Марио Льоса - Война конца света Страница 22

В Педро-Гранде умер от катара второй сын Асунсьон и Онорио. В тот миг, когда завернутое в одеяло тело мальчика опускали в могилу, на дороге, вздымая тучи красноватой пыли, появились десятка два мужчин и женщин в невообразимых лохмотьях и в сандалиях, стоптанных до такой степени, словно в них прошли полсвeта. В толпе особенно выделялись огромного роста полуголый негр и странное существо, передвигавшееся на четвереньках. Вел этих людей высокий, темнолицый человек с волосами до плеч и глазами, похожими на ртуть. Он направился прямо к семейству Виланова и властным движением руки остановил братьев, опускавших тело в могилу. «Это твой сын?» – сурово спросил он Онорио. Тот кивнул. «Так людей не хоронят, – с непререкаемой уверенностью продолжал темнолицый, – нужно приготовить и проводить его так, чтобы он попал на вечный небесный праздник». Прежде чем Онорио нашелся что ответить, он повернулся к своим спутникам: «Давайте похороним его достойно – пусть господь возликует, приняв его». И тут братья Виланова, их жены и двое оставшихся в живых детей увидели, как странники с воодушевлением подбежали к росшим неподалеку деревьям, срубили их, обтесали, остругали и с проворством, которое дается долгим навыком, смастерили гроб и крест. Темнолицый взял труп мальчика на руки и положил в гроб. Пока братья забрасьшали яму землей, темнолицый громко молился, а остальные, став на колени вокруг креста, пели литании. Потом, когда странники, отдохнув, собрались в путь, Антонио Виланова достал из кармана монету и протянул ее незнакомцу. «Это в благодарность», – добавил он, видя, что тот не берет денег и смотрит на него с насмешкой. «Меня тебе не за что благодарить, – сказал он наконец, – а отцу небесному ты не возместишь долга и тысячей таких монет. – Он помолчал, а потом мягко произнес: – Тебя не научили считать, сын мой».

Виланова развели костер, чтобы дым отпугивал москитов, уселись у огня и долго сидели в раздумье уже после того, как странники ушли. «Сумасшедший он, как ты думаешь?» – спросил Онорио. «Да нет, на сумасшедших я насмотрелся… Тут что-то другое», – ответил Антонио.

Засуха и прочие бедствия продолжались два года, а когда реки снова стали полноводными, семейство поселилось в Каатинге-де-Моуре-в деревушке, рядом с которой находились соляные копи. Смерть не унесла больше никого из их семьи, но сын Антонии и Антонио начал слепнуть: он еще мог сказать, день на дворе или ночь, но не видел ни лиц, ни очертаний предметов. Добыча и продажа соли оказались делом прибыльным. Онорио, сестры и мальчики выпаривали и сушили соль, ссыпали ее в мешки, а Антонио продавал. Он смастерил себе телегу и завел двустволку на случай нападения грабителей.

В Каатинге-де-Моуре они прожили года три. Пошли дожди; крестьяне вновь стали пахать и сеять, пастухи– пасти сильно поредевшие стада, и Антонио все это обещало возврат к прежнему благополучию. Кроме соли, он продавал теперь и мулов да еще торговал в лавке; дела его шли в гору. Но когда, круто повернув его жизнь, наступил декабрь, когда ливневые дожди превратили протекавший через Каатингу-де-Моуру ручей в бурлящий поток, который смыл лачуги, унес скотину и птицу, затопил градирню и обрушил на нее целое море грязи, Антонио был на ярмарке в Нордестине, он привез туда партию соли и намеревался купить мулов.

Он вернулся домой через неделю. Вода уже начинала спадать. Онорио, сестры и полдесятка пеонов, которые у них работали, были в совершенном отчаянии, но Антонио встретил известие о новой беде спокойно. Он составил перечень того, что уцелело, долго записывал что-то в свою тетрадочку, а потом утешил родню, сказав, что ему много должны и что у него, как у кошки, не одна, а несколько жизней и потому переживут они и это наводнение.

Однако ночью он не сомкнул глаз. Они нашли приют в усадьбе одного фазендейро– его дом стоял на вершине холма, и там собрались почти все жители деревни. Антония слышала, что муж ворочается с боку на бок, и в лунном свете видела его скорбное и озабоченное лицо. Наутро он объявил своим, что надо собираться в путь-они покидают Каатингу. Он сказал это так твердо и властно, что ни Онорио, ни Антония не осмелились спросить, почему надо срываться с насиженного места. Продали все, что не могли взять с собой, завалили телегу узлами и вновь отправились куда глаза глядят. Однажды Антонио произнес странные слова: «Он послал третье предупреждение, – и какая-то тень мелькнула в глубине его светлых глаз. – Мы должны что-то сделать, да только не знаю, что…» «Кто он? Господь?» – смущенно спросил Онорио. «Может быть, и дьявол», – отвечал Антонио.

Они кочевали с места на место: неделю здесь, другую там, и всякий раз, когда семейство Виланова думало, что теперь-то уж они осядут надолго, Антонио приказывал собираться. Он словно искал что-то или кого-то, и эти поиски неведомого вселяли в его родных смутную тревогу. Однако никто не решался возражать.

Восемь месяцев кружили они по сертанам и наконец обосновались в имении барона де Каньябравы, покинутом во время засухи. Барон приказал перегнать в другое место свои стада, и в округе осталось лишь несколько крестьян, ковырявших землю по берегу реки Вассы-Баррис и пасших коз на вечнозеленых отрогах сьерры Каньябрава. Жителей мало, Канудос со всех сторон окружен горами – хуже места для торговца и не придумать, но одна лишь Виланова поселились в полуразрушенном доме управляющего, как Антонио словно сбросил с себя какой-то груз. Он рьяно принялся за дела, стал с прежним рвением покупать и продавать, деятельно налаживать жизнь. Оборотистый и предприимчивый Антонио часто и надолго уезжал за десятки лиг от дома.

Но в тот день, когда, спустившись по откосу Камбайо, на единственной улочке Канудоса появились странники, во всю мощь своих легких славившие Христа, он был дома и, стоя за оградой флигеля, ныне превращенного в магазин, видел этих неистово ликующих людей. Брат, жена, невестка заметили, как побледнел Антонио, когда шедший впереди человек в лиловом одеянии направился прямо к нему. Они узнали его по худобе, по сверкающим глазам, по хрипловатому голосу. «Ну что, научился считать?» – спросил святой с улыбкой и протянул торговцу руку. Антонио Виланова рухнул на колени и припал к ней губами.

В предыдущем письме я рассказывал вам, друзья, о народном возмущении во внутренних районах Бразилии и пользовался свидетельствами весьма пристрастного и недоброжелательного очевидца – монаха-капуцина. Сейчас я могу судить о том, что происходит в Канудосе, со слов человека, осведомленного не в пример лучше: это один из участников мятежа, который ездит по стране, собирая новых сторонников и бойцов, хоть предпочитает не говорить об этом в открытую. Спешу поделиться с вами чрезвычайно значительным известием: произошло вооруженное столкновение, и восставшие разгромили сотню солдат, посланных для захвата Канудоса. Это ли не знаменательно? В мятеже крестьян есть все черты революции? – спросите вы. Да, но лишь до известной степени, если судить по этому человеку, которому свойственны противоречия, присущие и его братьям из Канудоса: у них безошибочное чутье, они правильно действуют и в то же время заражены самыми невероятными предрассудками.

Я пишу эти строки в городке, названия которого упоминать не хочу, в крае, где женщина закабалена морально и физически до последнего предела, поскольку ее угнетает хозяин, отец, братья и муж, где землевладелец может предъявить на нее свои права, а хмельной отец или муж-избить посреди улицы при всеобщем безразличном попустительстве. Задумайтесь над тем, друзья, что революция уничтожает не только угнетение человека человеком, но и угнетение женщины мужчиной, провозглашая равенство как классов, так и полов.

Встречу с посланцем мятежного Канудоса устроил мне мой проводник, который к тому же еще и охотится на леопардов (что может быть лучше этого занятия: бродить по свету и уничтожать кровожадных хищников?!). Свидание происходило в кожевенной мастерской-вокруг сушились кожи; дети играли с ящерицами. Сознаюсь, что сердце мое забилось чаще, когда я увидел этого человека: он приземист и коренаст, у него изжелта-сероватое бледное лицо, выдающее потомка индейцев, и шрам, по которому можно заключить, что в прошлом он был «капангой», разбойником или грабителем, – во всяком случае, жертвой общества, ибо нам памятны слова Бакунина: общество само готовит преступления, а преступники-всего лишь орудия, которыми они совершаются. На нем была кожаная куртка и такие же штаны-так одеваются пастухи, которым постоянно приходится продираться через колючие заросли, – на голове шляпа, а в руках он держал ружье. У него глубоко посаженные, бесстрастные глаза, повадка сдержанная и уклончивая, как, впрочем, у всех здешних жителей. Остаться со мной наедине он не пожелал, и беседа наша шла в присутствии хозяина мастерской и его семейства, обедавшего на полу и не обращавшего на нас внимания. Я сказал ему, что я революционер, что очень многие восхищены тем, что он и его товарищи совершили в Канудосе: отняли земли у феодала, провозгласили свободную любовь и разбили отряд правительственных войск. Не знаю, понял ли он меня. Здешний народ не похож на общительных, словоохотливых-порою даже чересчур – обитателей Баии, в жилах которых течет изрядная доля африканской крови. Здесь лица лишены всякого выражения, это маски, скрывающие истинные чувства и мысли.