Яков Арсенов - Тринити Страница 23

— Попробуем задавить его массой, — потерла руки Татьяна.

Они так и сделали. Науськанные Цыпленковым, они пошили себе блузоны с декольте на двенадцать персон и мини-юбки с закономерным разрезом спереди. Разрезы и декольте стремились навстречу друг другу и едва не сходились в пупочной области.

Но на экзамене Цыпленкова словно подменили. Артамонову он сказал:

— Вам ставлю пятерку без билета, вы и так достаточно потрудились в семестре.

Татьяна в запарке сжалась от зависти и начала поправлять на себе одежды, которые уже было не поправить. Цыпленков заохал, стал приседать и крутиться вокруг Татьяны, прикидывая, по какой бы такой причине отнестись к ней так же льготно, как и к Артамонову. Татьяна шагнула к барьеру и ее мимо-юбка треснула в самом неожиданном месте. Геометр, стараясь сдерживаться, заговорил:

— Ну, что, Чемерис, я вижу, платья себе вы уже пробуете изготавливать…

Татьяна хотела соврать, но не успела. Цыпленков вывел в ее зачетке красивым чертежным шрифтом заветный «хор» и еще долго потом нахваливал остросюжетность модельного ряда.

Остальные девочки, сложив ладошки на уровне опущенных вниз рук, мялись рядом. Геометр поманил их пальцем и тоже выставил нормальные оценки автоматом.

— Я вижу, вы все отлично усвоили! — обхаживал он студенток. — Все так простенько и со вкусом!

— Ну, Татьяна, ты молодец! — поздравили Чемерис одногруппники.

От счастья она не заметила, что ее назвали не Таней, а обозвали Татьяной, чего она терпеть не могла.

Следом, на ходу вправляя назад свои прелести, быстро вышли из кабинета еще две счастливицы — Марина и Люда. Девушки оказались правы — Цыпленков растаял от духов и откровенных одежд, и проза, которую несли экзаменуемые, не очень сильно сказалась на отметках.

Наташечкина тоже сдала экзамен легко, хотя среди девушек была умнее всех.

— А вообще Цыпленков ничего, — сказала Люда.

— Тактичный и обходительный, — сказала Марина.

— Мне кажется, он и был таким, — сказала Татьяна.

— Он чуть не взвизгнул от наших одежд! — сказала Наташа.

— Ну, теперь с начерталкой завязано глухо-наглухо! — сказал Артамонов.

А вот с физикой все выходило наоборот.

Там, в отличие от начерталки, жизнь прижимала к земле не студентов, а преподавателя Ярославцева, которого Татьяна за маленький рост прозвала Малоярославцевым.

Решетов объяснял этот феномен тем, что, по третьему закону Ньютона, на всякое действие объект отвечает равным ему противодействием.

Ярославцев с первых дней намеревался приглянуться первокурсникам и полюбить их, но Реша сводил на нет все происки педагогического чувства. С тех пор как Реша задал физику вопрос о периферийных последствиях черных дыр, самым страшным для лектора Ярославцева стало приближение конца лекции.

Поначалу, когда Реша еще только осваивался на потоке, Ярославцев в конце каждой лекции с чувством исполненного долга посматривал на часы, стрелки которых аккуратно продвигались к звонку. Теперь же он ожидал окончания лекции как напасти.

По всем правилам педагогики, лектор, прочитав материал, должен спросить у слушателей: какие будут вопросы? Или: нет ли вопросов по новому материалу? Раньше Владимир Иванович Ярославцев спокойно бросал в аудиторию эту риторику и, не глядя на студентов, аккуратно складывал в папочку свои шпаргалки, а затем под звонок методично завязывал тесемочки этой папочки. Никто из первокурсников ничем не интересовался. Всем все было ясно.

Теперь жизнь пошла сложнее. Теперь в конце каждой лекции по физике с галерки вставал Решетов и загонял Ярославцева в такие уголки вселенной, куда еще не дошел солнечный свет. Похоже, таким образом Реша хотел расквитаться с высшей школой за свое неудачное поступление в институт космических исследований.

Ярославцев был вынужден выслушивать вопросы, на которые наука рассчитывала ответить лишь за рубежом двадцатого столетия. Очки физика сползали на кончик носа, начинавшего непоправимо синеть, а лоб равномерно покрывался испариной. Ярославцев пыжился, желая не уронить себя в глазах аудитории, но спасительного звонка все не следовало. Владимир Иванович обещал ответить на заданный вопрос на следующей лекции и сразу после занятий бежал в научную библиотеку, чтобы покопаться в специальной литературе. Но ничего путного не находил, да и не мог найти — ведь космогонические проблемы, волновавшие Решу, не встали еще во весь рост перед простыми жителями Земли, а в ученом мире по ним не было даже гипотез.

Жизнь Ярославцева дала трещину. Он продолжал преподавать без всякого энтузиазма. А Решетов был неукротим — как только в конце лекции выдавалась свободная минутка, он тут же возникал над физическим спокойствием аудитории и задавал свой очередной безответный вопрос.

Задумав смотаться на экскурсию, Реша устроил себе блиц-сессию и сдал в день четыре экзамена — досрочно получил пятерку за реферат по химии у Виткевича, отхватил зачет по истории КПСС у Боровикова, сдал математику у Гукановой и в конце дня пришел на экзамен по физике с другой группой.

— Разрешите мне сдать физику досрочно — у меня путевка в Михайловское, — попросил он Ярославцева.

— Тащите билет, — сказал физик не очень ласково.

Реша без подготовки набросал формулы — что ему элементарная физика, когда он вовсю занимается физикой космоса и макрочастиц!

— Я не могу вам поставить даже четыре, — сказал Малоярославцев, не глядя на формулы и вспоминая неловкость, которую испытывал перед неразрешаемыми вопросами Решетова. — Судя по зачетке, вы готовились в эти дни к химии, математике и истории партии, поэтому можно с уверенностью сказать, что физику в руки вы не брали. Три балла.

Реша не стал возражать. Мелочным он никогда не был. Он помнил, что говорил по этому поводу Бирюк. На пять знает физику Бог, на четыре профессор, а студент, естественно, не больше чем на тройку. Так что, все в порядке.

Слух об этом подвиге пронесся по всему курсу. Невероятно — в день четыре экзамена! В гости к Реше приходили любопытные и смотрели: действительно — одна и та же дата рядом с отметками стояла в зачетке в столбик четыре раза.

Глава 9

ДЕНЬ ДОНОРА

Всю внеаудиторную информацию в 535-ю комнату по охапочке приносил руководитель «Спазмов» Бирюков по кличке Бирюк. Он был единственным товарищем из местных, но ввиду сложностей с родителями жил в общаге, где чувствовал себя гораздо привольней. Ходил он в патах — расклешенных штанах и в лапшовом джемпере. Мало того что он руководил «Сладкими спазмами», он тащил на своей костлявой спине все младшие курсы. Он учил жить, учиться и бороться три раза. Сколько зачетов было сдано по его наводкам и рекомендациям! Сколько новых начинаний и дел акклиматизировалось в среде последователей с его легкой руки! Преемственность поколений в отношениях первокурсников с Бирюком проявлялась более чем наглядно. Он слыл за отца родного — был старше всего на два года, а со стороны казалось, что на все три.

Осведомленность Бирюка во всех учебных и бытовых вопросах была намного пространнее поля его конкретной деятельности. Но еще шире была номенклатура его увлечений. Чем он только не занимался! Моржеванием — раз! Ходил в кружок «диссидентов» по сверхнормативному изучению английского языка — два! В кружок к Карповой он ходил, чтобы иметь возможность подработать «прищепочником», — три. Он переводил с английского и озвучивал запрещенные порнофильмы. Когда он выполнял эту работу в подпольной студии на чердаке общаги, он защемлял нос бельевой прищепкой для конспирации, чтобы изменить голос. В этой связи Бирюк очень приблизительно владел разговорным английским и был абсолютно равнодушен к группе южносахалинских языков канури-тубу. Ко всему прочему Бирюк собирал коллекционные вина, но никак не мог сохранить больше одной бутылки кряду — четыре! Тайно разводил на балконе и никак не мог развести до конца карликового декоративного петуха, чтобы рассветы, которые Бирюк на пару с петухом беспробудно просыпал, походили на деревенские, — пять! Упражнялся в скульптуре, или, как он говорил, лепил горбатого, — шесть! Играл в «Спазмах» — семь! Семикрылый серафим — одним словом.

Сказать о Бирюке, что это был человек-оркестр, значило бы не сказать о нем ничего. Эволюционно он лежал в дрейфе где-то между человеком-сеялкой и человеком-веялкой. Он сеял разумное, доброе, вечное, и от него постоянно веяло то портвейном, то зубровкой.

О грядущем Дне донора оповестил всех тоже Бирюк. И не только оповестил, а провел целую агиткампанию по просветительству темных мест мероприятия. Сработал в этом направлении Бирюк не как попало, а адресно. Со стороны агитация походила на кровавое совращение.

Мата Бирюк уверял, что именно им, моржам, сброс лишней крови полезен как никому — обескровленные моржи, типа, могут дольше держаться в ледяной воде. На репетициях «Спазмов» он подбивал к этой кровавой процедуре Гриншпона с Кравцом, какими-то окольными путями доказывая, что музыкантам донорство заменяет самые жестокие экзерсисы — очищает тело и свежует душу.