Владимир Шабанов - Когда жизнь на виду Страница 22

— Я с вами прямо катастрофически молодею, — смеется Корольков. — И это в некотором смысле приятно, черт вас возьми.

— Руди, я тебя давно хотел спросить. Как ты сюда попал на эту «землю обетованную»?

— Денег не хватает. Хочу квартиру кооперативную купить, — не думая, отвечает Корольков.

— И все? Так просто? Столько, сколько ты здесь имеешь, ты мог бы и в Москве получать. Впрочем, может, и я не прав.

— В Москве, положим, столько не заработаешь, — поправляет меня Корольков. — Ребята мои подрастают, и скоро проблема с жильем начнет нас прижимать.

Все вроде ясно, однако он смотрит на меня испытующе, что-то взвешивая.

— Я же вакуумщик высочайшей квалификации, — продолжает Рудик, — а в Москве с этой специальностью не больно разбежишься. Так что зависимость от места работы жесточайшая. Здесь я занимаюсь приборами анализа газа, сам знаешь. Технику освоил и становлюсь в жизни более мобильным. В общем, причин для такого вот прозябания достаточно.

Мы доходим очередной раз до конца асфальтированной дорожки и поворачиваем обратно. Я жду, что он еще скажет.

— А если уж совсем начистоту — не могу дома жить и хоть стреляй ты меня. Дочь у меня одно время болела сильно и долго. Я до того с ней дошел, что врачи посоветовали мне отвлечься, когда более или менее все стало. Вот-так я попал сначала в геологоразведку. Вроде временно. Но потом поселилась во мне какая-то бацилла, и больше трех-четырех лет дома жить не могу. Там у меня все в порядке: жена, дети.

— А здесь ты сколько собираешься жить?

— Сколько получится. Как дойду до безысходности, так уеду.

Корольков окончательно перешел на минорные тона, и я сам себе обещаю никогда больше не затевать подобных разговоров без надобности. У каждого свои раны и не важно, как я к ним прикасаюсь: грубо или нежно. Они все равно болят.

Стол, два стула, кровать, взятые напрокат холодильник и телевизор — вот и все богатство «холостяка» Рудика Королькова, переживающего очередной многолетний кризис сытой жизни. Но для меня — это целое богатство. После дрязг с попутными машинами я чувствую прямо ликующий уют. Ведь это собственная комната с собственной казенной обстановкой, это уже определенность, основа прочности нашей, пусть временной, жизни. Мне и в голову не приходит, что здесь можно так же прозябать, как в одноместном номере гостиницы. Такой несправедливости быть не должно. Когда-то ведь должен кончаться душевный сквозняк.

Мы с Рудиком сидим в засаде в ожидании гостей в соседнюю комнату. Пока закрытую. Корольков суетится, наводя чистоту, а я, покуривая, выглядываю в окно.

— Где у тебя бритва? — спрашиваю я хозяина.

— В нижнем ящике стола, — отвечает он, роясь во встроенном шкафу среди одежды.

— А зеркало где?

— Там же. Оно тебе ни к чему. Ты мимо своего лица и так не промахнешься.

Я смотрюсь в зеркало. Лицо как лицо, не шире, чем у других. Разве что немного усталости, но это поправимо. Если смотреть в фас — все в норме, профиль несколько хуже. Ничего. Мужчина не должен быть красавцем, это отвлекает от дела и нервирует людей.

— Руди, ты себе нравишься? — спрашиваю я, включая бритву.

— Не задавай идиотских вопросов, — отвечает Корольков, достает свой кассетный магнитофончик и начинает возиться с ним. Я забыл сказать, что у Рудика есть еще японский магнитофон, который, как может, скрашивает ему жизнь.

— Я почему спрашиваю. Зачем ты содержишь бритву. Ты ее продай. Тебе ведь и брить-то нечего, разве что два пятна на щеках.

Рудик смеется и смотрит на меня каким-то свежим взглядом, как на неожиданность.

— Серега, ты жениться собираешься?

— Не задавай идиотских вопросов, — отвечаю я.— А собственно, почему это тебя волнует? Ты что, хочешь развалить коллектив?

— Я себе срок наметил: как кто-нибудь из наших женится, так я домой еду.

— Мне кажется, это будет не скоро.

— Да и я тоже пока не спешу.

— Нет, Руди. У тебя была какая-то другая мысль, когда ты задавал мне этот вопрос.

— Никакой у меня мысли не было.

— Обстановка у нас сегодня… подозрительная. Дай мне одеколон, он у тебя водится?

— Вон на окне.

Я подхожу к окну и внезапно вижу идущих к дому Вику и Ильина. Никто никого за собой не тянет, идут, как все другие, ничего особенного.

— Закрывай дверь, — говорю я, — посидим в тишине.

Рудик закрывает дверь, садится на кровать и закуривает.

— В такой безвкусной ситуации я еще не был, — замечает он с горечью. — Если бы не вы…

— Это, между прочим, и твоя идея тоже, — я себя чувствую не в своей тарелке, как и Корольков.

Мы слышим стук входной двери, негромкий разговор и стук двери Незвановых. Затем минут десять Вика бегает из кухни в комнату и наступает тишина.

— Вот идиот, — мучается Рудик, — лучше бы я был на его месте.

— Ладно, пойдем, — предлагаю я. Мне хочется добавить, что со шпаной воевать — одна специфика, здесь другая, но я сдерживаюсь. Мы тихо выходим и, хлопая входной дверью, шумно вваливаемся в прихожую.

— Оказывается, и хозяйка уже дома, — громко, но через силу басит Корольков.

Дверь Незвановых сразу открывается, появляется маленькая хозяйка и останавливается в ожидании. Вика сначала настороженно смотрит на нас, затем бледные тона на лице сменяются розовыми. Ей кажется, что она неподвижно стоит и улыбается, но мы-то видим, что она вся в движении и звуке, как задетая скрипичная струна. Я мельком гляжу на Рудика, затем мы вместе любуемся на очаровательное видение в облике стоящей перед нами девочки.

Я спешу поздороваться за руку, подхожу к дверям и, естественно, замечаю в комнате гостя. Кивком головы я подтверждаю свое стопроцентное зрение, которое, правда, устраивает не всех.

— Поздравьте вашего горячо любимого соседа, Вика. Он сегодня именинник, — говорю я и показываю на Королькова. Тот, как и полагается, смущен.

— Ой, Рудольф Васильевич, я так рада, — сияет Вика и пожимает Рудику руку. — Мне всегда так везет с соседями, — восклицает она и сплевывает символически через левое плечо три раза. Корольков, очевидно, вспомнив свою миссию, на какое-то время деревенеет.

— Спасибо, Вика, спасибо! — Рудик берет себя в руки. — С некоторых пор в отношении меня более уместны соболезнования. Вот тебя будут поздравлять вечно.

Вика счастливо смеется. Она, кажется, действительно рада нас видеть.

— Мы… примкнем к вашей компании, если вы не против, — предлагаю я под комплимент.

— Конечно, что за разговор, — говорит Вика по инерции, затем секунду думает и машет рукой.

Мы с Корольковым бесцеремонно входим. Рудик ставит на стол бутылку сухого вина, а я здороваюсь с Ильиным, насколько я помню, Виктором Назаровичем, за руку. Ильин протягивает руку, затем отводит ее обратно, и я, не рассчитав, жму ее, униженно вытянувшись через весь стол. Такого со мной еще не проделывали, думаю я с холодным бешенством.

Рудик манкирует процесс приветствия, и Ильину остается только причесаться пятерней.

— Именины… — смиряясь говорит Ильин. — Так сколько вам?

— За сорок, — лаконично сообщает Корольков и смотрит открыто и ясно на начальника отдела. Тот быстро переводит взгляд на Вику.

Ильин — мужчина тяжелый, как камень, и ничего хорошего я в нем не нахожу, кроме аккуратности в движениях и в выборе слов. Какая-то угнетающая общительность удава с длинными изматывающими восточными паузами. Куда там бедной Вике ему противостоять. Она, вон, сидит и прячет радостные глазенки от своего «любимого». Ильин, по слухам, даже остряк. Но я так уразумеваю, что когда от человека ничего не ждешь, любая сколько-нибудь приемлемая мысль воспринимается как неожиданная.

Зная Королькова, я уже кожей чую его здоровую злость и ясную холодность ума. Они с Ильиным несопоставимы, как акула с бульдозером, и во мне шевелится корыстное чувство интереса.

Мы выпиваем за здоровье «именинника» и закусываем котлетами и фруктами. Ильин время от времени поглядывает на Вику, но та пока ни к кому не приближается, держась стороны.

— Ты у Орлова работаешь? А ты у Панкратова? — спрашивает нас с Корольковым Ильин.

— Совершенно верно, — отвечаю я с некоторым удивлением.

— Ну-у, ну-у, — тянет Ильин.

Это вот «Ну, ну» в данном случае говорит о том, что мы с Рудиком работаем не в науке непосредственно, а в эксплуатации опытных установок, имеем статус, равный пролетариям, и нас голыми руками не возьмешь. Хотя и подчиняется служба, в которой работает Корольков, отделу Ильина, но косвенно. Я же знаю Виктора Назаровича по его общественной работе. Он как представитель администрации прикреплен присматривать за нашим общежитием: ходит с комиссиями, изучает дела нарушителей, что еще — я не знаю. В конце концов, я сейчас настроен так, что для меня и министр — пустое место.