Питер Мейл - Хороший год Страница 22

Ресторан "Chez Fanny" уже был полон, среди местных посетителей резко выделялись немногочисленные туристы — обгоревшими на солнце лицами и одеждой с модными эмблемами. Подошла Фанни, чтобы поздороваться с Максом, и заметно удивилась, увидев, что он пришел не один.

— Давненько вы к нам не заглядывали, — сказала она, поглаживая его руку и целуя в щеку. — Не меньше двух дней. Где вы пропадали? И кто это с вами?

Макс представил свою спутницу и теперь наблюдал, как женщины, обмениваясь рукопожатием, оценивающе оглядывают друг друга; этот откровенный взаимный досмотр напоминал встречу двух собак в парке. Интересно, почему мужчины при знакомстве никогда не демонстрируют столь явно своего любопытства? — улыбаясь, думал Макс.

— Что вас так насмешило? — спросила Кристи.

— Вы, девушки. Я боялся, что вы вот-вот приметесь обнюхивать друг друга.

Кристи провожала глазами Фанни, ловко скользившую между столиками.

— Я смотрю, у них тут носят одежду в облипочку. Если ваша приятельница вдруг чихнет, ее блузка разлетится в клочья.

— Только этой надеждой и живу, — обронил Макс, но, заметив, что Кристи осуждающе подняла бровь, поспешно сменил тему: — Итак, чего бы вам хотелось? Пробовали когда-нибудь кролика, фаршированного tapenade?[105] Вкуснятина.

Но уговорить Кристи отведать новое блюдо оказалось не так-то просто.

— У нас в Калифорнии кроликов не едят. Наверно, привкус у мяса специфический.

— Очень напоминает курятину. Вам понравится.

За ужином большей частью говорили про дядю Генри. Макс рассказал все, что вспомнилось из давней каникулярной жизни. Дядя много чему его научил; именно он приобщил племянника к теннису и шахматам, привил вкус к хорошим винам, умным книгам и прекрасной музыке. Особенно запал в память один долгий дождливый день, который был целиком посвящен оперному циклу "Кольцо нибелунга". Дядя предварил прослушивание короткой ремаркой: "Музыка Вагнера не так плоха, как кажется".

У него Макс учился ремонтировать трактор, потрошить кур, умело обращаться с хорьком, дядиным любимцем, обязанностью которого было истреблять крыс. В этой информационно-образовательной смеси встречались и весьма неожиданные ингредиенты, к примеру, непредсказуемая натура рыжих женщин, достоинства мыла "алеппо", непреходящая ценность хорошего синего костюма — "Составляя завещание, не забудь про своего портного; вот когда ты обязан наконец выплатить ему причитающееся" — и доказавшая свою надежность система беспроигрышной игры в триктрак.

— До чего же я любил летние каникулы, — заключил Макс. — У меня было полное впечатление, что я общаюсь с приятелем постарше, который знает куда больше меня.

— А где же были ваши родители?

— Да мало ли где... В Шанхае, Лиме, Саудовской Аравии... Мой отец был чем-то вроде дипломата, только невысокого ранга. Каждые четыре года его отправляли в очередную Тмутаракань, где никто не играет в крикет и где маленьким английским школьникам никоим образом нельзя находиться.

Вечер таял, наступала ночь; террасу освещало лишь мерцание свечей на столиках да гирлянда круглых разноцветных ламп, обрамлявшая фасад ресторана. Почти все посетители уже отужинали и теперь пили кофе, курили и негромко переговаривались под пение Эдит Пиаф: Фанни поставила этот диск, где любая песня — гимн печали, в каждой слышится рыдание.

Макс заметил, что Кристи уже клюет носом и отворачивается, с трудом подавляя зевоту. Вино, еда и долгий день, вдвое длиннее, чем обычно, давали себя знать. Он помахал Фанни; она тут же принесла счет и стаканчик кальвадоса, после чего пододвинула стул и села.

— Умаялась ваша petite amie[106], — кивком она указала на Кристи, уже готовую провалиться в сон. — По-моему, вы ее вконец замучили.

На лице Фанни читалось веселое любопытство, глаза при свете свечей непроглядно чернели, под стать ее смоляным волосам.

Макс отхлебнул глоточек кальвадоса. Будто печеных яблок с огня хватил, подумал он и покачал головой: сначала мадам Паспарту, а теперь вот Фанни делает тот же поспешный вывод. Может, это даже лестно?

— Вы ошибаетесь, причина совсем иная, — сказал он. — Она прилетела сюда аж из Калифорнии. Очень долгий перелет.

Фанни с улыбкой потянулась к Максу и взъерошила ему волосы.

— Завтра повезет больше, верно?

Рука ее легла ему на плечо, теплая, невесомая. Он безотчетно провел пальцами вдоль жилки на ее карамельно-коричневой руке, от запястья до локтевого сгиба. Головы их сблизились, он чувствовал на щеке ее дыхание.

— По-моему, я тут мешаю, да? — вдруг спросила Кристи; она уже очнулась от сна и, полуоткрыв глаза, наблюдала за ними.

Макс кашлянул и выпрямился на стуле.

— Я просто плачу по счету.

Они поехали домой. Даже за рулем Макса не покидало восхитительное ощущение от загорелой кожи Фанни — будто у пальцев была своя собственная память. Кристи снова зевнула:

— Извините, что я так вырубилась. И огромное спасибо. Отличный вышел вечер. И насчет кролика вы оказались правы.

— Рад, что он вам понравился, — улыбаясь, отозвался Макс.

Они и не подозревали, что этот вечер станет самым лучшим моментом в их отношениях, — в ближайшие несколько дней все будет совсем иначе.

Вынужденное соседство едва знакомых друг с другом людей часто оказывается мучительным, поскольку появление в доме гостя требует от хозяина предупредительности, иногда ему почти несвойственной. А порой несвойственной вообще, если некоторые привычки стали его второй натурой. Так именно и получилось у Макса с Кристи.

Сложившаяся ситуация изначально казалась им странной и весьма неловкой, которую только усугубляло то, что Кристи позже назвала несовпадением жизненных укладов. Макс привык вставать рано. Кристи готова была спать до полудня. Когда она наконец спускалась в кухню, частенько выяснялось, что Макс слопал все круассаны и выпил до капли апельсиновый сок. Кристи не терпела беспорядка; Макс не только терпел, но и создавал его. Он любил Моцарта; она предпочитала Спрингстина. При этом оба не умели готовить, что не облегчало повседневной жизни. Мадам Паспарту казалась Кристи чересчур любопытной и назойливой; Макс считал ее бесценным сокровищем.

Досаждали и другие мелкие неприятности, столь типичные для старых домов сельской Франции: непредсказуемые перебои с водой — то течет один кипяток, то ледяная, то вообще никакой; нежданные причуды электричества, когда лампочки внезапно начинают мигать, тускнеть и наконец без видимой причины гаснут; рычанье трактора под окном спальни в шесть утра; странный привкус у молока; нашествие насекомых... Все это очень скоро стало раздражать девушку, привыкшую к упорядоченной, комфортной жизни в более современной, удобной и роскошной обстановке Напа-Вэлли. А тут еще и сами французы: сначала держатся очень официально, через минуту — уже запанибрата, стрекочут как пулемет, все одержимы своими желудками и благоухают чесноком; вдобавок все поголовно французы, по мнению Кристи, страдают хронической заносчивостью.

Макс с удивлением обнаружил, что испытывает какое-то извращенное удовольствие, отбивая ее нападки на Францию, французов и время от времени подливая масла в огонь сдержанной критикой Америки. Вот уж чего Кристи спокойно снести не могла. Хотя она была слишком умна, чтобы руководствоваться лозунгом "кто не с нами, тот против нас", ее ставила в тупик и даже сердила присущая, как она считала, европейцам склонность кусать руку, которая так щедро кормила их после Второй мировой войны. Еще больше она разозлилась, когда Макс, рассуждая о благодарности и короткой памяти, напомнил ей о Лафайете[107] и неоплатном долге Америки перед французами. Атмосфера в доме накалялась все больше. Мадам Паспарту тоже чуяла висевшее в воздухе напряжение и, вопреки обыкновению, держалась тише воды ниже травы. Всем было очевидно, что постоянные перебранки добром не кончатся.

Развязка произошла не дома, прилюдно. Изголодавшись, Кристи с Максом заключили вынужденное перемирие и отправились в деревню ужинать. Надо сказать, что Фанни не делала ни малейшей попытки как-то сгладить щекотливую ситуацию; она демонстративно хлопотала вокруг Макса, в упор не замечая Кристи, а та сверлила Фанни все более злобным взглядом. Последней каплей стал принесенный десерт.

Кристи с маху, словно смертоносное копье, воткнула вилку в засахаренную грушу.

— Ей что, непременно надо вас тискать всякий раз, когда она подходит к столу?

— Это просто знак дружеского расположения.

— Ага, вот именно.

— Слушайте, ну, она такая. Не нравится — не смотрите.

— Хорошо. — Кристи с шумом отодвинула стул и встала. — Вот и не буду.

И выпрямившись, как солдат на плацу, она сердито затопала прочь в ночную тьму.

Несколько минут спустя Макс нагнал ее на выезде из деревни, притормозил до скорости пешехода и открыл правую дверцу. Кристи даже ухом не повела; глядя прямо перед собой, она ускорила шаг. Еще ярдов сто автомобиль полз рядом с ней, потом Максу это надоело, он захлопнул дверь и нажал на газ.