Васко Пратолини - Постоянство разума Страница 21

Тут уж я понимал, что он раскололся:

– Давай, давай, не надо лишних слов!

Дино подчинялся. Ну, а если выигрывал Армандо, для меня наступал черный вечер. Армандо мне друг: когда ездим на его машине, он бензин не бережет. Что же до остального, то и теперь и прежде он не умел извлекать радость из щедрости.

Вот один из таких вечеров. Мне наскучило слушать перебранку ребят. Я обхожу мост, не зная, что предпринять дальше. Этот мост, по которому через реку переезжают поезда, расположен рядом с бойней. В такие часы здесь и на отгороженной забором площадке пусто. Раньше прямо к мосту вела аллея. На скамье меж двумя платанами – старики и влюбленные. Сел и я. Под ноги попался мячик, одним ударом носка я загнал его за забор.

– Теперь сам иди к сторожу за мячом! Видишь, не мой, а брата. И не думай, что раз я одна…

Ворчит, как старуха. А ведь почти девчонка. Волосы длинные, рассыпались по плечам. Шерстяная кофточка. А брат тут как тут, распустил нюни. Сторож грозит мне кулаком, но мяч возвращает. Она успокаивает братишку и возвращается ко мне:

– Я – Паола. А ты кто?

– Не будь ты девчонкой, я б тебе, дуре, дал по шее.

Это ее не злит, она даже улыбается:

– Ты здесь часто бываешь?

Темнеет. Дино и Армандо перешли к другому столбу, где горит фонарь. Паола засыпает меня вопросами, трещит, как пулемет. Ну, как на допросе в полиции. Я уже знаю, что она живет у Понте-ди-Меццо, обожает Пэта Буна и Тайоли,[18] а на следующую зиму ей обеспечено место в конторе «Манетти и Роберте» – у нее диплом стенографистки.

– Ты для своих лет кажешься крошкой.

– Оттого что кофточка велика.

Что делать с такой девчонкой? Притиснуть к платану, обнять, чтоб убедиться, какая она на самом деле взрослая? Не успел я и притронуться к ней, как она уже прикидывается оскорбленной:

– Не смей со мной так обращаться. Прощай!

Только она ушла, я о ней и думать позабыл. А на другой день вижу, как внимательно она разглядывает витрину колбасной у нашего училища.

– Привет! Ты что, только из школы?

– В этом году у нас вторая смена, классов не хватает. Но скоро конец, экзамены…

Сегодня на ней платье, кофточки больше нет. Маленькая, но совсем женщина. Волосы перехвачены лентой, губы намазаны, золотая цепочка точно обрисовывает грудь. Забавная, изящная, а смотреть на нее тошно. Глаза широко распахнуты, во взгляде сомнение: то ли меня изучает, то ли вообще начеку. В одной руке пестрая сумочка, другой придерживает за руку братишку, который лижет мороженое и косится на меня. Хочу отвести ее к берегу, там меня ждут Дино и Армандо, но она отказывается:

– Это не наш квартал, я вообще не ищу общества. – И она уводит меня к тому же платану у бойни, усаживает на ту же скамейку. – Учишься на землемера или на техника?

– Нет, я же тебе сказал: осенью поступлю на «Гали».

– А я думала, ты пошутил, что-то ты на рабочего не похож.

– Может, лучше о другом поговорим?

Нам нелегко найти общую тему. Разве что потолковать о машинах. Ей бы хотелось иметь «открытую, низкую или еще такую, что покачивается, как лодка на море». Значит, либо «спринт», либо «кадиллак», если я ее правильно понял. Что же до остального, то Модуньо ей не нравится, читает она только иллюстрированный «Болеро», спорт. – для мужчин, а в кино ее сводит с ума Тони Кэртис, ни одного английского слова не знает и учить не хочет – у «Манетти и Роберте» знать язык не требуется. Ну, а дальше что?

– Тебе какая актриса нравится? – Ждет, что я назову Лолло или Мэрилин.[19]

– Эва-Мари Сент, – говорю я.

Но она, конечно, не видела «В порту»,[20] она не ходит в кино, когда показывают полицейских и гангстеров.

– Одна стрельба и драки!

Мы молча глядим друг на друга. Она улыбается. Темнеет. Сидевший на другом краю старик с палкой ушел. Братишка играет в мяч посреди аллеи. А я, словно это тоже предусмотрено правилами игры, беру ее за руку. Она тотчас же закрывает глаза и принимается вздыхать. Думаю, ждет поцелуя. На мгновение прижимаюсь к ее губам, ощущаю холодок ее зубов, но она тут же вскакивает, хватает за руку ребенка и оставляет меня на скамье одного.

На следующий вечер мы, конечно, являемся втроем. Она одна.

– Я с братом только иногда гуляю, просто случайно. – Все так, словно мы встретились впервые. – Привет!

– Привет!

Усевшись в ряд, занимаем всю скамейку. Мило болтая, она предлагает заполнить анкету:

– Ты чем занимаешься?

– Знаешь, поступаю на «Гали».

– Ах, да. Твое призвание. Ну, а ты?

– Торгую, не в лавке, но у нас постоянное место у лоджии Порчеллино.

– Хоть над вами не капает, а все же не лавка. А ты?

– Я, как и он, помогаю отцу. У нас траттория в Кастелло.

– Как мило! – Через несколько минут она встает, словно ей наскучило быть на одном месте, и пересаживается ближе к Армандо. Все выглядит совсем невинно, но говорит больше любых слов. Армандо мне подмигивает. В душе я уже уступил ее. Раз она ему нравится, мы с ней можем «остаться друзьями». Для меня одного этого жеста довольно, чтоб относиться к ней хуже, чем к проститутке.

С Розарией меня познакомил Армандо, он же, кстати, свел меня и с Электрой.

– От Паолы толку мало, – сказал он мне как-то вечером. – Так, одни поцелуи… Она девушка честная. – Он этим не был доволен, но в то же время как бы гордился. – Вот что, ребята, мы с вами давно уж шатаемся без толку, – сказал он.

В то время закончили строить и заселили дома «для греков», возведенные на самом краю города, между больничным поселком и лугом. Мэр, префект, музыка, флаги – а мы обо всем узнали только случайно. Беженцы, столько лет прожившие в казармах, перетащили в новые дома свои нищенские пожитки и темные промыслы, служившие источником дохода этим «оборванцам»: торговлю сигаретами, консервами, зажигалками, о которой знала вся Флоренция. Теперь они перенесли свою «малину» в удобные, хорошие, новые, свежевыкрашенные квартиры, поселились «почти в дачной зоне», которая, однако, как и предвидели, вскоре должна была превратиться в хлев, где держат скот без ухода, а значит – в рассадник грязи. «Мужчины заняты подозрительными делишками, женщины сплошь проститутки». Очутившись словно за санитарным кордоном недоверия и презрения всего квартала Рифреди, несколько сот человек, раскинувших здесь «цыганский табор», в свою очередь демонстративно пренебрегали кварталом. Торговали они на улицах и перекрестках, где их знали и откуда они не могли уйти; старики, женщины и дети, словно в крепости, оставались в плену этих расположенных квадратом новых домов, между которыми пролегали аллеи и грядки тотчас же увядших цветов. Их дома окружали решетки на высоком каменном фундаменте. У трех подъездов постоянно дежурили полицейские. Все вместе напоминало лепрозорий. Покуда Дино и я ходили в школу и на работу, Армандо одним из первых проник за эту изгородь, он пришел туда даже раньше коммунистов, проведших там первый предвыборный митинг.

– К счастью, я нашел гречанку, – добавил Армандо. – Если будете себя вести хорошо, я вам ее одолжу, как ту, что покончила с собой.

Я заставил его говорить уважительнее.

– У нее было имя, ее звали Электрой. – Даже при одном упоминании о ней мне казалось, будто меня вываляли в грязи. Я был ему признателен за то, что он не принял меня всерьез.

– Ладно, – сказал он, – эту зовут Розария, она тоже идет на все. Деньги берет только у тех, кто ей не по душе. С тех, кто ей нравится, не берет вовсе. Мне с ней хорошо. Она ничего не требует, да еще вдобавок дешево продает мне сигареты, которые я за двойную цену сбываю шоферам грузовиков.

– Когда?

– Хоть сегодня вечером.

Розария не спросила меня, чем я занимаюсь. Она взглянула на нас почти рассеянно, сначала на меня, потом на Дино. Ему подала руку, а мне сказала:

– Привет!

Смоляные волосы собраны над затылком так, чтобы виднелась шея. На ней черный, шерстяной, плотно облегающий тело джемпер, желтая юбка. Дино верно сказал: «Есть в ней что-то хищное…» Глаза темные, задумчивые, глубокие, поначалу кажется даже, что она бог знает как умна. Она стройна. У нее узкие бедра, длинные ноги, а грудь высокая, полная.

Мы условились, что они под каким-нибудь предлогом оставят нас одних. Армандо ее «одалживал», а спорить с Дино о первенстве мне ведь не приходилось: скажу «после меня» – он и доволен. В первый же вечер мы с ней отправились на прогулку вдоль берега.

– Привет! Ты гречанка?

– Ну вот, – ответила она, – все тот же вопрос. Такая же итальянка, как ты. После войны нас выселили из Пат-раса – мы сохранили итальянское гражданство. Я тогда еще пешком под стол ходила.

Та же история, что и у Электры. Меня удивило, что Армандо не рассказал ей об Электре.

– Ты ее тоже знал? – спросила она. – Из-за нее семью прогнали из приюта для беженцев. Им пришлось перебраться в жалкую лачугу, они и сейчас там живут. Там, конечно, лучше, чем было в приюте, но теперь они из-за этого потеряли право на квартиру.