Василий Аксенов - Коллеги Страница 20

— Дальше не ходи.

Значит, он не просто друг! И она, кажется, тоже поняла все. В третий раз они остановились там же, и тогда Алексей взял ее за руку, увел в какой-то подъезд и молча стал целовать. Кто-то прошел мимо, оглушительно лязгнула дверь лифта. Вера беспомощно сгорбилась и вышла из подъезда. Он смотрел ей вслед с ликующим чувством, к которому примешивалось немного жалости и капля злорадства. Она в его руках, это ясно. После этого прошло больше двух недель. На телефонные звонки она отвечала сухо, от встреч отказывалась, а сама позвонила в первый раз только сегодня.

— У тебя сегодня довольно импозантный вид. Красивое кашне.

— Его подарил мне чиф с парохода «Новатор», старый татуированный морской бродяга.

— С серьгой?

— Что?

— В ухе у него серьга?

— Ну конечно. А на боку кортик. И деревянная нога. Настоящий Джон Сильвер.

Туман рассеялся окончательно. Оказалось, что над шпилем Инженерного замка висит новенькая, словно протертая песочком, луна. В путанице стволов и ветвей Летнего сада, в лунных пятнах белели статуи. Казалось, что по саду бродят весенние призраки. Перелетевший через Неву неожиданно теплый ветер усилил это весеннее ощущение. Темно-синее небо было настолько глубоким и пронизанным невидимым светом, что стало ясно: звезды — это небесные тела, а не просто блестки, рассыпанные по бархату.

— Ну… как твоя работа?

— Спасибо. Подвигается.

— Я даже не знаю, что у тебя за тема.

— Рассказать?

— Не надо.

Максимов прислонился к парапету и закурил. Он никак не мог отделаться от чувства неловкости. Странно, раньше этого не было. Раньше была другая Вера. Стыдясь самого себя, он рисовал в воображении романтические сцены с ее участием. Сейчас присоединилось нечто другое. Каждый миг он ощущал, что рядом с ним находится женщина, любимая женщина, которую он уже держал в объятиях и целовал.

— Лешенька, — вздохнула Вера и прижалась к нему. Сигарета полетела в Фонтанку. В десяти сантиметрах от своего лица он увидел большие дрожащие глаза. Он стал целовать их. Скрипнула ось земли, и планета отлетела куда-то в сторону. Мир изменился, замелькал. В центре вселенной, пронизывая Млечный Путь, выросла и зашаталась гигантская тень влюбленной пары.

…Они прошли по мосту через Фонтанку и углубились в густонаселенные кварталы. Моховая, Гагаринская… В сотнях окон под оранжевыми, голубыми, зелеными абажурами шевелились умиротворенные люди, у которых все идет как по маслу, которые не путались, не дичились, а вовремя нашли друг друга и спокойно заселили эти дома.

— Что же, пойдем в кафе?

— Нет.

— Боишься, что нас увидят вместе?

— Ничего я не боюсь. Хочу быть только с тобой.

— Все равно, зайдем хотя бы сюда. Здесь никого нет.

Они остановились возле крохотного магазинчика, над дверью которого светились красные буквы: «Соки. Мороженое». Внутри действительно не было никого, кроме продавщицы. Застекленный прилавок представлял собой груду не нашедшей употребления роскоши. Здесь были ликерные бутылки в виде пингвинов, громадные, как древние фолианты, коробки ассорти с изображением витязей, фарфоровые статуэтки. Слева от этой выставки размещались разноцветные конусы соков. В углу заведения стоял один-единственный мраморный столик на железных неуклюжих ножках. Под столиком демонстративно, этикеткой вверх, валялась пустая поллитровка. Вера села, сняла с головы платок и медленным движением поправила волосы. У нее был отсутствующий, будто пьяный, вид.

— Что у вас есть выпить? — спросил Алексей у буфетчицы.

— Только шампанское, — сильно подмигивая, ответила буфетчица. Максимов непонимающе поднял брови. Тогда она прельстительно улыбнулась и, сохраняя лишь видимость конспирации, показала ему бутылку «Московской особой». — Для хорошего человека найдется и покрепче…

Максимов отрицательно покачал головой. Он взял бутылку шампанского, две порции мороженого, два пузатых фужера, расставил все это на столе, взглянул на Веру, и сердце его захлестнула неслыханная волна нежности к этой умнице, чистюле, профессорской дочке, которая сидит сейчас напротив него, касаясь туфелькой поллитровки, не замечая свалявшейся уличной грязи на кафельном полу случайной «забегаловки».

— Шампанское, — сказал он. — Очень глупо?

— Почему же? Наоборот, — улыбнулась она.

И, не отрывая глаз друг от друга, они сделали первый глоток. В этот момент буфетчица включила радио. Возможно, она сделала это из деликатности, чтобы влюбленные говорили, не боясь быть услышанными. Возможно, равнодушно повернула рычажок, от нечего делать. Но так или иначе, в заведение влетели и заметались от стены к стене тревожные звуки Двенадцатого этюда Скрябина. Алексей вздрогнул. Он вспомнил, как несколько лет назад в Большом зале Филармонии он впервые услышал это, как впился в колонну, оставив на ее целомудренном мраморе чернильные следы от своих студенческих пальцев. Почему могут звуки, которые суть не что иное, как колебание воздуха, проникать так глубоко в человека, властвовать над ним, намекать, напоминать и звать? Как мог сотворить такие звуки обыкновенный человек, существо, физиологически однотипное сотням миллионов своих собратьев? Почему вообще одни люди сочиняют музыку, раскрывают сердца своих братьев для любви, героизма, верности, а другие с тупым равнодушием поднимают автоматы и, соревнуясь в меткости, истребляют своих братьев, своих безоружных братьев?

— Интересно, кто это: Рихтер или Гилельс? — сказала Вера.

Алексей приподнял бокал и накрыл ладонью ее руку.

— Давай выпьем за что-нибудь, провозгласим тост!

— За что?

— Ну… за наше будущее. И потом… Я еще не сказал тебе, что я тебя люблю.

— Ой, Лешка, — рассмеялась Вера, — а я-то весь этот вечер подозревала тебя!

— Скажи, Вера, а раньше ты знала?

— К сожалению, нет, — печально произнесла она. — А почему ты сам?…

— Потому что у тебя были разные ребята, а потом и Владька.

— Это потому, что у тебя была Вика и прочие.

— Это правда?

— Да.

Они смотрели друг на друга и вспоминали прошедшие годы, в течение которых почти ежедневно встречались, но не так, как хотелось обоим. Вера удивлялась, как это она, обычно чуткая на такие вещи, не смогла понять, что грубовато-приятельское обращение Максимова — это только маскировка, и Алексей клял себя за то, что не смог разгадать ее быстрых, удивительных взглядов. А теперь, когда они, блуждавшие окольными путями, вдруг увидели друг друга так близко, так доступно и бросились навстречу, задыхаясь, сбивая все на пути, им минутами чудилось, что расстояние не сокращается, что все это похоже на бег по деревянному барабану.

— Слушай, Вера, я тебя сейчас удивлю.

Максимов, волнуясь, чиркнул спичкой, закурил и неестественным, насмешливым голосом стал читать:

В столовке грохот и рокот,Запах борщей и каш.Здесь я увидел локоны,Облик увидел ваш.В бульоне плавал картофель,Искрился томатный сок.Я видел в борще ваш профиль,И съесть я борща не смог.Быть может, вот так же где-тоВ буфетах Парижа, БордоСтояли за винегретомТургенев и Виардо.«Тефтели с болгарским перцем», -Вы скажете свысока.Хотите бифштекс из сердцаВлюбленного в вас чудака?

Вера смеялась, но глаза ее дрожали.

— Это на первом курсе, я помню, — сказала она, — ты тогда страшно хамил, а я думала: откуда такой смешной? Так, значит, ты пишешь? Конечно, никто в мире об этом не знает? Это на тебя похоже. Прочти еще что-нибудь.

Максимов злился. К чему это мальчишество, эти стихи? Еще не поймет, вообразит, что он любил ее, как какой-то Пьеро, как тайный воздыхатель. Все-таки он стал читать.

В магазинчик со смехом ввалились четверо парней. Один за веревочку нес волейбольный мяч, в руках у других были спортивные чемоданчики. Сразу стало тесно, шумно и неуютно. Шуршали синие плащи; здоровые глотки работали на полную мощность: уровень абрикосового сока стремительно падал.

Вера вопросительно улыбнулась. Алексей пожал плечами.

— Плебей, я же говорил тебе, что Моню надо подстраховывать! — вдруг заорал один из парней.

Максимов и Вера встали, Вслед им понеслись восклицания:

— Ребята, мы спугнули пару голубков!

— Не чутко, товарищи, не чутко!

— А девочка ничего-о-о! Я бы не отказался.

Вера была уже на улице, но Максимов все-таки обернулся.

— Это ты сказал? — обратился он к тощему высокому блондину.

Тот хихикнул и оглянулся на товарищей.

— Ну, я. А что?

— А то, что я тебе уши могу оборвать за нахальство.

— Это ты-то?

— Вот именно.

— Да я на тебя начхать хотел.

— Сию же минуту извинись. Ну!