Валерий Митрохин - Афорист Страница 23

— Наша баба нарожает тебе наших детей! Да! После пятого ребёнка она уже не женщина, а машина. Но зато с такой можно продолжать род.

— А любовь?

— Вот если тебе нужна любовь, не бросай ту, чужую. Наслаждайся ею. Но жениться надо на своей. Это завет предков.

— Ну, это уже слишком. Советоваться об этом ни с тобой, ни с кем бы то ни было, я не собираюсь.

— А я хочу только добра всем и, прежде всего, тебе.

— А я понял, чего ты добиваешься. Ты не земли и свободы хочешь, ты хочешь присвоить время. А это невозможно.

— Вот не жалеешь ты меня, сам не понимая, что никто не пожалеет тебя, когда меня не станет.

Беседа с посетителем:

— Слушай, ты — депортированная бедняжка, ты обещаешь мне закрыть моё заведение?! На меня подобные угрозы не действуют, — говорил Пиза, невежливо почёсываясь. — А знаешь почему?!

— Догадываюсь, — вдруг стушевался Бабуш.

— Это тебе только кажется, что ты такой догадливый, — продолжать грубить хозяин «Афродизиака». — Я не боюсь вас, потому что давно и качественно вылудил себе нутро. Оно у меня луженое! Понял?

Афина и афиша.

Ва — Тама:

— Ну вот, снова у меня никого нет.

— Найдётся кто–то. Молодая ты ещё. И красивая.

— Зачем же мне кто–то. Мне нужен некто.

— Волос растёт — и то больно. А тут целое, да ещё такое сложное чувство сквозь тебя пробивается.

Чай из камелий.

Левкой — не камелия.

Спит сад под боком автострады.

Она ревёт и день и ночь.

Его будильник — стон услады,

Которую не превозмочь.

Его разбудит вздох любви

Промеж Землей и Солнцем.

Его разбудит треск плевы.

Прорвавшейся под лонцем.

Самый надёжный сторож — это вор. Бывший, если можно предположить, что вор может завязать. Надёжен потому, что знает, как можно взять то, что плохо лежит.

… а стремящийся к злу стремится к смерти своей. Притчи, 11,19.

— Жизнь моя проходит нелепо, бездарно! Так я говорю себе, когда забываю о тебе, моя Ва! Сейчас же я говорю и себе, и тебе, дочка! Нет! Нет! Нет! Я живу не зря. У меня есть — красивая и талантливая — Ты. Я думаю, что именно ты и сделаешь то, ради чего существует весь наш род.

— Что такое ты имеешь в виду, папа?

— Я говорю истину.

— Не пугай меня. Я боюсь такой жизни!

— И правильно делаешь. Лишь тот, кто боится жизни, живёт полно. Ибо страх — признак полноценности.

Уличный трёп:

— Ты чего торчишь? Сахару нажрался?

Послушаешь, как складно и пугающе убедительно говорит, оторопь берёт. Глянешь: под носом у оратора прыщ — и весь страх проходит. Не верится, что такой может быть опасен. Хотя, наверняка, чаще всего именно такие вот мозгляки и таят в себе подлинную беду. Быть может, в силу своей, покрывающейся прыщами, неполноценности.

Серебряная трость лунной дорожки. Автор.

Совершенства не достичь, хоть умри. И умирали, и умирают, не зная, что совершенство относительно. Так что не ждите от меня ни совершенства, ни смерти. Перед вами лишь то, на что я способен. Быть может, на пределе сил, но не более того. Автор.

Из подслушанного:

— У них все бабы в роду такие, красивое сучье племя.

— Наша жизнь напоминает сказку.

— Чем же?

— Правдоподобием.

— Среди нудистов есть такие, которые отправляют свои половые потребности в присутствии детей.

— Я бы таких на площадях казнил.

— Публичная казнь — это средневековье.

— Вся наша жизнь — средневековье. Нет ни прошлых, ни новых веков, есть просто время человечества, разбитое на периоды. Не Богом, а людьми для пущего удобства потребления.

От автора:

До сорока примерно лет мы можем и, в общем–то, должны (обязаны) хотя бы заглянуть в иномирие. Тот, кто сумел это, а ещё лучше побывал там, более не нуждается в «кодле». Он становится одинок. То есть, способен жить не суетно. Ему больше не угрожает великий грех «кумиросотворения». Не признаёт он ни вождей, ни прочих лидеров. Его невозможно увлечь или вовлечь. Для него становится характерным всякое понятие, начинающееся со слова «само». Само–стояние, само–сознание, само–обеспечение и т. д. Ибо он увидел и знает нечто, позволяющее оставаться спокойным и уверенным во всём, что происходит с ним каждое мгновение. Ибо он знает наверняка: всё происходит не случайно, но целесообразно, то есть имеет важный (значительный, высший) смысл.

Из подслушанного:

— Что такое Окаяния?

— Страна такая.

— Она граничит с нашей землёй?

— Конечно, и со всеми другими странами тоже.

Из набросков Пур — Шпагатова (сексметафора):

Между шарами грандиозной груди Колировки со звуком, напоминающим треск разрываемого капронового чулка, проскакивали тонкие сиреневые молнии.

Оттуда же:

Побеждает терпеливый.

С Чином:

— Не жалей патронов! Тренируйся, чтобы рука не дрогнула. Вот ещё тебе горсть семечек. Щёлкай, щёлкай!

— А может не надо, Муст? Я вряд ли смогу.

— То, что надо и обязательно надобно, я не сомневаюсь. Не сомневайся и ты. Набивай руку, говорю тебе!

Победа — удел расчётливых. Муст.

А мы потомки Иафета.

Иафет — один из сыновей Ноя.

Сыны Иафета: Гомер, Магог, Мадай, Иаван, Фувал, Мешех, и Фирас.

Сыны Гомера: Аскеназ, Рифат и Фогарма.

Сыны Иавана: Елиса, Фарсис, Киттим и Доданим.

От сих населялись острова народов в землях их, каждый по языку своему, по племенам своим, в народах своих. Бытие. 10, 2–5.

Маленький нюанс: патриотизм и национализм — предметы разного назначения. Абрикозов.

Базар:

— Ты покупаешь с закрытыми глазами. Смотри в оба, чтоб не подсунули лежалый товар.

— Однако я слыхала, что в этот сезон продают гранаты только высшего качества.

Психома

Если боишься необъяснимого в себе, не пиши книг!

Сначала вроде бы ничего. Особенно если хорошо печатаешься. Кажется, что счастлив, что избранный. Неотразимая приманка. Чем больше книг, тем невозможнее отступление. Лучше не начинать, потому что все, кто начали, остановиться не могут. Сами не в силах этого сделать, и чем дальше, тем необратимее эта зависимость. Однажды в тебе откроется то, чего многие, если не все, в конце концов, не выдерживают. Ты становишься всевидящим. Но это как бы ещё вполне сносное качество. Но и оно приходит, чтобы подготовить тебя к следующему явлению. Ты становишься всеслышащим. Вот когда начинается твой ад. Ты слышишь всё и вся. И днём и ночью. Ты слышишь весь мир сквозь стены и через расстояния. Ты слышишь разговоры и мысли. И если не записываешь их — прямой путь в сумасшедший дом или на тот свет тебе обеспечен заранее.

Дальше. Ты сначала ощущаешь необходимость вмешаться и помочь, спасти, оградить. А вскоре за тем и неотвратимую потребность в этом. Дело это становится твоей миссией.

Но бывают исключения. Они по плечу лишь исключительным личностям. Писание книг становится для тебя единственным занятием. Ты привыкаешь видеть в нём своё спасение. Ты пишешь, пишешь, пропуская сквозь себя весь этот громоздкий, иррациональный, невыносимо эгоистичный мир. Ты уже не человек, а ситечко. Гриб–дождевик. Моллюск. Ты впитываешь в себя всю грязь. Очищаешь мир. В конце концов, ты становишься несъедобен. Тебя начинают бояться, сторониться. Уважать. Так, некоторые из пишущих доживают до славы и почёта, до наград и степеней…

Я говорю о рядовых, обыкновенных. О гениях не знаю. У них, возможно, всё не так. О гениях не скажу. Сам не гений.

Наброски автора:

Скучный человек — это лишь половина веселого человека. Два скучных всегда лучше парочки: скучного и весёлого. Эти двое полноценных утомительны друг для друга и — особенно — для окружающих.

Держи сердце открытым, иначе оно задохнётся. Гений.

После чего я увидел четырёх Ангелов, стоящих на четырёх углах, держащих четыре ветра земли. Чтоб ни один из них не дул ни на сушу, ни на море, ни на какое дерево. Затем я увидел другого Ангела, идущего от Востока Солнца. Нёс он печать живого Бога. Он и вскричал зычным голосом, обратившись к четырём Ангелам, коим велено было вредить на Земле и на море: «Не делайте вреда ни на Земле, ни на море, ни деревам, доколе не отмечены будут слуги нашего Бога печатью на челе!»

И тут я услышал число запечатлённых… (и было их) великое множество, которого никто бы не смог перечесть — из всех племён и колен, родов и народов, и наречий. Стояли они перед престолом и перед Агнцем. Все в белых одеждах с пальмовыми ветвями в руках. И славили Господа такими вот словами: «Спасение Богу нашему, Сидящему на престоле, и Агнцу!»

И все Ангелы грудились вокруг престола, и старцы, и животные создания. И все они пали ниц, чтобы поклониться Богу, восклицая: «Аминь! Хвала и слава, и премудрость, и благодарение, и честь, и сила Господу нашему во веки веков! Аминь»