Яков Арсенов - Тринити Страница 22

Некоторое время Цыпленкову требовалось, чтобы восстановить дыхание, а потом обращался к другому наглядному пособию.

— Зубы шестерни бывают с подрезом и без подреза, — шарил он глазами по галерке. — Когда эвольвента прерывается у основания зуба проточкой возникает подрез. А теперь вопрос — с подрезом данный зуб или нет?

За такими резкими наездами камеры обычно следовала тишина. Что, собственно, и требовалось Цыпленкову. К этому моменту он успевал выбрать очередную жертву.

— Подойдите ко мне, пожалуйста, на секунду, — обращался он теперь уже к Марине. — Покажите и вы нам свою ногу.

Марина недоуменно задирала подол.

— Отлично, — хлопотал лицом Цыпленков. — А теперь поставьте ногу на стул, чтобы всем было хорошо видно. Вот так. Если мы принимаем вот это место за эвольвенту, — проводил он рукой по икроножной мышце, — то чуть ниже у нас получается отличный подрез! Вот здесь, у самой стопы.

Слушатели боялись, что Цыпленков возьмет да как схватит с размаху рукой прямо за амплуа, отчего по аудитории шли волны ожидания самого невероятного исхода. Но геометр говорил:

— Спасибо, садитесь. А самые крутые подрезы у породистых лошадей, завершал свою лекцию Цыпленков. — Чем тоньше бабки, тем породистей лошадь. А у людей — чем тоньше икры, тем знатнее род. В технике — чем тоньше подрез, тем качественнее зуб шестерни. Ясно?

Население вытирало пот со лба и вздыхало. Но передышка до следующего занятия была совсем небольшой — начерталка значилась в расписании почти ежедневно, а в применении подручного материала для пущей наглядности Цыпленков был невероятно изобретателен, находчив и льстив.

Артамонов был согласен хоть всю жизнь ходить без одежды, лишь бы не ведать линейных ужасов, в которых, чтобы пересечь тетраэдр с эллипсоидом, нужно было сидеть с одним карандашом и двумя пузырями три дня и четыре ночи. Артамонов был непоседой, ему подавай задачи на сноровку, а тут испытание на усидчивость.

— Было бы так, — рассуждал он, — получил ты, например, задание, разобрался, какая линия что обозначает, — и точка! Я не пойму одного — зачем чертить? Зачем практика? Если нужно будет в дальнейшей жизни, я, конечно же, начерчу, но это потом, в жизни, а сейчас… Только время да нервы гробишь. И в защиту своего бездействия на ниве начертательной геометрии он приводил массу доводов.

— Не до всех эта наука доходит через голову, — дискутировал с ним Реша. — До некоторых — через седло.

Но оказалось, что студентами в высшей школе предусмотрено все, и даже такая тонкость, в которой застал себя Артамонов. Само собой разумеется, что в группе есть таланты, которым выданы такие же варианты задания. И еще в общежитии существует техническое суперприспособление — «дралоскоп», с помощью которого полугодовую норму можно легко и непринужденно передрать в считаные часы. Было бы с чего.

Правда и то, что жить полнокровно чужим трудом дано не каждому. Здесь нужна не только выдержка, нелишне обладать и стойкостью. Обыкновенно после выдачи задания на проект начиналось выжидание — кто первый приступит к выполнению. Слабохарактерные надламывались и, словно загипнотизированные, приступали к черчению. Как только они справлялись с заданием, к ним подкатывали более стойкие и вмиг переносили готовые творения на свои листы. Затем шла в ход изворотливость — бывало, скопированные работы защищались раньше оригинальных. За плагиаторами был нужен глаз да глаз, поскольку сдирание — это не столько процесс, сколько стратегия и тактика.

Артамонов отправился в женское общежитие к Алешиной Наташе, которая, как известно, была своим парнем, и задание у нее было идентичным.

По настроению, с которым она приняла ходока, можно было заключить, что лично ей по нутру игра геометрических линий, вырисовывающих занятные контуры неказистых с виду деталей дизеля. Алехина без проволочек отдала во временное пользование Артамонову свои готовые чертежи.

— Только не перепутай потом оригиналы с дубликатами, — предупредила она вдогонку.

Артамонов заручился коробкой конфет с ближайшей стипендии и помчался настраивать «дралоскоп», который состоял из оконной фрамуги с двойным стеклом и настольной лампы для подсветки снизу.

Способ оказался эффективным. За ночь Артамонов начертал все, что требовалось, и наутро, недолго думая, понес выдавать за свои чужие творения.

— Так-так, — приговаривал Цыпленков, рассматривая чертежи почему-то не с лицевой, а с тыльной стороны листа, — придется вам задание переделать.

— Я повешусь! — возразил Артамонов.

— А почему вы не спрашиваете, в чем дело? — прищурился Цыпленков.

— Да, в чем, собственно, дело? — не замедлил с вопросом Валера. Почему перечертить?

— Вот я и говорю — почему? А вот почему — копии снять нетрудно, но заверить их… — Цыпленков показал на графит, налипший от линий Алешиной с тыльной стороны чертежей.

У Артамонова все опустилось. Схватившись за голову, он сел мимо стула, в то время как Цыпленков неторопливо приводил статистические данные:

— Обычно за год дралоскопия играет злую шутку с двумя-тремя первокурсниками. На вашем курсе вы — десятый. У вас очень расторопный курс. Зайдите попозже, я выдам вам другой вариант.

— Теперь я не успею! — сжимая ладонями виски, произнес Артамонов. Брошу институт!

— Успеете, я вам гарантирую. — Цыпленков щурился, словно вел сумеречный образ жизни и нормальный дневной свет сильно раздражал его.

— Я сообщу об этом в общество защиты прав потребителей! — взмолился Артамонов.

— Что вы сказали?

— Да так, брежу.

— Вы себе кажетесь рассветом? — прикололся Цыпленков.

Артамонов забыл про обещанные Наташе конфеты и просидел сиднем у окна два дня не вставая. Сожители ничем ему помочь не могли. Они сами еле тянули эти долгие основные, размерные и штрих-пунктирные линии по бесконечно белым листам ватмана.

Вскоре Артамонов начал заговариваться. Уставя глаза в оконный проем, он битыми часами твердил одно и то же: «В четверг четвертого числа в четыре с четвертью часа четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж чрезвычайно чисто». Его засиженная мухами спина являлась укором всем остальным сожителям. Потом Артамонов затих, и из того места, где он сидел, ничего, кроме отрыжки в два кефирных градуса, не поступало. Наконец пропала и отрыжка.

— Кризис миновал, — доложил Рудик сожителям, сидевшим на корточках в коридоре. — Жить будет.

Артамонов встал, вынул из-под кровати последнюю порцию кефира, который от длительного пребывания в пропитанном портвейном стакане превратился в кумыс, и попорционно наливая его в горло, довел себя до рабочей кондиции. От нервной усталости его сплющило. Потом он очахнул, не спеша заточил десяток простых карандашей различной твердости от фирмы «Кох-и-нор» и по новой приступил к полугодовому объему чертежей. Он, конечно же, мог бы опять найти у кого-то подобный вариант, пересветить чертежи и теперь уже по-умному, как подсказал Бирюк, стереть резинкой следы плагиата. Но, словно кому-то назло, он смахнул со стола лишние предметы и приколол к нему первый лист.

Как и предрекал Цыпленков, к сессии Артамонов все успел. Как миленький. И поэтому на предэкзаменационных консультациях геометр продолжал прижимать Артамонова к земле:

— Почему вы не задаете никаких вопросов? Выучили все, что ли? Настолько все знаете, что и спросить нечего? Или не знаете, что спрашивать? Тогда зачем пришли на консультацию? Это не занятия. Посещать консультации не обязательно. Если нет вопросов, вы свободны.

Вопросы быстро находились.

Перед экзаменом девочки не выдержали.

— Мы не пойдем сдавать начерталку, — сказали они Рудику. — Объявляем стоячую забастовку. Или, лучше, лежачую.

— Вы что, хотите, чтобы нашу группу расформировали?! — пригрозил староста.

— У нас в голове сплошной калейдоскоп, — развела руками Марина.

— И руки трясутся, — вытянула вперед ладони Люда.

— Да ладно вам причитать, — сказала Наташа. — Там нет ничего такого сложного.

— Хотя есть идея, — сказала Татьяна, — пусть первыми идут сдавать экзамен парни.

— Да-да, — подтвердила Люда. — А мы всю, какая есть, косметику — на себя, натянем мини-юбки и войдем к Цыпленкову сразу втроем. Авось проскочим. Бирюк говорил, что Цыпленков падок на эти парфюмерные дела, особенно в сочетании с ненаглядными пособиями. Глядишь, и оценит. С глазу на глаз мы с ним как-нибудь разберемся. А чуть что, остальные отвернутся.

— Попробуем задавить его массой, — потерла руки Татьяна.

Они так и сделали. Науськанные Цыпленковым, они пошили себе блузоны с декольте на двенадцать персон и мини-юбки с закономерным разрезом спереди. Разрезы и декольте стремились навстречу друг другу и едва не сходились в пупочной области.