домой, — призналась Эмма.

— Почему?

— Не скажу.

— Предпочитаешь диван?

Она улыбнулась:

— Угу.

Час спустя они стояли перед вишневым диваном веломастерской.

— У меня ноги ломит, — пожаловалась Эмма.

— Сядь-ка.

Эмилиано сел рядом, взял ее за лодыжки и устроил их у себя на коленях:

— Расслабься.

Он снял с нее балетки светло-лазурного цвета и обхватил руками ее правую ступню. Белая, как мрамор. С маленькими коричневыми пятнами на подъеме.

— У тебя даже на ступнях веснушки…

— Уф-ф-ф, я знаю, — фыркнула Эмма.

— А я не знал.

Она почувствовала, как его большой палец поднимается по своду стопы.

— Мне щекотно.

— Ш-ш-ш-ш.

Его пальцы поднимались все выше по пяткам, вдоль лодыжек до основания икр. Потом до колена. Сжавшиеся от усталости мышцы начали расправляться. Она больше не смеялась, прикрыв глаза, как кошка, и глубоко дыша всей грудью.

— Ну как?

— Ш-ш-ш-ш. Продолжай.

Он улыбнулся и продолжил. Взял другую ногу и стал ее массировать. Взобравшись по лодыжкам быстрыми глубокими движениями указательных пальцев, он замер на вершине, там, где проходила граница розовых льняных шорт. И почувствовал, как по ее белой коже прошла короткая дрожь. Пальцы побежали дальше и поднялись вверх, прервав свой бег в нескольких сантиметрах от ее лица.

— Все.

Эмма открыла глаза. Ей хотелось продолжения, но она не подала виду. Поцеловала его руки и сказала:

— Спасибо.

Эмилиано обхватил одной рукой ее голову. Другой — талию. Нежно притянул к себе и поцеловал в губы. Пальцы быстро поднимались по спине под футболкой в горизонтальную полоску. Пробежали вверх по позвонкам до самой шеи и сомкнулись вокруг затылка, как лепестки вокруг венчика. На шее. Там, где когда-то была золотая цепочка. В тот день, когда она впервые увидела Эмилиано и он ее ограбил.

— Стой! — приказала Эмма.

Эмилиано тут же отодвинулся в сторону:

— Что? Что такое?

— Прости. Я… я не знаю.

Неправда. Она знала. Но не хотела говорить об этом.

Они какое-то время пристально смотрели друг другу в глаза. События последних недель мелькали в их зрачках, как кадры на кинопленке. Эмилиано увидел, как с Эммы срывают цепочку и она дрожит от страха. Он опустил глаза и отсел на почтительное расстояние.

— Это я должен просить у тебя прощения…

Рыжая голова опустилась на его грудь, как малиновка — на выемку в стволе дерева. Эмилиано нежно обнял ее обеими руками и вытянулся на диване. Осторожно погасил свет и стал слушать, как ее дыхание успокаивается и становится все более ровным. Они уснули почти одновременно.

Я знаю

— Гета?

— Да, Витторио.

— Волк — сеста?

Грета внимательно смотрела на малыша, уютно сидевшего на руках у матери. Он не сводил с нее серьезных глаз, будто задал вопрос жизни и смерти. Грета перевела взгляд на белого волка, которого все еще держала в руках, не зная, что ответить. Ей на помощь пришла мама малыша:

— Нет, любовь моя, твоя сестра — Грета.

Витторио протянул к Грете свои маленькие ручки, и она сама не заметила, как он повис у нее на шее. Он был меленьким и очень… ароматным. Он пах булкой, только что вынутой из печи. Девочка стояла как каменная, не представляя, что ей делать с этим необременительным грузом. Тогда малыш взял ситуацию в свои руки — сначала приласкал ручонкой волка, потом сестру.

— Волк — сеста и Гета — сеста.

Он так решил. У него было две сестры. И ему было все равно, что у одной из них вместо носа была пуговица. Ему очень нравилась эта новая игра в сестру. И он весело рассмеялся, как умеют только дети, — смехом полного и абсолютного счастья. Грета покраснела от смущения и волнения.