Людмила Коль - Земля от пустыни Син Страница 21

А я на тебя сегодня погадаю. Ты у нас — кто? Червовая дама или трефовая?

* * *

Майя Михайловна, бабушка Анюта, жила долго и умерла в восемьдесят два года. Бабушкой Анютой назвала ее в детстве Лёля, в шутку, так это имя к ней и приклеилось.

На поминки пришло совсем немного из ее бывших сослуживцев, которые помнили Костю еще маленьким мальчиком, а потом уже женатым на Тане. Тихо вспоминали разные случаи и каждый раз, перед тем как выпить, добавляли: «Пусть земля ей будет пухом». Потом так же тихо ставили пустые рюмки на стол, и только слышно было, как постукивали — тоже тихо — вилки. Переговаривались друг с другом почти шепотом, хвалили салаты, которые готовили какие-то родственники Лены.

Лёля помогала ставить и убирать посуду, молча сновала из кухни в комнату. А Гоша, повертевшись и схватив что-то со стола, тут же умчался куда-то. Костя был с какой-то женщиной, которая все время порывалась тоже помогать. Братья поздоровались, но сели порознь и почти не разговаривали. Тани не было. А Лева с Катей незаметно сидели рядом и так и не подошли ни к дяде, ни к отцу…

Похоронили бабушку Анюту в могилу ее родителей. А надписи на старом камне пока так и нет. То ли забыли сделать, то ли место не позволяет…

Часть третья

Голубая кошка на красном потолке

— Стучит! Слышишь?

— Стучит? Что стучит?

— Разве ты не слышишь? Стучит!

— Не знаю… Не слышу… Капли воды с деревьев падают…

— Это не капли…

— Ручей бежит…

— Это не ручей…

— Морские волны о берег?

— Не-ет… Это — стучит!.. Стук-стук-стук…

— Где?..

— Неужели не слышишь?

— Нет… Где — стучит?!

— Не знаю… Слушай…

1

Когда их жизнь стала распадаться? И где находится эта отправная точка, когда все начинает рушиться? Нет, не сразу, конечно, а постепенно, шаг за шагом, подбирается тот момент, после которого катастрофически наступает конец? Катастрофически — потому что все ведь казалось — навсегда…

Мама мечтает, наверное, о таком зяте, как Костя, — хотя у Тани нет опыта, но она чувствует это интуитивно. Вот, например, вечером за ужином мама рассказывает при Тане, что встретила на улице Майю Михайловну:

— Какая симпатичная женщина! Рассказала мне сегодня и про свою работу, и о закрытом просмотре какого-то фильма у них в министерстве, и про мужа, и про свекровь, и про старшего сына — он у них не устроен, оказывается…

— Еврейки всегда болтливы, — скептически отзывается бабушка, запивая чаем кусок хлеба с маслом.

Танина бабушка со стороны отца время от времени к великой радости Тани приезжает погостить в Москву из Дорогобужа. Заодно помогает по дому, убирает, гладит, готовит. Но во время ее приездов между нею и мамой часто возникают недопонимания, или трения, как потом комментирует мама.

Вот и сейчас после бабушкиного замечания мама тут же обиженно обрывает рассказ:

— Вы вечно найдете только негатив!

— Я говорю так, как есть. Они любят расхваливать мужей, а особенно своих детей хвалят — они у них всегда самые лучшие.

— Разве это плохо, скажи? — мама вопросительно смотрит на папу.

Папа занят едой и не отвечает. Таня знает: это обычная его тактика, чтобы споры между мамой и бабушкой не разгорались.

— Не плохо, я этого не сказала, — поправляется бабушка. — Но почему нужно расхваливать каждому собственных детей? — Она недоуменно пожимает плечами. — У всех есть дети, в конце концов! Что мне до чужих?

— Ну, говорит она, конечно, много, — соглашается мама, — я, конечно, и слова не могла вставить, но очень симпатичная женщина. Очень хвалила Костю, между прочим… — и мама бросает многозначительный взгляд на Таню.

Таня делает вид, что к ней это не относится: какое кому дело до их отношений с Костей? Но взрослым, видимо, дело есть.

Мама всегда радуется, когда Костя звонит ей и они отправляются гулять. А бабушка многозначительно поджимает губы.

И, натягивая в прихожей пальто, Таня слышит один и тот же, практически без вариантов, диалог:

— Чем вы всегда недовольны? — начинает мама, замечая выражение бабушкиного лица.

— Я — недовольна? С чего ты взяла?

— Ну я же вижу, как вы смотрите, когда звонит Костя! Замечательный мальчик, отличник, из хорошей семьи.

— Ты так говоришь, потому что не знаешь евреев, — отвечает бабушка. — Ты с ними не жила.

— Не знаю, что вы знаете, — отвечает мама, — но в детстве я дружила только с девочками из еврейских семей. Интеллигентные, культурные, воспитанные девочки. К тому же играли на пианино. Они играли — я пела.

— Ну, не знаю, с какими ты дружила, — парирует бабушка, — а у нас они в субботу приходили в школу с намазанными керосином волосами.

— Это зачем? — отзывается из прихожей Таня — она с любопытством прислушивается к разговору и медлит уходить.

— А ты еще не ушла разве? — выходит в коридор мама.

— Так зачем они мазались керосином? — нетерпеливо повторяет вопрос Таня, обращаясь к бабушке.

— От вшей! — отзывается та из комнаты. — Намажутся — и по всей спине расползается огромное жирное пятно от керосина. Да еще обязательно придвинется поближе и попросит: «Дорогая, оторви мне кусочек промокашки!» — бабушка старается произнести это с акцентом.

— А что, сама не могла? — удивляется Таня. Она, не снимая обуви, топает через весь коридор и останавливается на пороге комнаты. — Зачем она просила, чтобы ты это сделала?

— В субботу у евреев нельзя работать.

— Почему?

— Шабат.

— Это — что?

— У них выходной день считается.

— Ну, не знаю, где вы таких встречали, — отмахивается мама.

— В жизни! Там, где я жила! А вот ты-то настоящих не видела.

— Может быть, это и было, но давным-давно. Я знаю только одно: еврейские мужья чудесные семьянины, любят детей, уважают своих жен…

— Ха-ха-ха! — смеется бабушка. — Уважают и всегда изменяют, к твоему сведению. А как только изменят, тут же несут жене цветы, так и знай!

Это уже последнее, что слышит Таня, закрывая за собой дверь. Она мчится вниз по лестнице и думает про себя: «Неужели все это правда? И Костя тоже из такой семьи, где волосы мазали керосином? Нет, совсем не из такой. И вообще, какая разница, что, когда и где было! Костя — самый лучший!» Недавно читали всему классу его сочинение, потому что оно заняло место на районном конкурсе школьных сочинений. Таня попросила у Кости тетрадку, чтобы прочитать его дома. Но бабушка, как всегда, скептически послушала, посмотрела, увидела грамматическую ошибку и сказала:

— Евреи всегда падежи путают.

— Ничего подобного! — заступилась Таня. — Это просто описка!

— Нет, они никогда не знали падежей, и вообще не могут правильно говорить по-русски — это не их родной язык.

— Что ты говоришь такое?! — удивилась Таня. — А какой же у Кости родной язык?

— Ну, он-то говорит по-русски, но я уверена, что дома у них говорят только по-еврейски — на идиш.

* * *

Все это вспоминается время от времени, все эти картинки детства. И каждый раз Таня думает: какой чушью ей начиняли голову! Да и Косте, кстати, тоже было сказано дома, что если уж ему так хочется жениться на русской, то только на Тане — только она достойная девушка! Это Костя тут же и передал Тане.

— Так и сказала Майя Михайловна? — недоверчиво спросила Таня.

— Ну да.

И они между собой посмеялись. Ни разу в их с Костей жизни не пришлось даже подумать о чем-то подобном, о каких-то там национальных различиях. Есть она, Таня, Костя и их семья, в которой двое чудесных, замечательных детей, похожих на обоих родителей: Лева и Катя. И Таня после работы мчится домой, чтобы всех накормить-напоить, пригреть-приласкать, чтобы все чувствовали себя дома уютно.

Таня уже давно не работает на курсах английского языка — курсы неожиданно прекратили свое существование, и они все, 15 преподавателей, оказались попросту на улице. К кому обратиться? Идут 90-ые. Таких, как она, — пруд пруди сейчас.

Сначала она бросилась к сокурснице, Талочке, как ее все у них называли, Тае, «которая работает теперь…» — глаза заводятся в небо. После окончания ни разу не встречались, но какая разница, нужно наводить мосты! «В такой ситуации она поймет», — думает Таня.

Талочка сидит в отдельном кабинете, смотрит зеленоватым взором, угощает чаем в тонком стакане, который стоит на фарфоровом блюдечке, рассказывает подробно про жизнь — ведь сколько не виделись! От этого рассказа у Тани сжимается сердце: про смерть сына — «от гриппа, просто от гриппа… осложнение…», — про похороны в лютую зиму, про кладбище, дорогу домой на ледяном ветру, про слезы, которые замерзали на щеках…

— Теперь каждый год собираю его друзей, чтобы помянуть… Ну и к вещунье хожу, конечно, чтобы там ему было хорошо…