Франсиско Эррера Луке - Луна доктора Фауста Страница 21

– Я устал с дороги и хочу пить. Не продолжить ли нам беседу в кабачке «Дом Мавра» – это поблизости, в еврейском квартале. Выпьете вина, а я – лимонного соку. К сожалению, ничего крепче я в рот не беру.

– Возможно ли такое совпадение? И я дал зарок не прикасаться к хмельному!

Сопровождаемые Францем, они вошли в кабачок, где много веков назад помещались римские термы.

– Расскажите мне о моем янычаре, – попросил Филипп. – Почему же все-таки он ходит в турецком платье?

– После того как Франсиско был взят в плен папскими моряками, его привезли в крепость Сан-Анджело, и там он выложил все свои вины: и вероотступничество, и пиратство, и убийство добрых католиков под стенами Вены. Как вы понимаете, этого с лихвою хватило бы, чтобы быть повешенным, и не один раз, а семижды. Но его святейшество, каким-то чудом прознав о его злоключениях – кажется, из письма, которое послал ему некий великодушный германец, – велел привести к себе нашего Франсиско чуть ли не за час до казни. Не знаю, известно ли вам, – тут он прищелкнул языком, – что наш Франсиско – первейший в свете фигляр. Ну так вот, он призвал на помощь свои дарования и сплел такую историю, что наместник Святого Петра расчувствовался, пустил слезу и даровал ему жизнь, обязав, правда, до конца дней носить турецкое платье. Папа не ошибся в выборе наказания: не проходит недели, чтобы Франсиско не отколотили дубьем, дрекольем или еще чем похуже. По большей части достается ему из-за его лютого пристрастия к женскому полу.

– Великодушный германец, написавший папе, – это я, – весьма непринужденно сказал Филипп.

Юркий человечек переменился в лице.

– Так, значит, вы…

– Филипп фон Гуттен.

– Дон Филипп! – завопил тот в восторге. – Осчастливьте! Позвольте пожать вам руку! Нечасто встретишь на этом свете такого знатного господина, который заступался бы за обездоленных! Разрешите представиться, и не глядите, что я так бедно одет. Я дворянин из старинного рода и чистокровный баск. Зовут меня Лопе де Агирре. До сего дня я добывал себе пропитание тем, что объезжал коней.

Гуттен вместе с новым знакомцем выхлопотал Франсиско Герреро освобождение из-под стражи, для чего пришлось немало побегать по разнообразным канцеляриям военных и гражданских ведомств. Весть о гибели Альфингера подтвердилась, а потому отправка уже готовой экспедиции откладывалась на неопределенный срок.

– Думается мне, – говорил Франсиско, наслаждаясь за стаканом вина новообретенной свободой, – думается мне, сеньор Гуттен, что пора тебе взяться за ум и со всех ног мчаться за этим немцем Федерманом. Провалиться мне на этом месте, если его сделают губернатором. Эй, чертов сын! – окликнул он кабатчика. – Подай еще пинту этого «Вальдепеньяса» и по стакану лимонного сока для моих друзей!

– Ты прав! – отвечал Филипп. – Немедля отправлюсь за ним.

Янычар искоса оглядел Франца, а потом вдруг добавил, звучно отрыгнув: – Хочешь добрый совет? Не езди в Америку. И уж во всяком случае не ищи Дом Солнца.

Гуттен принужденно улыбнулся.

– Вот уже второй человек отговаривает меня от этой затеи. Первым был великий звездочет Иоганн Фауст. Может, ты тоже астролог и чернокнижник?

– Нет, клянусь Магометом! Но зато я андалусиец. А вдобавок к этому столько всякого видел и испытал, что сумел в совершенстве познать людские сердца. Таким, как ты, за морем делать нечего. Нужно обладать волчьей хваткой Лопе де Агирре, чтобы не сплоховать посреди прочего зверья. А человек, который дважды спас жизнь отпетому горемыке, будет лакомым куском для всей тамошней своры. Прости меня за прямоту, Филипп, ты еще слишком юн и не успел очерстветь душой. Оставайся здесь! Сиди дома! Держись поближе к императору! Место твое – рядом с ним!

Гуттен, усмехнувшись на эти слова, стал расспрашивать Лопе де Агирре о дороге на Барселону. Однако Герреро не успокоился. Он снова рыгнул, снова смерил Франца взглядом и не без раздражения произнес:

– А желаешь получить еще один совет? Дай-ка своему слуге коленом под зад, и чем скорее, тем лучше. У него на лбу написано, кто он таков, и кончит он плохо. Поверь мне, у меня глаз наметан.

Гуттен, не переставая посмеиваться, встал из-за стола.

– Ну, господа, прощайте. Нам пора. Судьба нас разводит, но я верю, что она уготовила нам еще встречи.

– Я ни капли в этом не сомневаюсь! – отвечал янычар. – Если уж два раза сводила она таких разных людей, как твоя милость и я, то уж наверняка столкнет и в третий. Дай-то бог, чтобы третья встреча случилась при обстоятельствах более веселых, да что-то плохо в это верится.

Филипп и Франц вышли из таверны и сели на коней. Гуттен сказал:

– Двинемся по дороге, ведущей к Кармоне. У меня предчувствие, что там мы найдем Клауса Федермана, который отныне держит в руках все дела конкисты.

– Поедемте, сударь, – согласился Франц, который в это время перемигивался с каким-то прохожим.

В Кармоне Филипп осведомился у первого же альгвасила, не видал ли тот чужеземца лет тридцати, с рыжей подстриженной бородкой, правильными чертами лица и с дергающейся головой.

– Не видал и видеть не хочу, – неприязненно ответил тот.

Филиппу, обескураженному таким ответом, ничего не оставалось, как проглотить обиду и пришпорить коня.

– Не отставай, не отставай, Франц! Гляди! Кажется, нам повезло: вон два рыцаря ордена Сантьяго. Может быть, они окажутся более приветливыми и разговорчивыми?.. Приветствую вас, господа, – по-испански обратился он к встречным.

– Guten Morgen, mein Herr, – вежливо поздоровались те.

«Нет, не зря испанцы так нас ненавидят, – думал Филипп, пока они обменивались любезностями. – Нас здесь четыре тысячи; плюнешь – в немца попадешь. А увидеть на немце плащ с крестом Святого Иакова – для испанца оскорбление не меньшее, чем помочиться на могилу самого апостола».

– Мы недавно оставили Федермана в кабачке в самом конце этой улицы, – сказал один рыцарь, а второй подхватил со смехом:

– И не думаю, чтобы он скоро оттуда ушел. Купно с какой-то красоткой, смуглой, как мавританка, он, кажется, собирается принести дары к алтарю Венеры.

– Правильно сделал, что отыскал меня, – сказал Федерман, не спуская глаз с Франца и своей случайной подружки, молча игравших в шашки за соседним столом. – Амвросий Альфингер отправился к праотцам, и Вельзерам некем заменить его на посту губернатора Венесуэлы – гожусь для этого дела я один, ибо я один смогу найти Дом Солнца. Вскоре я отправляюсь в Аугсбург через Лион, а ты поезжай в Севилью и жди меня там. Через два месяца вернусь. Вдвоем мы горы свернем, Филипп фон Гуттен!.. Однако скажи-ка мне: твой оруженосец… это он или она? Не собираешься ли ты выдать кошку за кролика или, вернее, смазливую девчонку за безбородого парня? А! Покраснел, покраснел! Кажется, я попал в самую точку! Не бойся, я не оскорблю ее стыдливости и никому не скажу о своей догадке. Неглупо придумано: переодел милашку в мужское платье и можно не бояться этих диких мест, где бродят толпы насильников и убийц… Ну, прощай, Филипп, я отправляюсь наверх слегка потешить плоть, а потом и в путь. Мне надо выехать затемно. В экспедиции ты станешь моей правой рукой. Итак, возвращайся в Севилью. До скорой встречи, брат мой!

Насмешливые похвалы Федермана его предусмотрительности встревожили Филиппа. Если Франц кажется переряженной женщиной, что подумают о его слуге их будущие спутники? Каких только сложностей не повлечет за собой это двусмысленное положение! После смерти Генриха Четвертого, брата Изабеллы Католической, который был всем известен как низкий распутник, началась гражданская война за престолонаследие, и «Сатурнов порок» стал преследоваться с невиданной дотоле жестокостью. И принцы, и владетельные герцоги расставались с жизнью по обвинению в содомском грехе: уличенных оскопляли и вешали или сжигали живьем. В Испании немцев окружает такая ненависть, что злобному извету поверит всякий. Что же делать? А может быть, и впрямь переодеть Франца в женское платье? Конечно, девица – вожделенная добыча для разбойников, но отчего бы им с Францем не присоединиться к какому-нибудь хорошо вооруженному отряду, как поступают купцы и паломники?

– Так я и сделаю! – воскликнул он, стукнув кулаком по столу, но вопрос, заданный им самому себе, остудил его пыл: «А если Франц заупрямится? Бедняга бежит от худой славы, которую откровения Камерариуса сделали совсем невыносимой. Он говорит, что впервые чувствует себя таким счастливым. Оттого у меня рука не поднимается прогнать слугу, хотя все его ужимки и повадки таковы, что могут навлечь на нас сильнейшие подозрения с самыми непредсказуемыми последствиями. Повешенные в Толедо – лишнее тому доказательство, грубые предупреждения янычара должны были насторожить меня, а недоверчивость Федермана – всерьез напугать. Нет, от Франца надлежит отделаться при первом же удобном случае. Если он все еще будет при мне ко времени нашей следующей встречи с Федерманом… Надо успеть поговорить с Клаусом перед тем, как он уедет. Надо подтвердить его мимолетное подозрение… Но мне ненавистна ложь! Рыцарю лгать не подобает, а уж мне, Гуттену, в особенности… Однако честь дороже… Дождусь, когда Федерман спустится от своей мавританки, изложу ему свои опасения… А вдруг она поможет раздобыть для Франца женское платье? А-а, вот и он!»