Дорис Лессинг - Трава поет Страница 24

Когда она видела, что ее поджидает кучка в десять-двенадцать женщин, казавшаяся на фоне зеленой травы и деревьев ярким пятном, благодаря шоколадной коже, ярким головным платкам и металлическим кольцам в ушах, Мэри снимала с крюка в гардеробе ключи (их туда вешали, чтобы слуга-туземец случайно не нашел и не обнес магазин, когда Мэри ослабит бдительность) и, прикрыв глаза ладонью от солнца, спешила по тропинке вперед, стремясь побыстрее покончить с неприятным делом. Мэри с грохотом открывала дверь так, чтобы она, распахнувшись, врезалась в каменную стену, после чего входила в темный магазин, изящно наморщив носик от неприятного запаха. Потом женщины, толпясь, медленно заходили внутрь, ощупывали товары, прикладывали сверкающие ожерелья к темной коже и тихонько вскрикивали, восторгаясь красотой или же ужасаясь при виде цены. Дети висели на спинах у матерей («Совсем как обезьяны», — думала Мэри) или же стояли вцепившись в юбки, таращась на белокожую женщину, а прямо по их лицам ползали мухи. Держась от всех них в стороне, Мэри стояла с полчаса, коротко отвечая на вопросы о цене и качестве украшений. Она не доставит туземкам удовольствия поторговаться. Несколько мгновений спустя Мэри понимала, что больше не может находиться здесь, запертая в этом тесном магазине среди толпы лопочущих отвратительных созданий. Она резко говорила на фанагало: «Давайте побыстрее!» Одна за одной женщины уходили, будучи уже не столь веселыми и жизнерадостными, поскольку чувствовали неприязнь со стороны продавщицы.

— Мне что, часами там стоять ради того, чтобы наконец одна из них удосужилась купить бусы за шесть пенсов? — спросила однажды Мэри.

— Зато ты хотя бы при деле, — ответил Дик бессердечно, равнодушно, даже не удостоив ее взглядом.

Именно магазин окончательно добил Мэри. Все сыграло свою роль: необходимость прислуживать за стойкой, осознание того, что магазин, эта обуза, никуда от нее не денется, что он всегда будет рядом, в пяти минутах хода по тропинке, где клещи из кустов и травы цеплялись ей за ноги. Предлогом для всего того, что случилось дальше, стала история с велосипедами. По некоей причине распродать их так и не удалось. По какой именно, сложно сказать: быть может, туземцы хотели приобрести другие велосипеды. Один, правда, наконец все-таки удалось сбагрить, а остальные пылились в задней комнате резиновыми колесами вверх, напоминая стальные скелеты. Резина портилась: стоило ее натянуть, как на поверхности появлялись сероватые чешуйки. Еще пятьдесят фунтов в никуда! По сути дела, убытков магазин особых не приносил, но и дохода, впрочем, тоже. Учитывая стоимость велосипедов и строительства здания, задуманная авантюра обернулась полным провалом, и самое большее, на что имело смысл рассчитывать, было разойтись по нулям, распродав товары, оставшиеся на полках. Однако Дик не собирался сдаваться.

— Магазин уже готов и работает, — говорил он. — Мы не можем больше терять. Надо торговать дальше, Мэри. Ничего с тобой не случится.

А она все думала о пятидесяти фунтах, выкинутых на велосипеды. На эти полсотни можно было поставить потолки, купить мебельный гарнитур вместо дребедени, стоявшей у них в доме, или даже позволить себе неделю отпуска.

Размышления об этом отпуске, который она постоянно планировала, но которому, похоже, так и не суждено было состояться, направили мысли Мэри в новое русло. На некоторое время в ее жизни снова появилась цель.

Теперь днем она всегда спала. Она спала долгими часами — так время бежало быстрее. Ложилась она в час дня, а просыпалась после четырех. Но Дик должен был прийти не раньше шести, поэтому Мэри, полуодетая, валялась на кровати, погруженная в дрему: во рту сухость, а голова раскалывается. Именно в течение этих двух часов полузабытья она позволяла себе грезы о прекрасном, канувшем в Лету времени, когда она работала в конторе и жила как хотела, прежде чем ее «вынудили выйти замуж». Именно так ей теперь представлялось случившееся. Во время этих долгих серых часов безделья Мэри думала о том, как Дик наконец заработает денег и они смогут перебраться обратно в город, где и заживут, хотя, когда на нее накатывали приступы откровенности, она и отдавала себе отчет, что такого никогда не случится. Потом Мэри в голову пришла мысль о том, что ее ничто не удерживает от побега; ничто не мешает ей зажить по-старому. Тут всплыли воспоминания о друзьях: что они скажут, узнав, что она порвала с Диком подобным образом? Мысли о друзьях, о том, как они судили о других людях, заставили Мэри вспомнить о собственных моральных принципах, не имевших к ее реальной жизни никакого отношения. Да, ей было больно размышлять о том, как она предстанет перед приятелями в образе неудачницы, поскольку в глубине души ее продолжало терзать ощущение собственной неполноценности, того, что она «не такая, как все». Эта фраза крепко запомнилась Мэри и продолжала терзать ее все эти годы. Однако желание вырваться из нищеты было столь необоримым, что она отмела все мысли о друзьях. Сейчас она думала только о том, как выбраться с фермы, о том, как она станет той, что была вначале. Однако теперь между нынешней Мэри и той стеснительной, замкнутой, но при этом легко приспосабливающейся девушкой с кучей знакомств лежала огромная пропасть. Она осознавала, что эта пропасть существует, но при этом не считала, что сама изменилась необратимо. Мэри скорее казалось, что ее лишили подходящей ей роли в понятной ей пьесе и дали другую роль — в спектакле абсолютно для нее чуждом. Это было не осознанием внутренних изменений, а именно ощущением того, что она находилась не на своем месте. Сельское хозяйство, чернокожие, постоянно мелькавшие у нее перед глазами, но при этом остававшиеся очень далекими, Дик в рабочей одежде, с руками, в которые въелось масло, — все это было не ее, все это было чужим, нереальным. И то, что она оказалась заброшенной в этот мир, представлялось Мэри просто чудовищным.

Медленно, очень медленно, ей удалось заставить себя поверить в то, что ради возвращения к спокойной мирной жизни, жизни, для которой она была предназначена, ей достаточно только сесть в поезд и вернуться в город.

Однажды, когда со станции вернулся работник с тяжелым мешком продуктов за плечами, свертком мяса и корреспонденцией, Мэри взяла еженедельник и, как обычно, стала просматривать колонку с извещениями о свадьбах и рождениях (чтобы узнать, как поживают ее друзья, — ничего другого в газете она не читала) и вдруг заметила объявление о найме машинистки, объявление, размещенное компанией, в которой она проработала все эти годы. Мэри стояла на кухне, тускло освещенной мерцающей свечой и красноватыми отблесками пламени, горевшего в духовке; рядом громоздился стол, заваленный мясом и мылом, а подле трудился работник, готовивший ужин, и все же в одно мгновение Мэри перенеслась с фермы обратно в свою прошлую жизнь. Видение не оставляло ее всю ночь. Затаив дыхание, Мэри лежала, не в состоянии сомкнуть глаза: счастливое будущее, которое также являлось и ее прошлым, было совсем рядом. Утром, когда Дик ушел в поля, она оделась, уложила чемодан и оставила записку: все как полагается, правда, в записке она упомянула лишь о том, что возвращается на старую работу, словно бы Дик знал, что у нее на уме, и одобрил принятое решение.

Чтобы преодолеть пять миль, разделявшие их дом и владения Слэттера, Мэри потребовалось чуть больше часа. Полдороги она и вовсе пробежала. Чемодан тяжело раскачивался и бил ее по ногам, в туфли забивался мягкий песок. Время от времени она спотыкалась о рытвины. Мэри застала Чарли Слэттера стоящим возле оврага, который служил границей между фермами. На первый взгляд, Чарли ничем особенным не занимался. Сощурившись, он смотрел вдаль, туда, куда уходила дорога, туда, откуда пришла Мэри, и что-то напевал с закрытым ртом. Когда Мэри остановилась перед бездельничавшим Слэттером, его вид потряс женщину, ведь их сосед всегда работал не покладая рук. Ей и в голову не могло прийти, что он размышлял о том, как выкупит ферму у этого дурака Дика Тёрнера, когда тот вылетит в трубу: стадам требовалось дополнительное пастбище. Вспомнив о том, что они встречались всего два-три раза, причем всегда Чарли даже не пытался скрыть своей неприязни, Мэри взяла себя в руки и заговорила, пытаясь произносить слова медленно, пусть даже и затаив от волнения дыхание. Она спросила Чарли, не подбросит ли он ее до станции, чтобы успеть на утренний поезд — следующий должен прийти только через три дня, а дело срочное. Чарли внимательно на нее посмотрел. Казалось, он что-то высчитывает.

— А муженек-то твой где? — спросил он с бесцеремонной шутливостью.

— Работает, — запнувшись, выдавила из себя Мэри.

Чарли что-то проворчал, смерил женщину подозрительным взглядом, однако все-таки поставил ее чемодан в машину, припаркованную под большим деревом возле дороги. Он забрался в автомобиль, и она села рядом. Не дожидаясь, пока Мэри справится с дверью, Чарли, насвистывая сквозь зубы, стронул машину с места: он считал излишним баловать женщин, предоставляя им возможность толком усесться. Наконец Мэри устроилась на сиденье, вцепившись в чемодан так, словно это был ее паспорт.