Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма Страница 21

— Не нашел, Игнатьич, правды, — вымолвил Константиныч. — Неумолиќмая беда над головами. Думалось ее колхозом пережили, а тут еще пуќщая. Марфу не отстоял… Как бы вот братьям за меня кары не вышло. Намек выслушал. Там-то, сказали, в Москве, покруче берут… Не знаќешь, как и быть… — Понуро потух. Вроде и того уже опасался, что отцу свою боль высказал.

Марфу Ручейную осудили на пять лет. Подозрения пали на Жоховых, они сзатылоглазничали, "стукнули", куда надо. Дмитрий спросил Сашку в МТСосовском общежитии.

— На тебя говорят, чем тебе Марфа-то досадила?..

Сашка прямо не признался. Вытянув губы, как это он делал, когда клянчил в школе "даси поеси", прищурил глаза, сказал:

— Так чего было доносить-то на татарку. На виду у всех наживалась, народ требовал…

Дмитрий понял, что вина на Сашке. Предупрежденный отцом, из опасќки отстал от него. Своим дочерям отец тоже строго наказал, чтобы ничего из города не привозили… Хотя как было не привозить, когда в лавке своей керосин да спички с махоркой. И то в очередь. Редко что появлялось из городских товаров, но опять же — не для тебя… Слухи устрашали, к приезжим из города в районном центре приглядываќлись, дознавались, с чем пожаловал. А к гостям, как нарочно, шли хозяйки и по-простецки спрашивали: "Нет ли дрожжец, а то свои-то не водятся, пива-то не ставим? О ситчике и материи уже не заикались, уж лучше обноски донашивать и в домашнем ходить.

Дедушка Федор, прозванный Мечником, как и Гриша Бука славился своим мастерством, умением делать то, что другие не могли. Бил пеќчи из глины. Сам и подсказывал, где эту глину копать, чтобы печь была прочной. Делал лукошки, плел корзины, плетни. Гнул лыжи из осины мальчишкам и парням. Два его сына, напуганные колхозами, уехали из Мохова по вербовке. Дома остались вдвоем с бабкой Еленой, как все ее называли в Мохове.

К печнику, дедушке Федору, тянулась вся ребятня. Собиралась в его избушке на задах, где он в большой печке парил осину для своих поќделок. У каждого моховского парня были лыжи его рук. Платы не треќбовал, если что сами дадут.

Они вот трое — Гриша Бука, Марфа Ручейная и Федор-Печник были особым миром в Мохове, необычным, как бы чудаковатым. Их чтили, уважали за их бескорыстие и сострадание к ближним. У властей они были в подозрении, принятом к таким людям. Не от мира сего, их и надо держать в догляде, блаженные, от них смута исходит, тихость их по-дозрительна.

2

Весной, после той зимы, как забрали Марфу Ручейную, Дмитрия и парней сверстников, в том числе, и Алеху, сына Гриши Буки, приќзвали в армию. Дмитрий так и отчитывал время призыва — арест Марфы Ручейной. Произошло это в их доме, потому и помнилось, оставаясь глубоким укором в душе: не остерегли, виноваты. Сашке Жоху дали отсрочку от призыва, хлопотала мать, тетка Федосья: одна, вишь, осталась, сын кормилец.

Отец возлагал на Сашука Жохова, эмтеэсовского тракториста, особую надежду. Свой деревенский, можно и построже спросить. Но вот Дмитќрий получил от отца письмо, не больно он был доволен Сашкиной раќботой. "И тебя-то хвалить, Митя, было еще рановато, — писал он, — но по сравнению с Сашуком, можно и пахарем назвать. Велел ему на паровом поле навоз заорать, наказал ровно, тонким слоем земли прикрывать, пласт брать не более пятнадцати сантиметров. Сам в район по вызову уехал. Презжаю, сразу на поле. Гляжу, а этот пахарь выворачивает, навоз в ней хоронит. Инспектор, вишь, пожаловал из МТС и приказал так брать… Так что ты думаешь, Митя! На меня Сашук ястребом налетел, он, эмтеэсовский тракторист, уже хозяин, а не я, председатель колхоза. Тут мне твоя наука и пригодилась. Согќнал его с трактора плуг отрегулировал, сам в кабину сел. Он думал это я так, для острастки. Стоит, посмеивается. А когда я поехал на тракторе его — побежал за мной, испугался, казенную машину из рук выпустил… Посадил его рядом, гляди, как надо дело крестьянское деќлать. Под моим присмотром стал допахивать… Но не больно выходит как надо, глубже-то проще. Чуть не плачет: "Не получается как у теќбя, дядя Данило". Тут я ему и посоветовал: "Не по тебе, говорю, Сашук, работа земледельца. Много нынче должностей, по биографии подходишь". Так что ты думаешь, Митя, взяли его в контору каким-то там помощниќком. Потянуло к верховодству, земле-то такой пахарь и не нужен. Ну да и ладно, теперь дело уж не в Сашуке. А на меня он все же пожалоќвался: "игнорируй", вишь, "компрометирую…" Такими вот словами уже выучился. Что тут скажешь?..

Письмо было с какими-то недомолвками. У Дмитрия оно вызвало бесќпокойство. Будто в доме что-то неладное происходит.

Больше в письмах отца упоминаний о Сашке Жохе не было. Другое воќлновало. Отец наказывал: "Служи, Митя, исправно, усердно. Землю и пахать нам, и защищать ее, оберегать. Одного без другого нет ныне, да и никогда не было. О доме не тоскуй…" Отец ровно предчувстќвовал, что дома сыну не бывать долгие годы. Началась война, Велиќкая Отечественная…

Марфу Ручейную отпустили домой в сорок третьем. Она поселилась в Есипове, в старой родительской избенке. Свой моховский дом был попорушен, как рушили кулацкие дома, остававшиеся без призора. О муже своем и старших сыновьях вестей не было. Две дочери и младший сын отозвались после войны. Жили в небольшом сибирском городке. Марфа съездила к ним, как только можно было. О муже и сыновьях узнала, что убиты в боях под Москвой. На житье в чужих краях не осталась, верќнулась в Есипово. Изредка все же наведывалась к дочерям и сыну, гостила по недельке у той и другой дочери, и у сына. О Марфе говорили: "Татарка к деткам уехала". Или: "Татарка приехала, у деток-то не боќльно живется".

Ничего татарского в роду Марфы Ручейной вроде и не усматривалось. Но вот "Татарка" и "Татарка". Обликом она и верно не походила на местных. Смуглое сухое лицо, глаза глубокие, черные е желтизной, волосы смоляные, жесткие. Лоб с впадиной, выпячивающий брови. Поди угадай тут природу-матушку. Может какой-то древний сородич в Марфе воплотился. Муж ее Ручейный, и она в девичестве из Ручейных. Вот природа и выглядела в ней свое. О том и сама Марфа говорила как бы в шутку, когда ее спрашивали, на кого же она похожа?.. В молодости она была привлекательной, хотя и не скажешь что красивой. Находчивая, но не торопливая, как бы всегда что-то задерживала в себе. Гоќворили о ней: деваха себе на уме, лишнего не скажет, чужого не возьмет, но и своего не выпустит из рук. Годы брали свое. Кожа лица ее все больше смуглела. Щеки впали, полукольчатые складки окаймляли рот. На верхней губе пробивался легкий пушок. Белые крепкие зубы и какая-то внутренняя увлекающая полуулыбка, когда она говорила. Взгляд останавливающий, остерегающий от чего-то такого только ей известного. Многие опасались ее "глаза", но, разговорившись с ней как бы заново узнавали ее и прислушивались к ее слову. Зла от Марфы никому не было. В облике ее печать глубокого переживания, страдаќний и скорби. В этом виделась не только своя ее боль, но и людская. На Федосью Жохову Марфа наводили колдовской страх укора. При встреќче с ней Марфа клонила голову и в поклоне говорила: "Мир с Богом". Вроде все прощали ей, Федосье, за всех Жоховых. Самого Сашку Жоха жуть брала при одном только виде Марфы Ручейной. И вот ровно по Проќвидению столкнулся он с ней. И не где-нибудь, а в казенном доме, где он пристроился сразу, как пришел с войны невредимым. Слуќчайно, или тоже не случайно, Дмитрий оказался свидетелем этой их встречи. Был в районе по делу и что-то подсказало зайти к Жоху в контору. Не виделись, как вернулись с войны, целую жизнь. Вышли в коридор поговорить. Старые мальчишеские ссоры былью заросли, оба фронтовики, живые. В это время и появилась передними Марфа Ручейќная. Будто призрак возникла. В черном одеянии, скорбела по сыновьќям и мужу убиенным. Приехала от дочерей из Сибири и по их подсказу решила похлопотать о пенсии за детей и мужа. Подошла вплотную к Саќше, нацелила на него колючие зрачки, и так постояла, задерживая его своим взглядом. Подошла еще ближе и сказала, чтобы только он слышал: "Не виню я тебя, Божий человек, но знай, сорное семя в теќбе прорастет вглубь и сгубит. Плод его вызреет и станет большим злом тебе же самому. Этого и бойся". Саша как завороженный застыл с полуоткрытым ртом. Похоже, хотел что-то вымолвить, но не мог. Татарка, высказав это, тут же отошла от Саши и скрылась за дверью, осќтавив Сашу как бы со своим злом. Дмитрий смущенный, молчал. А Саша, когда Марфа скрылась, какое-то время немо стоял, потом произнес: "Чего она, ведьма, мне напророчила. Дмитрий и тут промолчал. Постоял, сказал, что еще увидятся, и ушел вслед за Маркой. Она и впрямь его ждала при выходе из помещения Райисполкома. Сказала Дмитрию: "Ты- то, знамо, на машине приехал, дак и довезешь". Потом пожаловалась: "Две недели хожу и все отказывают в пенсии. Говорят, младший сын жив и дочери вот. В тюрьме сидела тоже упрекают, виновата, вишь, не полагается таким пении". О Саше ничего не сказала. Потом Дмитрий узќнал, что это Саша наговорил на Марфу. И настоял, будучи в то время уже в районной прокуратуре, чтобы Татарке отказали в пенсии, недостойная, вишь, по-его личность. И Марфа, уже больше не хлопотала, так и осталась без пенсии.