Георг Кляйн - Либидисси Страница 22

После короткого перерыва представление продолжил дуэт. Два брата, как оказалось однояйцовые близнецы, вынесли к рампе высокие стулья, похожие на табуреты у стойки бара. Усевшись на них визави, они долго испытующе смотрели друг на друга, будто в их лицах было что-то необыкновенное, доселе ими не обнаруженное, а затем начали перекликаться трубными голосами, чередуя повышения тональности с понижениями. Спросив мисс Кэлвин, на каком языке братья обращаются друг к другу и к публике, мы узнали, что они всего лишь предаются звукоподражанию нараспев. Многие поэты нового поколения пытаются, подобно неуемным археологам, вновь раскопать описания древних ритуалов, тексты давно забытых песен, сведения об исполнительской манере сказителей. Ее двоюродный брат, работающий в Институте по изучению и сохранению фольклора кочевых народов, может поведать много забавного о честолюбии и тщеславии этих новоявленных стихотворцев. После полудня они часами сидят в архиве института, прижав наушники к горящим ушам и прослушивая звукозаписи, сделанные десятилетия тому назад иностранными этнологами. При этом одни, закрыв глаза, что-нибудь напевают вполголоса, другие горланят песни на манер караоке, третьи еще и притопывают ногами. Ее кузен и второй институтский техник, двоюродный брат ее матери, нередко прокручивают ленты с удвоенной скоростью, дабы еще больше раззадорить поэтов — например, заставить их плясать, не отрываясь от стула, или со всей силою страсти предаться гортанному песнопению.

Лейла Кэлвин знала, откуда черпал вдохновение дуэт, пение которого мы слушали не без удовольствия. То, что близнецы исполняют, восседая на стульях и глядя в глаза друг другу, заимствовано ими у эгихейцев с их мужскими хоралами; как нацменьшинство те уже исчезли с лица земли. Через American World Net братья обзавелись записью богослужения в одной из эмигрантских общин, существующих в Торонто. Сакральный язык эгихеизма, крутой замес из древнегреческого и арамейского с латинскими, арабскими и даже староперсидскими вкраплениями, молодым пиитам совершенно непонятен. Однако именно поэтому, одним своим фонетическим великолепием, он побудил их к созданию собственных звукоподражательных композиций, дал толчок оригинальному словотворчеству. Лейла Кэлвин сказала, что хорошо знает певцов. Вместе с ними она посещала языковые курсы при здешней миссии американских баптистов, пока эта миссия, как, впрочем, и почти все другие иностранные просветительские учреждения, не была закрыта из соображений безопасности. Молодым людям будет крайне интересно побеседовать с образованными пришельцами из других краев, и они несомненно изъявят готовность подойти после выступления к нашему столику.

Поблагодарив, мы сказали, что ребятам, пожалуй, не стоит себя утруждать. После чего Лейла Кэлвин тотчас сделала нам другое предложение. Мы наверняка слышали о чугге, волшебном растении из сказок «Тысячи и одной ночи». В одной из комнат наверху мы могли бы отведать самого лучшего чугга — вместе с изготовленной по всем правилам самогоноварения, выдержанной в бочке зулейкой. Настоящую старую зулейку в открытую не купишь. Нужны связи с умельцами, которые гонят эту редкую вещь в бывшем эгихейском квартале. Установить такой контакт не удается, как правило, даже тем иностранцам, которые осели в городе давно. А потому пришельцы оказываются обделенными вдвойне. Европейцы, американцы и японцы — последние, как известно, особенно чувствительны — могут насладиться чуггом без неприятных последствий лишь в том случае, если одновременно попивают зулейку-бренди. Ибо лишь такая зулейка содержит достаточное количество фермента, который делает этот жевательный наркотик приемлемым для их нежного кишечника. Доктор Линч Зиналли предостерег нас от чугга, подчеркнув, что местные хитрецы разного рода уловками и ложными утверждениями нередко побуждают иностранцев к одновременному употреблению чугга и алкоголя. Туристы, жаждущие приключений, приходят в себя, как правило, ограбленными, перепачканными блевотиной и калом, где-нибудь на задворках квартала увеселительных заведений — и потом вынуждены в довершение ко всему, будто унижениям вообще не должно быть конца, глотать зонд, который для очистки желудка заталкивает им в пищевод местный лекарь.

Мы с улыбкой приняли предложение Лейлы Кэлвин и освободили столик для других посетителей Клуба Голой Правды. Плиссированная Юбочка повела нас за собой. Лишь в толчее стало по-настоящему видно, какая маленькая наша проводница. Несмотря на высокие каблуки, она не доставала большинству мужчин и до плеч. И вдруг — точно понятия роста и пола сошлись в логическом коротком замыкании — мы стали искать среди публики представительниц женского пола. Зиналли утверждал, что генетическая витальность здешних племен наиболее ярко проявляется в высокорослости девушек и женщин. Войдя в клуб, мы не заметили за столиками ни одной дамы, и сколько ни вытягивали шеи теперь, оглядывая зал, узреть хотя бы один женский лик среди посетителей клуба нам так и не удалось. На секунду-другую мы потеряли Лейлу Кэлвин из виду, но вскоре нашли глазами снова — в нише рядом с дверью к туалетам. Лейла запустила руку под юбчонку, положила на край столика сверток и, продвинув его вперед, сунула в чьи-то растопыренные пальцы. Свет на ее клиента не падал. Но когда мы проходили мимо, то нам показалось, что в фигуре, притулившейся в дальнем углу ниши, мы распознали неряшливо одетого, обрюзглого итальянца, который пробрел неподалеку от нас по веранде отеля «Эсперанца».

Мы последовали за Лейлой Кэлвин на второй этаж, где одна дверь чуть ли не примыкала к другой. В комнатушке не оказалось ничего, кроме кровати, стула и маленького стенного шкафа, створки которого открывались тем же дверным ключом. За ними мы увидели батарею бутылок и с полдюжины небольших медных сосудов. Из-за красиво сработанного наргиле Лейла Кэлвин достала кожаный мешочек, а когда принялась — усердно, но неловко — развязывать его, мы воспользовались моментом и мгновенно взяли ее в тиски. Ты выбил у нее из рук мешочек с чуггом и шепнул в ухо, что нам очень даже хорошо известно, как обделываются дела с ограблением иностранцев. Наши пальцы вошли сзади в ее мокрые от пота подмышки. Каждому из нас было достаточно одной руки, чтобы взметнуть ее тельце вверх между нами. Мы дали ей немножко подрыгать ногами. У нее слетела сперва одна, потом вторая туфля. Ртом в оранжевой помаде она хватала воздух. При этом обнажались мелкие, не очень хорошие зубы. Мы молча подержали мисс Кэлвин некоторое время на весу, положили затем свободные руки на ее красивую длинную шею, помассировали на удивление крепкую гортань и прошлись гладящими движениями через вздувшиеся сонные артерии до высоко выбритого затылка. Наконец наши руки приступили к решительным действиям. Давя хорошо рассчитанным усилием вверх, на челюстные и скуловые кости, мы вытянули шейные позвонки. И пригрозили вытащить руки из подмышек. Короткого падения, вернее, той энергии ускорения, которую придется амортизировать затылку, хватит, чтобы вывихнуть один, а то и два позвонка, что может иметь, если хоть чуть-чуть не повезет, самые печальные последствия. Лейла не двигалась, лишь, едва шевеля губами, спросила, что нам от нее нужно. Ты снова приблизил рот к ее уху, захватил его зубами и слегка погрыз хрящевидную раковину. Серьга тихо позвякивала, касаясь эмали твоих зубов, пока ты не сказал, кого мы ищем. Нам доподлинно известно, напрямую заявили мы, что она знает Шпайка. К вящей нашей радости, она сразу это признала. Более того, уже второй фразой сообщила, что Шпайк сидит внизу, в клубе. Это человек, к которому она заглянула в нишу, когда мы втроем направлялись наверх.

Пожалуй, это было небрежностью — нанести Лейле Кэлвин лишь несколько ударов по низу живота и почкам. Ведь именно худые коротышки нередко оказываются крепче и выносливей, чем о них думаешь. Боль во внутренностях, так сильно деморализующая людей тучных, у тщедушных, напротив, может вызвать непредсказуемый подъем духа, эйфорию, стремление совершить отчаянный поступок. Наверное, нас подкупила красота мгновенья: Лейла Кэлвин корчилась на потертом восточном ковре, прижав руки к животу и подтянув конвульсивно подергивающиеся пятки к рюшкам своих трусиков.

18. Великодушие

Кэлвин влетает через дверь, обклеенную обоями. Сначала кажется, что он хочет миновать мой столик, но потом, резко развернувшись, он чуть ли не падает ко мне в нишу. Открываемую в обе стороны дверь без ручки между моим постоянным местом и спуском к туалетам легко не разглядеть. Она ведет к железной винтовой лестнице — кратчайшему пути на оба верхних этажа — и используется обслуживающим персоналом, когда что-то надо сделать быстро. Будучи завсегдатаем клуба, я настолько посвящен в установленные здесь порядки, что примерно знаю, кого и что этим путем доставляют наверх или вниз, хотя моему собственному телу еще ни разу не приходилось протискиваться сквозь узкую, бесшумно распахивающуюся дверку. Лицо Кэлвина — в соплях и губной помаде. Тушь с ресниц растеклась от слез. Взяв его за плечо, я собираюсь спросить, что случилось за несколько минут, прошедших после совершения нашей маленькой сделки, но он тут же вырывается из моего полуобъятья. Пристально смотрит на меня, с шумом втягивает в себя воздух, плюет мне в лицо — и, схватив за волосы, выволакивает из ниши. С недюжинной силой тащит к двери, которая только что вбросила его сюда — в, казалось бы, самом жалком состоянии.