Тони Джордан - Плюс один Страница 21

На минутку закрываю глаза. Я не волнуюсь. Мне нельзя волноваться.

Он откидывается на спинку стула:

– Послушай… тебе необязательно отвечать, ладно? Забудь, что я сказал.

Оживленная болтовня посетителей ресторана превратилась в фоновый шум. За столиком рядом с нами 5 человек держат в 5 руках 10 палочек. На столе перед ними 14 бамбуковых контейнеров, что совершенно глупо, потому что выходит по 2,8 контейнера на каждого, и, пока они всё попробуют, некоторые блюда непременно остынут. И зачем заказывать столько? Ведь в ресторане 4 тележки, которые каждую пару минут проезжают мимо, а это даже слишком часто, пожалуй. Как можно сосредоточиться на еде, если каждые две минуты приходится говорить «нет, спасибо»? На каждой тележке контейнеры стоят в 7 рядов; на той, что ближе всего к нам, в первых 4 рядах по 4 контейнера, в пятом 3 и в двух последних по 4. Некоторые контейнеры стоят стопками по 3 и 5, некоторые по одному. На ближней к нам тележке всего 87 контейнеров, другие загорожены посетителями, и точно я сказать не могу. И всё же нельзя брать по 14 контейнеров на столик. Ведь даже если это твое любимое блюдо, например запеченные устрицы с сырным соусом, всегда можно попросить еще.

– А это так важно? – спрашиваю я. – Работаю я или нет?

– Может быть, и нет. Может, и неважно. Но… черт, Грейс, я в прошлую субботу заглянул к тебе в холодильник. Что это за мешочки с едой? В жизни не видел холодильника, где всё – всё без исключения – было бы переложено из оригинальной упаковки. Холодильник, полный пакетиков с луком, бобами и черт знает чем еще, и всё в отдельных герметичных упаковках. Даже йогурт. А на всех твоих стаканах разметка, как в барах.

Я думала, он на этом закончит, но нет – это была всего лишь разминка.

– У тебя нет даже туалетной бумаги в рулоне – вместо нее стопочка бумаги, порванной на порции. Рядом с зубной нитью линейка, а в душе рядом с шампунем мерный стаканчик. И клянусь, столько часов, как у тебя, я в жизни не видел. Как в лавке у часовщика. А зубные щетки? Кому придет в голову покупать 17 штук сразу?

В зале вдруг становится тихо. Чай пролился – в китайских ресторанах его наливают неаккуратно, – и на скатерти 3 пятна: одно маленькое, второе побольше и третье самое большое из всех, по форме напоминающее Тасманию. Пельмени уже остыли. Почему их всегда подают по 3? Самое неудобное число для порции, какое только можно придумать. Как часто люди обедают втроем? Вдвоем – часто. Вчетвером тоже. Но втроем? Может, в ресторане знают, что нельзя будет поделить порцию поровну, и тем самым вынуждают нас заказать еще? Это как с пакетиками картофельных чипсов – они или слишком маленькие, и ими не насытиться, или слишком большие, так что можно объесться. Очередное маленькое зло капитализма. Пельмени с креветками защипаны 12 раз по краю – скорее всего, вручную.

– Грейс? Черт, ну прости меня. Правда. Давай забудем. Необязательно об этом говорить.

– 14, – говорю я.

Он смотрит непонимающе.

– 14 зубных щеток. – Отхлебываю чай во второй раз.

И тут мой живот сводит от спазма. Вряд ли это из-за еды, потому что я так ничего и не попробовала. И я вовсе не боюсь серьезных разговоров. Незадолго до казни Кеммлера у Николы с Вестингаузом состоялся очень серьезный разговор о делах. Он назревал уже давно и принес им обоим немало страданий, но то, что он состоялся, всё же было к лучшему.

Тошнота волной прокатывается по телу, начавшись во рту и стекая вниз по туловищу. Сомнений быть не может – мне худо, очень худо.

– Грейс, ты в порядке?

Наверное, я побледнела.

– Я… я не очень хорошо себя чувствую.

Сейчас как вырвет меня на все эти симпатичненькие бамбуковые контейнеры.

– Хочешь подышать воздухом?

Молчу.

– Хочешь выйти на улицу?

Киваю, схватившись за живот. Во рту кислотный вкус.

Шеймус просит счет и оставляет на столе деньги. Берет меня за руку. По пути к двери я едва передвигаю ноги. Видите ли, проблема была вот в чем: Вестингауз предложил выплачивать Николе по 2 доллара 50 центов с каждой проданной лошадиной силы. Даже великий Вестингауз не мог предвидеть, насколько это щедрое предложение и сколько лошадиных сил ему предстоит продать.

Через дорогу от ресторана есть парк. Шеймус усаживает меня на качели. От боли я согнулась пополам. Вряд ли это аппендицит – ведь приступ аппендицита начинается с запора и несильной боли общего характера. Возможно, это воспалительный процесс в кишечнике, но диареи нет. На аневризму аорты не похоже. Хотя не исключено. Может, вчерашний цыпленок был несвежим или я подхватила вирус, и через день-другой со мной будет покончено.

Шеймус стоит на коленях у качелей и хмурится. Он хочет знать обо мне всё. Хочет знать, кто я такая.

В конце концов Вестингауз оказался по уши в долгах. Он пошел к Николе и сказал ему просто и прямо: «Ник, дружище. У нас неприятности. Ничего, если вместо 2,50 за лошадиную силу я заплачу тебе шиш?»

Этот последний разговор я, конечно, придумала.

Случись нечто подобное сегодня и не с таким благородным человеком, как Никола, легко предсказать, чем бы всё кончилось. Адвокаты. Судебные иски. Каждый день читаешь о таких ничтожных людишках в газетах: они садятся за руль в пьяном виде и врезаются в светофоры, а потом обвиняют во всем городской совет. Подают в суд на рестораны за то, что их не предупредили, что кофе горячий. В этом пакетике с орехами могут содержаться остаточные следы орехов. Люди просто не могут смириться, что во всем виноваты они сами.

А ведь это так. Мы сами, сами виноваты во всем – всё, что с нами происходит, случается по нашей вине.

Никола не был мелочным. Его ответ записан в хрониках и, пожалуй, является прекраснейшей речью, когда-либо произнесенной человеком. Помимо всего прочего, она свидетельствует о свойственной людям природной доброте.

«Мистер Вестингауз, – сказал Никола, – вы были мне другом и поверили в меня тогда, когда у других не было веры; вы проявили мужество и рискнули, когда другим не хватило смелости; вы поддерживали меня, когда даже вашим инженерам не хватало дальновидности, чтобы узреть те великие дела, которые ждали нас впереди и которые видели лишь мы с вами; вы стояли со мной плечом к плечу, как друг, и вы спасете свою компанию, чтобы дать дорогу моим изобретениям. Вот ваш контракт и мой – я порву их оба на куски, и вы можете не беспокоиться о выплате процентов. Этого достаточно?»

– Грейс, я хочу помочь. Правда. Если это как-то связано с религией и тебе запрещено водить машину или пользоваться мобильником, если у тебя пищевая аллергия… Я должен знать, с чем имею дело.

Человек, которого я вижу всего четвертый раз в жизни, стоит на коленях у моих ног. Его рука на моем колене. Он ни разу не заговорил о погоде. Ни разу не заговорил о футболе. Вопреки всем общественным инстинктам он говорит искренне. Большинство людей сказали бы: «Слишком много информации». Но только не Шеймус.

– Грейс? – Он садится на качели рядом с моими и ждет.

Если бы я поведала обо всем Николе, знаю, что он бы ответил. «Грейс, ты моя любимая, – сказал бы он, – расскажи о своих проблемах, я порву их на куски, и у тебя больше не останется проблем. Этого достаточно?» Делаю глубокий вдох.

– Религия тут ни при чем. Это совсем другое. Просто я люблю считать. Я должна считать, – отвечаю я и впиваюсь мысками туфель в резиновое покрытие под качелями.

– Считать? Что считать?

– Ну, например, шаги, слоги, кусочки и всякое такое. Еду. Сколько раз проведу расческой по волосам. Зубной щеткой по зубам. – Он хмурится. Черт. Объясняю дальше: – Шампунь в миллилитрах. Стручки фасоли на ужин. Бананы. Вещи, когда загружаю их в стиральную машину. Чтобы не сбиться со счета, пишу списки: сколько тарелок помыла, сколько полок протерла. Часто смотрю на часы. Ну это ты уже знаешь. В общем, всякое такое.

– Ты вроде тех, кто постоянно моет руки? Обсессивно-компульсивное расстройство, так это, кажется, называется?

Презрительно фыркаю:

– Боже, нет, конечно. У меня нет ничего общего с этими психами, помешанными на гигиене. На человеческой коже 182 разновидности бактерий, и все они находятся там не просто так. Пытаться избавиться от них глупо.

– А считать… не глупо?

– Разумеется, нет. Счет лежит в основе всего. Шеймус, понимаешь… единственное, что придает нашей жизни смысл, – осознание того, что рано или поздно мы умрем. Это ждет всех нас. Поэтому каждая минута важна. Если бы мы не могли сосчитать наши дни, часы любимых… в чем тогда был бы смысл? Тогда жизнь была бы бессмысленной. Без чисел в нашей жизни не было бы критериев. Не было бы ценностей. Она утратила бы важность. Осознание этого, способность радоваться обретаемому и оплакивать утраты – вот что отличает нас от животных. Счет, сложение, измерение, умение исчислять время. Всё это делает нас людьми.

– Ясно. Не задумывался об этом. Теперь понятно, зачем тебе счетные палочки.

Мои палочки. Были бы они сейчас со мной, просто лежали бы в кармашке… Пытаюсь улыбнуться: