Дмитрий Стародубцев - Продавец мечты. Книга первая Страница 22

На облезлых столах дружно толпились опустошенные «образцы» того же «настоящего кайфа».

— Не, а что? Вполне концептуально! — кивал грушеобразным подбородком один из сотрудников этой странной шарашки, оценивая то ли лозунг, то ли рисунок в целом.

— Вы все — пьяные укурки! — визжал Xm/50/2 с высохшей трясущейся рукой. — Заказчик никогда не согласится с этой паршивой халтурой!

— Спорим на сто баксов, что согласится? — кинул в оппонента комок бумаги гамадрил с грушеобразным подбородком. — И вообще, сколько платят, на то и сочиняем! Десять лимонов американских пусть отслюнявливают, я им такое отмазерфачу — Канны содрогнутся!

Заметив меня, отец пугливо цыкнул глазами по сторонам (впрочем, гамадрилы лишь безразлично повели носами), схватил меня за шиворот и утащил в еще более мрачный подвал.

Здесь моему взору предстали трубы водоснабжения, промятый топчанчик, пропахший плесенью и мочой, и пустой цветочный горшок с утрамбованными окурками. В облаке синеватого технического освещения обстановка показалось мне этакой художественной прелюдией к головокружительной тарантиновской интриге. Я скромно присел на шаткий табурет и приготовился услышать страшную тайну — например, о холсте с нарисованным очагом, за которым прячется дверь, ведущая к несметным богатствам…

У него были неизлечимо гнилые зубы, трехдневная щетина, а из рыхлых ноздрей мерзко торчали пучки волос. Густые нечесаные брови нависали над заплывшими глазами, старательно избегавшими встречного взгляда. Он был безнадежно стар и немощен, он был испит почти до дна, как та банка с «кайфом» у него на столе, — я это вдруг понял со всей очевидностью. Вот это нахер-бахер: ехал к отцу — по слухам, модному рекламисту с квартирой в центре Москвы и двумя любовницами-фотомоделями, набивающему брюхо исключительно черной икрой; приперся, блин, в надежде на работу, жилье и, конечно, безбедное прожитье, — а застал…

Рафаэль:

— Папа!

Отец:

— Какой я тебе папа? Называй меня просто Миша.

— Миша, почему ты не приехал на похороны матери?

— Я болел… очень сильно болел…

С этими словами он извлек откуда-то из-под трубы запечатанную бутыль явно паленого коньяка и сделал пугающе внушительный глоток. После этого он протянул пузырь мне, но я брезгливо отвернулся.

Разговор был долгим, тихим, вязким; млели в полумраке дрожащие огоньки сигарет. Один за другим отец Миша срывал с меня покровы моих надежд, которыми я еще с утра был укутан с головы до ног, — словно женщину раздевал — и в конце концов оставил меня морально абсолютно голым. Я поежился от холода…

Отец изначально был профессиональным художником. Кстати, отсюда и мое редкое и для некоторых смешное имя — Рафаэль. Его повсеместно считали разносторонней, одаренной личностью, любое застолье почитало за честь иметь Мишу в числе приглашенных. Он много читал, особенно о рекламе и маркетинге, скупая у спекулянтов редчайшие переводные книжки американских авторов — Огилви, Хопкинса, Ривза… даже пытался написать какую-то там диссертацию. Новая жена (с которой он делал шпили-вили в Крыму, в моторной лодке) поселила его в собственной трехкомнатной берлоге и стала называть его «мой капитан». Благодаря своим торгашеским связям она устроила его сразу аж в «Соверо». Это был единственный на весь Союз рекламный концерн, разгонявший внутри страны маховик потребления («покупайте», «пейте», «ешьте», «курите», «храните», «пользуйтесь», «летайте»…) и представлявший «за бугром», то есть на Западе, все передовые достижения развитого социализма. Тамошний генеральный директор ездил на охоту с министрами.

— Но времена Советского Союза давно канули в лету. Сегодня «Соверо» — это ни о чем, — грустно пожал плечами отец. — Лучшие специалисты разбежались, структуры развалились или были мелкими кусками приватизированы. Все растащили подчистую, как вандалы Рим в 455 году, а 9/10 здания сдали в долгосрочную аренду. Банки, страховые общества, иностранные представительства… Впрочем, в то время подобный вандализм царил на всем постсоветском пространстве.

Группка друзей-собутыльников во главе с Мишей зарегистрировала свое рекламное ООО, арендовала дешевенькое техническое помещение и пыталась изначально творить рекламную «нетленку» за огромные бабки, а потом просто-напросто выжить. Делали макеты постеров, календарей, буклетов, не гнушались визитками… рисовали логотипы, создавали фирменный стиль… сочиняли слоганы, тексты, сценарии к радио- и телерекламным роликам… Зарабатывали от случая к случаю, иногда раз в полгода…

С той «крымской» москвичкой Миша расстался по причине затяжного безденежья и хронического пьянства — был «списан на берег», то есть со скандалом спущен с лестницы. Теперь он являлся не только директором РА, но и отчаянным бездомным — собственно, здесь, среди этих труб, он и обитал…

Вот она — страшная тайна папы Карло! Нарисованный очаг, может, и существовал — у каждого рекламщика есть свой нарисованный очаг, без этого клиента не нахлобучить, но за ним никакой волшебной двери, никакого двадцать пятого кадра не оказалось…

Его речуга меня окончательно разозлила.

— Зачем ты всех обманывал? — возмутился я, чувствуя, как по скулам разливается краска. — Я потратил все деньги на билет до Москвы!

Миша пошарил по карманам:

— Извини Рафаэль, ни копейки… А знаешь чего? У нас тут ресторан есть крутой, там все боссы жрут. Иногда олигархи захаживают с бабами. Чаевыми швыряются, как из брандспойта. Туда сейчас официантов набирают. Знаешь сколько сейчас самый обычный официант заколачивает? У-ух!

Он закатил хмельные глаза и завистливо щелкнул языком.

— Да иди ты к черту!

Я вскочил и бросился к железной двери, ведущей наверх.

— Постой! — растерялся Миша.

— Козел ты! — ответил я ему, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вернуться и не пересчитать ему последние зубы. — Мать бросил без копейки, свою жизнь просрал! ТЫ ДОВОЛЕН, СТАРЫЙ ПЕРДУН?!

— Подожди секундочку! Умоляю! — Миша зачем-то поднял тяжелый люк в полу и сунулся в открывшийся подпол с головой.

Я нехотя задержался у двери, переминаясь с ноги на ногу. От голода кишки слиплись: ранее я наивно рассчитывал, что отец перво-наперво меня накормит.

Наконец он с одышкой извлек зачуханный полиэтиленовый пакет и с грохотом захлопнул люк, из-за чего в ногах заструилась вздыбившаяся многолетняя пыль.

— Рафаэль… — Миша извлек из пакета толстую заляпанную тетрадь. — Возьми вот это, пригодится!

Рафаэль:

— Что это? Записки неудачника? Оставь себе — задницу подтирать!

Миша:

— Послушай меня, мальчик мой! — В глазах у него появились пьяные, с отеческой грустинкой, слезы. — Ты думаешь, я ни о чем не жалею? Я любил твою мать! Охапками ей розы носил — по крайней мере, первые пять лет супружеской жизни. Я тысячу, миллион раз проклял себя за тот свой поступок! Но жизнь не карточная игра — по новой не раздать! Иди сюда, садись, я сейчас тебе все объясню!

Вся эта канитель мне порядком надоела. На зубах хрустела пыль, я даже сплюнул. И все же я вернулся и сел на прежнее место. Подлый табурет попытался брякнуться на бок, но я ловко удержал равновесие при помощи своей вертлявой задницы. Отец опять протянул мне бутылку, и на этот раз я сгоряча намертво к ней присосался.

Миша допил остатки и сунул пустую посудину под топчан — из-под него звякнуло целое братство уже складированной там тары.

— Рафаэль, давай оставим в стороне все наши жизненные перипетии. Что произошло, то произошло. Вот тетрадь, держи, открой ее. Над этим я работал тридцать лет. Это тебе!

Я безучастно зашелестел пожелтевшими страницами: убористый неразборчивый почерк, странные таблицы, формулы, рисунки…

Рафаэль (возвращая тетрадь):

— Что мне с этим делать? Мне дадут за это хотя бы пару кусков?

— Ты не понимаешь! — подбросило Мишу, и он кругами забегал по подвалу, поднимая клубы пыли. Его психомоторика уже не внушала мне доверия. — Это ФАВ!

— ФАВ?

— Да, Формула Абсолютного Внедрения. На этом ты можешь сделать не то что пару кусков — миллионы, миллиарды! Ты можешь управлять всем миром! Пойми, Рафаэль, в твоих руках оружие самой разрушительной силы на свете! Никакие ядерно-водородные бомбы и новейшие лазерные системы не сравнятся с моим изобретением!

Давненько я не слыхивал подобной отморозовщины!

— Миша, ну и что мне с этим делать? — криво усмехнулся я, чувствуя на языке дрянной привкус спиртовой коньячной смеси. И всего за несколько секунд коктейль готов! — Податься к военным?

Миша:

— Не дури, Рафаэль! Я вижу, ты неглупый мальчик. Ты знаешь, что я всю жизнь занимался рекламой. Да, я рисовал в Дзержинске плакаты для новогоднего вечера в клубе «Солнышко» и театральные афишки для гастролирующего Пермского академического театра, но я любил рекламу, я постоянно думал о ней. Как сделать так, чтобы каждое мое рекламное обращение, написанное или произнесенное, не просто о чем-то сообщало, не просто вызывало вялый интерес у одного-двух процентов аудитории, а являлось для всех, едва прочитавших или увидевших его, прямым руководством к действию, приказом, который невозможно не исполнить? Когда я попал в Москву, в «Соверо», я получил доступ к таким данным, которые не снились и американцам — родоначальникам рекламы. Я читал, я прочитал все книги до последней точки, я выдирал страницы из секретных документов, я изучал НЛП, слушал, вникал, размышлял. Я сотрудничал с военными из отдела массового информационного воздействия… Прошли годы, я давно отчаялся. Но однажды — клац-бац! — я вывел эту формулу. Совершенно случайно! Это было нечто! Помню, в тот день я напился так, что явился домой в пять утра совершенно голый…