Дорис Лессинг - Трава поет Страница 23

На протяжении нескольких недель, пока Дик был одержим авантюрой с индейками, Мэри видела его чаще, чем за все предыдущее время замужества. В поля он практически и вовсе не выезжал. С утра до вечера он надзирал за строительством кирпичных птичников и огромных загонов, огороженных проволочной сетью. За мелкозернистую металлическую сетку они заплатили больше пятидесяти фунтов. Потом купили индеек, дорогие инкубаторы, автоматические весы и прочие принадлежности, показавшиеся Дику важными. Впрочем, не успели вылупиться первые птенцы, как он вдруг однажды заметил, что подумывает использовать огромные загоны не для индеек, а для кроликов. Кроликам, чтобы наесться, хватит пучка травы, а плодятся они при этом — ну, словом, как кролики. Спору нет, кроличье мясо здесь не в особой чести (южноафриканские предрассудки), но кроликов все равно будут покупать, если они начнут их продавать по пять шиллингов. Дик подсчитал, что они запросто смогут заколачивать по пятьдесят — шестьдесят фунтов в месяц. А потом, освоив разведение обычных кроликов, они смогут прикупить особую ангорскую породу, поскольку Дик слышал, что за фунт шерсти ангорских дают по шесть шиллингов.

И тут у Мэри лопнуло терпение. Не в состоянии больше сдерживаться и ненавидя себя за это, она сорвалась окончательно и бесповоротно. Прежде, даже когда она кричала на мужа, она в душе холодно осуждала себя за то, что доставляет Дику удовольствие лицезреть ее в таком состоянии, причем это осуждение было неосознанным. Но сегодня ее гнев показался Дику ужасен, хоть он и повторял себе, что Мэри не права и не имеет никаких оснований отчитывать его за попытки улучшить их положение, пусть даже те и оканчиваются неудачами. Она кричала, рыдала, ругалась до тех пор, пока наконец не опустилась бессильно на диван, всхлипывая и пытаясь перевести дыхание. На этот раз Дик не стал вести себя как маленький мальчик, которого распекают. Он не стал подтягивать штаны и свистеть. Дик смерил всхлипывающую Мэри долгим взглядом и наконец язвительно произнес:

— Ладно, босс.

Мэри эти слова не понравились, они ей очень не понравились, поскольку эта насмешливая фраза поведала ей об их браке больше, чем она когда-либо позволяла себе помыслить. Мэри казалось неподобающим, что ее презрение к Дику можно вот так запросто выразить словами: брак удавалось сохранять лишь при одном условии — она должна не презирать мужа, а великодушно сострадать.

Однако разговоры об индейках и кроликах прекратились. Индюшек она продала, а в огороженные проволокой загоны запустила кур. Свое решение Мэри объяснила тем, что ей нужны деньги на одежду. Неужели Дик рассчитывает, что она станет ходить в рванье, как туземцы из племени кафров. Похоже, этого муж от нее не ждал, поскольку даже ничем не ответил на брошенный ему вызов. Дик был снова занят. Когда он объявил, что собирается открыть у них на ферме магазин для кафров, в его голосе не слышалось и следа виноватых ноток. Он просто, не поднимая на Мэри глаз, сухо поставил ее перед фактом.

— Всем известно, что на магазинах для кафров можно сделать кучу денег, — сказал Дик.

Например, у Чарли Слэттера имелся такой магазин, да и не только у него, у многих фермеров тоже. Магазины для кафров — настоящая золотая жила. При словах «золотая жила» Мэри съежилась, потому что некогда обнаружила за домом поросшие сорняками ямы, которые, как пояснил Дик, он вырыл много лет назад в попытке открыть новое Эльдорадо, которое, как он был тогда уверен, скрывается под его владениями.

— Если всего в пяти милях от нас есть магазин Слэттера, то какой смысл открывать здесь еще один? — тихо произнесла она.

— У меня всегда здесь торчит не меньше сотни туземцев.

— Да, но они зарабатывают по пятнадцать монет в неделю, так что Рокфеллером ты на них не сделаешься.

— Есть еще и пришлые туземцы, мало ли народу проходит мимо, — упрямо возразил он.

Дик подал заявку на торговую лицензию и получил ее без особого труда. Потом он построил магазин. Поначалу Мэри видела во всем этом предупреждение, дурное предзнаменование: магазин, безобразный, излучавший угрозу магазин из ее детства, неустанно преследовал ее, обещал появиться прямо здесь, у нее в доме.

Однако, вопреки ее опасениям, магазин возвели в нескольких сотнях ярдов от дома. Здание состояло из двух комнат: маленькой, разделенной прилавком, и другой, побольше, сразу за ней, там, как предполагалось, будут храниться товары. Поначалу Дик собирался размещать все товары на полках в первой комнате, но потом, после того как дела должны были пойти в гору, им непременно понадобилась бы кладовая.

Одурев от тоски, Мэри помогала Дику раскладывать товары, испытывая жгучую ненависть к дешевым материалам, источавшим запах химии, и покрывалам, которые казались ей истертыми и сальными от прикосновений предыдущих владельцев. Они развесили украшения из яркого стекла, латуни и меди. Мэри дотронулась до этих украшений, и они стали, позвякивая, раскачиваться. Мэри смотрела на них, улыбаясь, плотно сжав губы, преисполненная воспоминаний о детстве, когда ей доставляло наивысшее наслаждение наблюдать за такими вот покачивающимися, поблескивающими нитками бусинок. Она думала, что, если бы они пристроили эти две комнаты к дому, их жизнь наверняка стала бы лучше: на деньги, что они потратили на магазин, загоны для индюшек, свинарники, ульи, можно было поставить потолки, и тогда бы она перестала с ужасом ожидать приближения жары. Однако какой был толк об этом говорить? Мэри казалось, что она буквально истаивает, рыдая от отчаяния и предчувствия надвигающейся беды, однако женщина не сказала ни слова, помогая Дику вплоть до окончания работ.

Когда магазин был готов и набит под завязку всяким добром для кафров, Дик на радостях отправился на станцию, где купил двадцать дешевых велосипедов, — поступок весьма опрометчивый, поскольку резина склонна портиться. Однако Дик пояснил, что туземцы просили у него вперед денег, чтобы купить велосипеды, — вот пусть и приобретают их у него. Затем возник вопрос о том, кто встанет за прилавком. Дик пообещал, что, когда дела пойдут в гору, они смогут нанять продавца. Мэри прикрыла глаза и вздохнула. Они еще даже не успели открыть магазин, деньги, потраченные на него, обещали вернуться к ним очень нескоро, а Дик уже завел речь о продавце, который обошелся бы не дешевле тридцати фунтов в месяц.

— А почему бы не нанять туземца? — спросила Мэри.

В ответ на это Дик сказал, что ниггерам можно доверять, только когда есть возможность вовремя дать им тумака, особенно если речь заходит о деньгах. Впрочем, он считал само собой разумеющимся, что за прилавок встанет Мэри: в любом случае, она дома особо не перерабатывается. Последнюю фразу Дик произнес резким, возмущенным голосом. Подобный тон в беседах с женой уже стал для него обычным.

Мэри ответила, что скорее умрет, нежели переступит порог магазина. Ни за какие коврижки она не станет торговать.

— Ничего с тобой не сделается, — ответил Дик. — Что, небось считаешь, что ты слишком хороша, чтобы встать за прилавок?

— И продавать всякую мелочь вонючим кафрам, — отозвалась она.

Однако до начала работы в магазине Мэри на самом деле не испытывала против нее такого уж сильного предубеждения. Но она не могла объяснить Дику, что запах, царивший в магазине, пробуждал в ней воспоминания о том, как она маленькой девочкой стояла и, подняв голову, со страхом взирала на ряды выстроившихся на полках бутылок, гадая, которую из них вечером выпьет отец; о том, как мать выуживала из карманов отца монеты, когда он, громко захрапев, засыпал в кресле: рот открыт, ноги вытянуты; о том, как на следующий день ее отправляли в магазин купить еду, которую не включали в счет, представляемый им для погашения в конце месяца. Мэри не могла объяснить все эти вещи Дику по одной серьезной причине: теперь он у нее ассоциировался с серостью и невзгодами детства, и перечить ему означало идти против воли самой судьбы. Так что в конце концов она согласилась встать за прилавок, ничего другого ей больше не оставалось.

Теперь, когда Мэри отправлялась на работу, она могла выглянуть из-за двери, выходящей на задний двор, и увидеть среди деревьев новенькую, сияющую крышу. Время от времени она проходила вперед по тропинке достаточно далеко для того, чтобы разглядеть, ждут ли ее покупатели. К десяти утра под деревьями сидело полдюжины туземных женщин вместе с детьми. Если мужчин-туземцев Мэри не любила, то их женщин презирала. Она ненавидела голую плоть, что они выставляли напоказ, темные тела, застенчивость, которая удивительным образом сочеталась с излишним любопытством и наглостью, ненавидела их голоса, в которых слышались развязные нотки. Она терпеть не могла их вида: сидят себе, скрестив ноги, в неподвластной времени позе — миролюбивой и безмятежной, будто бы им все равно, откроют ли магазин, или же он останется запертым весь день и им придется вернуться завтра. Больше всего Мэри ненавидела то, как туземки кормят своих детей: груди женщин болтались, выставленные на всеобщее обозрение. В этой спокойной картине — матери, с довольным видом кормящие своих чад, — было нечто такое, отчего у Мэри закипала кровь в жилах. «Дети висят на них, как пиявки», — с содроганием говорила она сама себе. Кормление грудью приводило ее в ужас. Стоило Мэри только представить, как детские губки смыкаются на ее соске, как тут же накатывала дурнота. Когда ее посещали подобные мысли, Мэри невольно подносила руки к грудям, словно желая защитить их от надругательства. Ну а поскольку среди белых женщин есть немало таких, как она, тех что с облегчением пользуются бутылочкой-рожком, Мэри считала странной не себя, а именно черных женщин, казавшихся ей примитивными чуждыми созданиями, преисполненными омерзительных страстей, сами мысли о которых были для Мэри невыносимыми.