Джойс Кэри - Из первых рук Страница 22

—Вам удобно здесь, мистер Джимсон?

—Вполне.

—Вы знаете, как пройти в...

—Да, я знаю, как пройти в...

И он тут же испарился, чтобы поздороваться с преподобным, как бишь его, и мистером Таким-то. Он залучил четырех Божьих служителей, включая Нос Кочерыжкой. Великий день. Его так распирало, что он не мог удержаться. Я дважды видел, как он направлялся в... А затем, прыг-скок, он опять тут как тут.

—Вам удобно, мистер Джимсон?

—Вполне, мистер Плант.

—Прекрасно, мистер Джимсон. Вы знаете, как...

—Знаю, мистер Плант. В глубине двора.

—Смотрите, сколько народу набралось, мистер Джимсон.

—Целая куча.

—Да, двадцать два человека, не считая Уолтера и меня.

—А зачем сюда явилась эта старуха?

—Почему бы и нет?

—Женщины обычно находят занятие получше.

Но Планти снова исчез. В таких случаях он совершенно теряет рассудок, мечется как угорелый, словно сержант в день сражения, так что воротничок сзади совершенно вылезает наружу.

А люди все плыли и плыли в комнату. Как рыбы в аквариум с мутной, коричневой водой; рыбьи головы в трех измерениях, одна голова над другой. Тихо колышутся вверх-вниз, взад-вперед. Выпученные глаза, рты, как у трески. Висят посреди коричневой мути. Ждут червяка или просто так. В углу размахивает щупальцами старый осьминог с зеленым кумполом и черным клювом. Пытается, не поднимаясь со стула, снять пальто. Вдоль стены, боком, словно лангуста, пробирается красноносая старуха в черном платье, тряся перьями на шляпке и тыча в кресла ветхим коричневым зонтиком. У стены застыл молодой скат с пухлыми белыми веками и крошечным белым ртом. Как вкопанный. Можно подумать, его приклеили к стенке аквариума. Люди то и дело падали или садились на меня. Я занес стул в кладовку, чтобы не попадаться им под ноги, и закрыл дверь, чтобы мне не мешали. Я знал, что здесь под столом Планти держит бутылки с пивом.

Но скоро стулья загрохотали у самой двери, и в ту минуту, когда я раскупоривал первую бутылку, дверь распахнулась настежь. Люди устраивались поудобнее, вытягивали нош и откидывались назад, чтобы урвать еще немного жизненного пространства. Как это бывает на всех сборищах, кроме церковных, — у церкви есть добрая христианская традиция прикреплять скамьи к полу. В результате один стул втолкнули прямо ко мне в дверь, а когда я попытался вытолкнуть его обратно, встал Планти и, потрясая усами, представил присутствующим профессора Понтинга, который оказался тем самым молодым джентльменом лунного цвета, который стоял у стены, скатом.

— Леди и джентльмены, — сказал Планти. — Нам выпала честь...

Я толкнул стул вперед, а добрые христиане толкнули его обратно; десять против одного. Но мне удалось бы закрыть дверь, если бы не лангуста; вздыхая, извиняясь и тыча зонтиком всем в глаза, она стала пробираться боком вдоль последнего ряда, пока не заклинила задом дверь. На нее зашикали, зонтик ее застрял между стулом и чьим-то жилетом, и какой-то добрый христианин, старательно глядя в другую сторону, пихнул ее изо всех сил плечом, и она влетела ко мне в кладовую. Плюхнулась на пустой стул и, пыхтя как паровоз, принялась одергивать платье, и поправлять шляпку, и елозить ногами, — было сразу видно, что старушка в ажитации. Вдруг она почувствовала, что сзади нее кто-то есть, подскочила и обернулась. И я сказал:

—Сара?!

—Ой, Галли, — сказала она, — ты меня так напугал. — И она снова принялась отдуваться, и вздыхать, и оглаживать себя. — Ах, Боже мой, совсем одышка замучила!

—Ты что тут делаешь, Сэл? Да еще в шляпке.

—Разве ты не получил моей открытки? А письмо?

Я вспомнил, что в «Орле» мне передали от нее открытку, где она писала, что в субботу пойдет на могилу подруги и будет в наших краях, но просила не ждать ее. Может, она и не успеет зайти. Типичное для Сары послание, где каждое слово следует понимать наоборот. А затем пришло письмо. Но я забыл его распечатать.

—Да, я получил открытку, — сказал я. — Но ты писала, чтобы я тебя не ждал. Вот я и не велел повару приготовить обед.

—В «Орле» сказали, что ты здесь. Но я не знала, что здесь собрание. И никак не могла найти тебя. Ах, Галли, неужели ты не рад меня видеть? А я забралась из-за тебя в такую даль!

Я снова взглянул на Сару и увидел, что «ажитация» — это не то слово. В глазах ее стояли слезы, и нос был красней, чем обычно. И пыхтела она не только потому, что устала, пробираясь по рядам.

—Выпей со мной еще одну, — сказал я, доставая бутылку.

—Ой, нет, Галли! Я и так выпила больше, чем надо. Ну, ты и сам видишь... но я так переволновалась, и ветер такой холодный. А как ты себя чувствуешь, Галли? — сказала она, глядя на меня так, словно рассматривала далекий пейзаж. — Как ты себя чувствуешь? Один-одинешенек в этой ужасной лачуге, и некому присмотреть за тобой.

—У меня все в порядке, Сара, — сказал я. — За меня не тревожься. А вот как ты?

—Ах, я и сама не знаю, зачем я сюда пришла. Да еще так поздно. Но раз уж я была на кладбище в какой-нибудь миле отсюда... и все думала, как ты тут управляешься...

Я налил пиво в два стакана и протянул один Саре. Пальцы ее сомкнулись на нем сами собой. Мимоза стыдливая.

—И Фред сегодня дежурит. Ах, Боже, который сейчас час?

—Восемь, начало девятого. Когда Фред приходит домой?

—В десять, но я должна вернуться к половине. Ни минутой позже. Бедняжка и так расстроен.

—А что с ним?

—Ах, всего понемножку, но главное — живот замучил. И его замужняя сестра, которая живет в доме напротив. Ей всегда не по душе было, что я веду для него хозяйство. Хотя как бы он сам управлялся, я и ума не приложу. Нервный, как старая дева. А все из-за паровозов в депо. Идут задним ходом, когда ты не смотришь. Ах, Боже мой, не надо мне было приходить, правда? — Но глядела она на меня, как девчонка, которая впервые заметила, что у нее растет грудь, и сама не знает, чего ей хочется.

—Он немного ревнив, да, твой Фред? Что ж, нечего удивляться. Я бы на его месте держал ухо востро.

—Я его не обманывала, Галли, честно. Но тебе не следовало приходить... так вот, прямо в дом.

—Откуда он узнал?

—На нашей улице немало охотников почесать языки, не говоря уж про его сестрицу. И, понятное дело, он хочет знать, кто у нас бывает. Хозяин он в своем доме или нет? И где бываю я.

—А он?

—Ах, Боже, — сказала Сара и, словно невзначай, глотнула пива. И вытерла рот тыльной стороной руки. Условный рефлекс. — Не надо было мне сюда приходить, право, не надо. Такой себя старой чувствуешь, когда глупости делаешь. Только очень уж был удобный случай. Тебе не противно чувствовать себя старым?

—Нет, мне противно, когда я чувствую себя молодым, а руки и ноги подводят меня.

—Ах, у мужчин все иначе. А я так прямо плакать готова. Словно все вокруг говорит мне: «Ты старуха, Сара Манди. Тебе уже нечего ждать в этой жизни. Лучше иди и ложись в могилу». — На глазах у нее выступили слезы.

—Не так уж мы стары, Сара.

Она потрясла щеками:

—У старой бабки да старой ивы все вкось да криво.

—Что с тобой, Сара? Ты еще крепкая, как старое седло.

—Сама не знаю, — сказала Сара. — Но у меня такая одышка, и Фред все время долбит, чтобы я легла в больницу.

—Зачем?

—Ну... у меня бывают боли... внутри.

—Сильные боли? Где? В животе?

—Да нет... Трудно сказать; то тут заболит, то там.

—Это мне знакомо. Забудь про них, Сэл.

—Я бы рада, да Фред не дает. Помяни мое слово, он меня загонит в больницу, а там что-нибудь у меня да найдут. Уж эти мне доктора! Им только доверься... Дали маленькому Моррису Хегбергу не то обезболивающее средство... в уголь сожгли горло... Это уже вторые похороны за месяц. — И она так грустно взглянула на меня, что я прямо опешил.

—Брось, Сара, — сказал я, — ты никогда раньше не заводила таких разговоров.

—А Рози? Я никогда не забуду, как Рози лежала в больнице без ноги.

Рози была старая Сарина приятельница... и моя; она умерла в больнице для бедных после того, как попала под автобус.

—Ну, — сказал я, — не лезь под колеса по пути в пивнуху, как Рози.

—А как она плакала, бедняжка, когда ей не разрешили надеть корсет и хоть чуточку припудрить лицо! Ах, Галли, если бы я знала, что ты никогда не отправишь меня в больницу, я бы, может, вернулась к тебе.

Вот оно что, подумал я. Ей захотелось перемены. Последнее трепыхание старой свечки. Ну нет, я слишком занят.

—Я думал, он тебя любит, твой Фред, — сказал я.

—Да, но он так верит в больницы. Как же, наука! И на что они ему дались, эти больницы? Откуда ему знать, каково женщине, когда ее тащат на операционный стол, словно мясную тушу на прилавок, и оставляют умирать в чужих стенах, на чужих простынях, которые не принадлежат ни одной живой душе, не то что ей самой. Лучше уж утопиться или яду выпить.

Я обнял старое ископаемое.

—Брось, Сэл. Ты еще не умерла!