Андрей Дитцель - Кентавр vs. Сатир Страница 23

Затянувшийся ужин за ноутбуком в одном из кафе Альтоны и экзистенциальный разговор с Ником о кризисе немецкого театра. И о том, почему после нескольких лет в Германии у меня происходит маленькая контрреформация: вытеснение аборигенов и приобретение новых русских/русскоязычных друзей. «Я знаком с массой интеллигентных людей, которые могут говорить о русской литературе, влиянии буддизма на творчество Гессе, новой парадигме сценического искусства и т. п. Но я не знаю ни одного человека, с которым можно было бы поговорить об этом увлечённо, страстно — leidenschaftlich — поспорить о какой-нибудь мелочи, скатиться в стиходекламацию, подраться и побрататься. Так же и современная литература, равно режиссура, в Германии — всё делается так, как будто за этим нет ничего трансцендентного. Есть искусные ходы, но это ещё не искусство. Вот в новой интерпретации „Войцека“ — которая в жестяном ящике, залитом кровью, — если герои передвигаются по периметру треугольника, то это считается невероятно креативным: ведь режиссер намекает не на хухры-мухры, а на святую троицу (или, спорят газеты, на последовательность полосок германского флага). И такая пустота за всеми этими „войцеками“ и бегущей Лолой, снятой как нехитрое уравнение и вытянутой за уши только игрой актеров; Франка Потенте играет так, будто в её роли есть что-то иррациональное и метафизическое, хотя и там, конечно, зияющая пустота. У посредственного драматурга на сцене выстреливает каждое ружье. А гениальный предоставляет ими распорядиться самому зрителю. Возможно, после представления, но зона поражения оказывается куда обширнее. В этой стране почему-то нет гениальных писателей, актеров, режиссёров, певцов. Есть масса умелых гюнтеров грассов, которые то ли таковы от рождения, то ли всю жизнь катятся на ручном тормозе».

(Этот пассаж примерно передаёт содержание моего монолога.) Следует неожиданная реакция.

— Ich habe dich lieb, — подскакивает Ник, снова садится за столик и стучит рукой по столу так, что нам вопросительно кивает официантка. — Именно этого нам не хватает в жизни и искусстве. Leidenschaft… Leidenschaft.

В прошлом году накануне праздников меня, видимо, в последний раз по-настоящему хтонически занесло — когда у меня появился и вскоре со скандалом исчез бразильский сирота. Да, 2005-й был годом трехсот спартанцев, но в 2006-м я неизменно стремился к руслу и очагу. Возможно, движение души по этому вектору — не более чем заблуждение: память о моей идеальной семье мифологизировалась (и, кстати, поначалу ещё острее захотелось всё вернуть). Сначала я принял за любовь влюблённость в меня, — наверное, со многими такое происходит, — восторг обретения и доверие, а по прошествии времени — понимание, что нет горчичного зерна, одна горечь. И неминуемое озлобление влюблённого. Через пару месяцев я повторил этот паттерн наоборот, сам втюрившись и излив на своего избранника тонны нежности. От которых он сбежал, что снова было горько. Правда, я учёл прежний опыт, свой и своих жертв. Мы хорошо дружим, держимся за руки и делимся друг с другом всем, чем могут делиться между собой настоящие мужчины. В третий раз я принял за любовь свои собственные заботу и нежность, которые кому-то обязательно хотелось подарить. Кажется, сейчас у меня четвёртый. «Кажется» — потому что я переживаю и впадаю в сентиментальность, но не вижу места подвигу. Сейчас я не сорвусь из отпуска/командировки/гастролей, чтобы почивать лишнюю ночь в объятьях голубицы. Я много огрызаюсь, потому что моё превосходство постоянно ставится под сомнение. Вчера я сказал о ком-то из общих знакомых, что нет у этого человека никакого мира и мировоззрения, а есть только тёмная загаженная комнатка. «Как ты можешь так отзываться о людях?! Посмотри на себя, это у тебя-то есть собственный мир?» («Мир» или «Вэльт», как мы знаем, слово многогранное — «мир кафеля», «детский мир» и т. д. Распространённость этого оборота связана с глобализацией.) Именно эти перебранки и создают пока напряжение между клеммами. Наверное, это тоже секс, а не любовь. Если и я нахожусь в тёмной комнатке, то утешаю себя, что всё подстроено и всё будет хорошо:

Wie ist die Welt so stille / Und in der Dämmerung Hülle

So traulich und so hold / Gleich einer stillen Kammer

Wo ihr des Tages Jammer /Verschlafen und vergessen sollt.

«Кто бы ни сосал член: длинноволосая блондинка, расплывшаяся мамаша или даже симпатичный молодой парень, одно точно — незабываемый оргазм гарантирован!»

По родному и знакомому каждой трещиной сибирскому городу нужно гулять рано утром, пока совсем не рассвело, выбравшись из постели какого-нибудь теплого мальчика, — ему рано на работу, а из-за смещения часовых зон, перелетов, пьянства, эмоциональных кризов внутренние часы всё равно не работают. Город становится более пестрым. Не то чтобы чище или дороже — просто пестреет, это особенно замечаешь, наведываясь сюда раз в год на пару дней. Фасады шестидесятых или семидесятых заклеены пластиковыми фантиками рекламы и вывесок. Всё, что рекламируется, — обязательно «элитное» или «мир» чего-то там: кафеля, цветов, мобильной связи. В магазине «Кентавр-Инвест» самый большой выбор шкафов для дома — это не шутка, а новосибирская реалия.

Азиатчины, разумеется, хватает и в Москве. В итальянском заведении средней руки недалеко от Савеловского офисный планктон при галстуках и пиджаках лузгал за столиком семечки. Кучка шелухи выглядела внушительно.

Проискав полтора часа в Левобережье Интернет-кафе, я уселся в игровом салоне, где мой слух пытают патриотической блатной чунга-чангой. У меня грандиозные планы. Надо увидеться ещё с кучей людей. Что прекрасно — это зима.

Выбегая из дома, забросил в рюкзак первую попавшуюся книжку с полки — в метро оказалось, немецкий «Алеф». Открыл на пересказанной Борхесом истории лангобарда Дроктульфта, который во время военного похода перешёл на сторону жителей Равенны — и погиб вместе с защитниками города (за что ему позднее воздвигли памятник).

Самое важное — не выпасть из этого потока. Когда, не задумываясь, выбрасываешь деньги, зная, что сможешь заработать новые. Когда прыгаешь из города в город, собираешься с мыслями за полчаса и за пять минут оформляешь билеты на самолет. Когда звонишь и говоришь: «Приезжай» — и тебе не отказывают. Или когда, наоборот, не раздумывая отказываешь во встрече близким прежде людям. Потому что другой поток уже не примет. И на бытовом уровне совершается необычное. Хочется ярких красок, прежде всего красного. Даже подушка и плед, под которым я сплю в тёплые ночи в красной комнате, красные. В офисе вдруг получается пробить перестановку и откладывавшийся месяц за месяцем ремонт. Осталось развесить последние картинки на стенах.

Как кто-то сказал бы, в такие дни ускоряются кармические следствия. Стоит соврать — обязательно прикусываешь язык, например. (Смайл.) Если бы я мог рассказать о всех сиюминутно соседствующих совпадениях и знаках… Но это когда-нибудь, не сейчас.

Промокшая женщина, — на улице льёт — отсчитывает в кондитерской мелочь. Продавец, улыбаясь, подает пакет: «Здесь не хватает пятидесяти центов, но пожилой господин перед вами забыл сдачу».

Сегодня я вдруг понял, что помню каждый раз, когда говорил «я тебя люблю». И каждого человека, которому сказал это, конечно. Мне хотелось бы, чтобы их было немного, к примеру, три — ведь хорошее число, или чтобы в этих признаниях усматривалась какая-нибудь художественная симметрия, или им сопутствовали красивые моменты. Но всё складывалось иначе. Хорошо помню первый раз — он же первый и последний неискренний. И у девушки я был первым. «Маленькая, я люблю тебя», — вырвалось почти само собой, когда я сделал ей больно. Она запомнила и однажды, правда куда позже, вернула мне обман.

Второй раз. Приехав из археологической экспедиции, я первым делом, обросший и небритый, поспешил к Лене. «Я должен был давно тебе это сказать. Я тебя…» — «Ах ты мой влюблённый поэт», — засмеялась она. Я огорчился, но набрался терпения. Лена ответила через полтора года.

Разумеется, я говорил эти слова человеку, с которым провёл больше всего лет. Сейчас, как сказал один друг, на его месте в моей биографии белое пятно. Но я не забуду и это, третье, «я тебя люблю». Как Олег нашёл меня сидящим в переходе метро после размолвки с родителями, а я мог только повторять сквозь слёзы: «И ты единственное, что у меня есть…» Или как мы стояли во время переезда на крыше девятиэтажки и не могли оторваться друг от друга. Позже я научился сходиться с людьми без всяких чувств — просто чтобы не быть одному.

В следующий раз моё «я тебя» прозвучало уже тогда, когда у меня и моего нового друга устоялась какая-никакая рутина: общие постель-интересы-друзья. После того как я оказался предоставлен самому себе в чужой стране, такое уже случалось. Но теперь мужчина был шикарным, отношения сердечными, а секс заводным. Слова вырвались — и повисли в воздухе. Он остановился — всё происходило именно во время секса — и сказал, что не хотел этого слышать. И даже, к моему ужасу, что я всё испортил. А я не мог понять как.