Леонид Билунов - Три жизни. Роман-хроника Страница 21

В этот день я вышел на построение последним, и тут же Бес приблизился ко мне и попытался ударить. Я уклонился, он замахнулся с другой стороны, целясь в ухо, но я подался назад, и он снова промазал. Ударить меня было непросто, я немедленно угадывал его маневр, издалека видел траекторию движения руки. Чтобы достать меня, нужно было хорошо постараться, и он это знал.

Я так посмотрел ему в глаза, что он остановился и сделал вид, что занят другим. Я уже знал, что мой взгляд не каждый может выдержать. На его месте я опасался бы таких взглядов: никогда нельзя доводить человека до крайности, даже если он пока что слабее тебя. Но знал я и другое: он все равно не остановится, он найдет момент мне припомнить.

Никто из нас не мог даже сравниться с Бесом. Он был на голову выше самого высокого из нас и, как я уже сказал, много старше. Силой он обладал чудовищной. Беспалов сидел за убийство человека. И это была не первая его судимость.

В возрасте четырнадцати лет он уже был страшно силен и жесток, как животное. Однажды на катке ему приглянулась девочка, которой все любовались. В красном спортивном костюме, легкая, быстрая, она носилась круг за кругом, обгоняя даже старших. Бес увязался за ней, пробовал схватить за руку, но она легко увернулась. Тогда Бес выследил, когда она пошла в раздевалку, и там навалился на нее всем телом, даже не снимал коньков. Он душил ее, сорвал одежду и уже раздирал своими чудовищными пальцами тонкую белоснежную маечку, когда в раздевалку ворвался отец, вызванный с трибуны подругами, и бросился оттаскивать насильника от дочери. Бес избил этого большого и сильного человека, изуродовал его, а потом перебил коньком ногу и вновь набросился на девочку.

Понадобилось четверо здоровых милиционеров, чтобы оттащить и связать его.

Выйдя из детской колонии, он возглавил банду на Подоле. Подол, что значит по-украински «низина», это часть Киева возле самого Днепра, когда-то называвшаяся Нижним городом (в отличие от Верхнего, или Старого, окруженного крепостными стенами), где в свое время проживали ремесленники. Бес жил там в многоэтажке, в квартире матери. В этой квартире он устраивал попойки. Бывали там и драки — да мало ли чего там не бывало, и два-три раза в неделю все соседи страдали от рева проигрывателя, шума разбиваемых бутылок, пьяного пения под гитару и без гитары. Однако, страшась Беса, никто не решался жаловаться.

Несколько месяцев назад в доме поселились молодожены. Свадьбы не играли, в белом платье и черном костюме по лестнице не бегали, но все в доме знали, что это молодые. Она — маленькая, неприметная, но с решительным характером, училась в педагогическом институте. Он только что демобилизовался из армии — потому и получил квартиру — и в ожидании более подходящего дела работал грузчиком на товарной станции. Работал тяжело, иногда в две смены, чтоб побольше заработать, приходил усталый. Пил только по большим праздникам. У него был дом, и он очень любил жену.

Однажды в середине недели, несмотря на усталость, оба не могли заснуть до трех утра. Двумя этажами выше была большая пьянка, на весь дом орали стоваттные динамики, а потом началась драка, кого-то били головой об пол, рушилась мебель. Бывший солдат несколько раз порывался встать, пойти поуговаривать, но жена всякий раз его мягко удерживала. В полчетвертого, когда ночь рабочего человека начала стремительно идти к концу, он все же не выдержал, встал и надел брюки.

— Пойду погуторю, — сказал он жене.

Если бы он жил здесь хотя бы год, он наверняка узнал бы, кто такой Бес. Бес — он и есть Бес, а с нечистой силой лучше не связываться. На беду, он был тут новичок. И при своем высоком росте, недюжинном здоровье и армейском опыте привык никого не бояться.

На настойчивый звонок в дверь открыл сам Бес, пьяный и злой, с длинными обезьяньими руками, свисающими с уродливых, острым углом приподнятых плеч. Но недавний солдат и тут не испугался.

— Ребята… того… Может, потише? Мне вставать рано, — спокойно попросил он его.

Бес даже не подумал ответить и с чудовищной силой ударил его правой рукой снизу в челюсть. Удар был так страшен, что солдат умер мгновенно, прежде чем тело коснулось земли. Как показала потом экспертиза, кулак Беспалого вогнал ему челюсти в мозг, и их замки прошли сквозь все жизненно важные области мозговых полушарий.

Будучи несовершеннолетним, Бес не подлежал расстрелу и получил десять лет — максимальный срок для малолетних, даже за убийство. Кроме того, у не достигших на момент преступления восемнадцати лет была возможность выйти на волю, отбыв только треть срока, если лагерная администрация ходатайствовала о помиловании. Конечно, такое ходатайство нужно было заработать, и Бес ссучился, то есть стал работать на лагерное начальство. Уже одно это вызывало у нас ненависть и презрение к нему. Бес старался на славу, и наша жизнь в лагере была невыносима.

После переклички мы строем отправились в столовую завтракать.

— Левой! Левой! — командовал Бес. — Не частить!

Строй вышагивал по прямой, словно земля вокруг дорожки была заминирована. Я шел, как мне хотелось. Иногда попадал в его команду, иногда нет. Я никогда не любил ходить в ногу. Люди, шагающие в ногу, напоминали мне баранов, которых ведут на убой.

— Билунов! — закричал Бес. — Ты что, не слышишь команды?

С разбегу он врезался в колонну и стал размахивать обеими руками по сторонам, не разбирая ни правого, ни виноватого. Он косил нас словно косой, и мы падали на землю, как снопы.

Почти восемь лет в моем спортивном интернате меня учили боевым приемам нападения и защиты. Я могу, если нужно, голыми руками уложить человека с ножом, парализовать его или сломать ему руку, даже если он сильнее меня. В интернате были хорошие учителя, а я ученик способный. Я бросился на Беса, но был отброшен и едва удержался на ногах. Бес с особой яростью накинулся на меня. Драться с ним было бессмысленно — все равно что пытаться опрокинуть скалу. Я пробовал закрываться, уворачивался, но наконец тоже упал. Добивал он меня уже на земле, ногами.

В детстве нас часто били. Я потом расскажу, как мне удавалось этого избежать. Мне говорили, что в глазах у меня светилась непокорность. Даже если я пытался ее скрыть, она выдавала себя звериным блеском зрачка, взглядом человека, который никогда не уступает, который знает: если уступить, будет совсем плохо. Из-за этого мне иногда бывало хуже, чем другим, зато часто со мной предпочитали не связываться. А вокруг всех детей постоянно били те, кто распоряжался тогда нашей жизнью — конвоиры, дежурные офицеры, бригадиры. Но так, как Бес, нас еще не били никогда. Он ломал нам ребра, выбивал ключицы, лица наши часто были в крови.

Если мы не хотели умереть, у нас был только один выход: убить его самого!

На работу в этот день меня не послали. Вечером в бараке собрались мои друзья. Мы разговаривали тихо, чтоб никто другой нас не услышал. Тема была одна: как избавиться от Беса.

— Навалиться всем разом и изувечить, — предложил мой друг Костя Гунько.

— Сломать руку!

— Обе! Чтобы не мог ударить!

Но я знал, что даже если нас будет несколько десятков, мы с ним не справимся голыми руками. Это был не человек, это был орангутанг, горилла, человекообразная обезьяна. С таким же низким лбом и такими же мощными конечностями.

— Толкнуть под машину! — предложил Заливако, который попал сюда из киевской ремеслухи.[15] Раз в неделю в зону приезжала машина с продуктами.

— Будете толкать, сами под машиной окажетесь. Он вас туда покидает, а потом скажет, сами виноваты, — покачал я головой.

— Подпилим доски в уборной! — предложил кто-то.

— Ему там будет по колено, — усмехнулся я. — Вы его только разозлите.

— Что же делать? — спросил Костя в отчаянии.

— Не знаю… Что-нибудь придумаю, — сказал я тихо. — А вы сделаете, как я скажу.

Через неделю, когда я стал подниматься, мне удалось отправить письмо на волю Вале Рожковой, той самой девушке, из-за которой я здесь оказался. Я писал, что начал учиться рисовать, и просил прислать мне цинковые белила. Где-то я слышал, что цинковые белила — сильный яд. Через пару дней Валя привезла мне несколько тюбиков.

Дело в том, что Бес был большим лакомкой: он любил сгущенное молоко, а бригадиру были открыты все запасы.

— Принести две банки сгущенки, — командовал он шнырю. И тот бежал за молоком. Банку Бес выпивал одним глотком и отбрасывал, чтобы те, кто захочет, долизали остатки (находились и такие).

Обе банки я «приготовил» заранее. Насчет цвета я не беспокоился: белила были лишь немного светлее сгущенки. Нужно было только, чтоб он не сразу почувствовал посторонний привкус.

После обеда Бес, как всегда, потребовал сгущенку. Шнырь принес ему две уже открытые банки. Бес засосал их густое содержимое и швырнул пустые банки на соседний стол.