Жан-Филипп Туссен - Фотоаппарат Страница 20

27) К вечеру, когда я кидал дротики у себя в комнате, портье зашел мне сказать, что меня просят к телефону. Я спустился, взял аппарат со стойки и, натянув шнур, пристроился в углу. Сидя на корточках у стены, я долго тихо беседовал с Эдмондссон.

28) В последующие дни мы разговаривали еще много раз. И каждый раз умилялись, услышав друг друга. Голоса у нас перехватывало от волнения (я, по крайней мере, очень смущался). Но каждый стоял на своем: Эдмондссон просила меня вернуться в Париж, я же предлагал ей, наоборот, приехать ко мне.

29) Мои дни теперь проходили в ожидании звонков Эдмондссон. Она звонила мне из галереи каждый раз, когда директор куда-нибудь отлучался (и, поскольку она не платила за разговор, нам нужно было оставаться на линии как можно дольше, чтобы побольше сэкономить). Когда разговор оказывался слишком долгим, я уставал сидеть перед телефоном скрючившись и садился на коврик у двери. Эдмондссон говорила со мной, и мне было хорошо; я слушал ее, курил, скрестив ноги и прислонившись спиной к стене. Каждый раз, когда я поднимал глаза, портье, смущенный моим взглядом, принимался суетиться у себя за стойкой. Он открывал папки, перечитывал карточки. Когда я подходил отдать ему телефон, он быстро улыбался мне и напускал на себя такой вид, будто стесняется своей работы.

30) Как-то раз я сидел с телефоном в холле на полу, зажав трубку между плечом и подбородком, и пытался вытащить сигарету из портсигара, как вдруг увидел, что в гостиницу входит та французская пара. Они остановились перед стойкой, взяли ключи и неторопливо беседуя, прошли мимо меня, направляясь в свою комнату (по-моему, они приехали в Венецию, чтобы заняться любовью «как в пятьдесят девятом»).

31) После каждой еды я обходил бар и собирал журналы, разложенные на столах. Я поднимался к себе в комнату и листал их, лежа на кровати.

32) Я ничего не делал. Все время ждал звонков Эдмондссон. Я больше не выходил из гостиницы, боясь, что звонок меня не застанет. Я перестал спать днем, не задерживался в ванной. Часто я садился на стул в холле напротив портье и ждал (мне хотелось быть поближе к Эдмондссон).

33) Эдмондссон звонила все чаще. Иногда мы оба подолгу молчали в трубку. Мне нравились такие минуты. Прижав трубку к уху, я старался услышать ее дыхание. И когда она снова начинала говорить, ее голос был мне особенно дорог.

34) По телефону Эдмондссон была со мной по-прежнему ласкова, утешала, если я просил. Но она не понимала, почему я не возвращаюсь в Париж. Когда она задавала мне этот вопрос, я ограничивался тем, что повторял за ней: почему бы мне не вернуться в Париж? Нет, правда, говорила она, почему? Есть какая-то причина? Могу я назвать хоть какую-то причину? Нет.

35) В конце концов, Эдмондссон за мной приехала.

36) Я встречал ее на вокзале. Я пришел заранее, поэтому, проверив время прибытия ее поезда на табло, я вышел из здания вокзала и сел на ступеньки. Было холодно. Снаружи нас было всего четверо, все тепло одетые. Рядом со мной пожилая дама, по-видимому, англичанка, аккуратно убирала свитер в рюкзак. Какой-то военный курил, положив ноги на чемодан. Я то и дело смотрел на часы. Почти дождавшись девятнадцати часов семнадцати минут, я встал и пошел на платформу.

37) Поезд опоздал на два с половиной часа. Внезапно вокруг поднялся шум: открывались двери, ударялись о землю чемоданы, раздавались голоса, крики. Мимо меня и навстречу шли люди. Меня толкали. Я ждал на перроне, выпрямившись, вытянув шею, чтобы меня было видно. Когда Эдмондссон заметила меня, она помахала теннисными ракетками и устремилась ко мне, покачиваясь, улыбаясь, надувая щеки. Потом побежала. Я ждал. Она коснулась моего лица, похвалила за чистые волосы.

38) Мы пошли к выходу бок о бок, вслед за другими пассажирами; я нес ее чемодан. Иногда мы украдкой с нежностью поглядывали друг на друга. Мы не разговаривали. Посередине большого зала Эдмондссон остановилась, расстегнула мое пальто и, засунув под него руку, погладила меня по груди. Она первой двинулась дальше, потом обернулась ко мне и улыбнулась. На зубах у нее было крохотное пятнышко губной помады.

39) Я заказал столик на девять вечера. Когда мы добрались до ресторана, было уже больше одиннадцати, но метрдотель вел себя очень дружелюбно и не выразил никакого недовольства. Мы оставили чемодан и ракетки под вешалкой и пошли вслед за ним в зал, а вслед за нами направилась дама, которая тщетно пыталась вручить мне номерок из гардероба и даже попробовала, когда я снял пальто, перехватить его, но я оказался ловчее: увернулся от ее протянутых рук и пристроил пальто так, что ей было не достать. Дама злобно посмотрела на Эдмондссон и положила номерок на стол. Эдмондссон села напротив меня. Нам было хорошо. Мило накрытый столик давал ощущение уюта и благополучия. Бокалы были тонкими, тарелки — массивными. В корзиночке лежал хлеб разных сортов, нарезанный ломтиками и длинными брусочками.

40) Во время десерта я незаметно взял свое пальто, которое пристроил на край скамейки и, не вставая с места, так же незаметно его надел. Эдмондссон подумала, что я хочу уйти, но дело было не в этом. Я взял ее руку и погладил. Одновременно моя вторая рука с быстротой фокусника нырнула в карман пальто и достала оттуда маленькую прямоугольную коробочку, которую я положил ей на запястье. Это был подарок. Эдмондссон от неожиданности шевельнула рукой и коробочка упала на скатерть. Эдмондссон улыбнулась. Она осторожно развернула упаковку. Там была бумага, под ней другой слой бумаги, а в коробочке — еще один слой папиросной бумаги, в которую были завернуты наручные часы.

41) Мы вышли из ресторана. Спешить было некуда. Медленно брели по улочкам, останавливались на мостиках. На небольшой площади, окаймленной деревьями, мы обнаружили скамейку и сели, пристроив ракетки рядом. Было тихо. Освещенные дворцы на противоположном берегу сияли в ночи. Угрюмый канал был черен, как тучи. Вода на мгновение застывала на крыльце церкви, потом сбегала водопадом, и ступени показывались одна за другой.

42) Мы вернулись в гостиницу. Эдмондссон тут же разделась и в одной широко распахнутой голубой рубашке расхаживала по комнате на цыпочках с зубной щеткой во рту. Я же, расположившись на кровати, заметил ей, что хотя живот-то у нее голый, но чуть ниже еще остались узенькие трусики из шерсти зебу, из шерсти зебры. Она опустила голову, чтобы взглянуть (а потом легонько потянула за волоски, желая доказать свою правоту).

43) Мы лежали в постели, сплетя ноги под одеялом, и листали женский журнал, привезенный Эдмондссон из Парижа. Я переворачивал страницы, а Эдмондссон время от времени просила меня вернуться назад и останавливала мою руку, чтобы рассмотреть фотографию. Попав случайно в раздел одежды, мы обменивались мнениями о платьях, костюмах, кардиганах. Оценивали красоту моделей. Когда я находил красивой девушку, которая не нравилась Эдмондссон, она презрительно пожимала плечами.

44) На следующий день я проснулся с первыми лучами солнца. Сквозь приоткрытые шторы свет вычерчивал полосы на стене, ложился сияющими штрихами на паркет. Кроме нескольких солнечных пятен, кое-где очень ярких, комната, неподвижно застывшая, была погружена в трясину мрака. Рядом со мной спала Эдмондссон; кожа у нее на лице была гладкой, рот слегка приоткрылся. Над ее головой в косых лучах поблескивали пылинки. Я бесшумно встал и оделся. Перед тем, как выйти из комнаты, я тихо подошел к кровати поправить Эдмондссон одеяло (и посмотреть на нее).

45) Солнце пронизывало коридор из конца в конец, окна сияли, цветы в горшках зеленели. Небо было ясное, я шагал быстро, в прекрасном настроении. На лестнице я перепрыгивал через ступеньки и спустился в холл почти бегом. Тут меня остановил портье. Та девушка с вами? — спросил он. Эдмондссон? — переспросил я, — правда, красивая? Портье надулся, с серьезным видом поправил очки, и склонившись над столом, протянул мне паспорт. Я открыл его и, указывая пальцем на фото Эдмондссон, подтвердил ему, что мы говорим об одной и той же особе.

46) Я приблизился к витрине и, сложив ладони домиком вокруг глаз, всматривался в торговый зал универмага Станда, который еще не открылся, пытаясь привлечь внимание продавщиц легким постукиванием по стеклу. Когда одна из них наконец обратила на меня внимание, я вежливо ей помахал и, указывая на свои часы, взглядом дал ей понять, что хочу знать, во сколько открывается магазин. После нескольких бесплодных попыток объясниться жестами она неторопливо подошла поближе, и широко разведя руки, показала мне девять пальцев. Потом она подошла еще ближе, налегла грудью и животом на стекло, которое одно только нас разделяло, губы ее почти прижались к моим и сладострастно выговорили: alle nove[6] — на стекле образовалось облачко пара. Я взглянул на часы, было восемь тридцать. Я пошел погулять по окрестностям. В конце концов, я нашел теннисные мячики в другом месте.