Валерий Митрохин - Афорист Страница 24

И все Ангелы грудились вокруг престола, и старцы, и животные создания. И все они пали ниц, чтобы поклониться Богу, восклицая: «Аминь! Хвала и слава, и премудрость, и благодарение, и честь, и сила Господу нашему во веки веков! Аминь»

Один из старцев спросил меня: «Кто эти люди, облачённые в белые одежды, откуда они пришли?» И я ответил: «Ты знаешь, Господин». Он же сказал мне: «Это те, кто перенёс великие скорби. Их одежды омыты кровью Агнца. Она и выбелила их. За то и пребывают они теперь перед престолом Божьим. День и ночь поклоняются Господу во храме Его. А Сидящий на престоле будет постоянно обитать в них отныне. И никогда более они не будут ни алкать, ни жаждать. Никогда больше их не испепелит Солнце, не опалит зной. Ибо сам Агнец, который стоит у престола, будет их пастырем. Он поведёт их на живые источники вод. А Бог отрёт всякую слезу с очей их».

Читатель — Автор:

— Но постой, погоди! А куда подевалась седьмая печать? Грамота ведь была опечатана семью пломбами.

— Семью. А разве не все уже сорваны?

— Только шесть.

— Ладно. Погодим. Найдётся и седьмая. Агнец ничего не забывает, ибо знает всё наперёд.

Из наблюдений:

Надверные шторы висят, как бархатные штаны на рыжем клоуне.

Лучники — разлучники.

Торопа — торопливая дорога, тропа.

Муст — Вовсу:

— Посмотрел бы ты на себя со стороны.

— Значит, вот чего ты хочешь.

— Причём очень хочу.

— Ты желаешь мне смерти.

— Чушь.

— Лишь когда мы умираем, появляется эта возможность увидеть себя со стороны.

— Не себя (уточняю!), а свой труп.

Авторские сентенции:

Нормальные негодяи используют в своих делах ущербных, потому что те не в состоянии понять происходящего. Они не ведают, что творят.

Внутри каждого из нас сидит ребёнок. Он растёт. И в зависимости от наших наклонностей обретает характер. Если мы ведём себя скверно, из него вырастает негодяй, который, в конце концов, и уничтожает своего носителя.

Когда исчезает страх, ты уже не человек (автор неизвестен).

Чем больше я работаю, тем чаще мне удаётся желаемое.

Чем старше я становлюсь, тем чаще замечаю за собой мальчишество.

У старейшины:

— Безжалостные люди! Что вы тут рассуждаете?!

— А что прикажешь делать?

— Действовать.

— Прежде, чем действовать, нужна программа, Вовс.

— Надо сделать так, чтобы никто больше не умирал, вернее — никто никого больше не убивал.

— Легко сказать.

— Простые люди страдают от придуманных политиками козней. Политики придумывают свои жестокие идеи, а расплачиваются ничего в этих играх не понимающие люди.

— Ты не по годам, сынок, мудр! — сказал старейшина. — Веди нас к истине, дитя!

Старейшина поднялся — прямой, словно лучина, горящая серебряным огнём седины. Встали, словно свечи, и другие старцы.

— Мы не достойны своей земли! — говорил Вовс.

— Когда ты говоришь такие вещи, будь неоспорим, — сурово заметил старейшина.

— Мы не достойны своей земли, потому что не верим в то, что она наша.

Старики перестали гудеть. Старейшина понурился и сел.

— Нам кажется, что надо очистить землю от иноверцев?!

— Да.

— Мы хотим их изгнать, — сказал Вовс как можно мягче, — но ведь мы знаем, что рано или поздно изгнанники возвращаются. Подумайте о своих потомках, которым придётся жить во время возращения сегодняшних изгнанников.

Старцы переглянулись.

— Наша молодёжь лучше нас, — продолжал старейшина, — но и она не сможет остановить то, что допустили мы.

Старейшина высказывал недопустимые мысли. Кроме него, никто не мог бы себе позволить подобного. И если случилось теперь такое, значит произошло, и в самом деле, нечто, чем стоило не только и не столько возмутиться, но, прежде всего, над чем стоило задуматься.

— Наши дети неистовы, наши внуки трезвы. Иначе, видать, не могло бы и быть. Если отцы изгнанники, то их дети — мстители, а внуки — миротворцы. И потому, когда я умру, избирайте старейшину, если не среди самих себя, то среди внуков. Только так мы сможем уцелеть, выжить. Возвращение домой — испытание ещё более тяжкое, чем изгнание.

Сентенция на полях романа:

Мудрость в том, чтобы оградить от невзгод, выпавших на твою долю, других. Ну, если не оградить, то хотя бы предупредить, что таковые могут обрушиться на ничего не подозревающие головы.

Психома с диалогом (Автор — Пиза):

Что такое Родина!? Это не только какая–то земля, где ты родился, где похоронены твои близкие. Родина — понятие вселенское. В бесконечных измерениях, как в зеркалах, отражается этот уголок мира, который ты более всего любишь. И время от времени обычно после потрясений мы выпадаем из одного измерения в другое, даже не замечая того. Это и спасает нас от преждевременной смерти. Главное, когда выпадаешь, не промахнуться и не разбиться о зеркало. Главное — проскользнуть по касательной в зазеркалье. Смерть — это удар о небьющееся зеркало. Одно неловкое движение — и ты погиб.

— Видел, как разбиваются о стекло машины пчёлы и другие, менее благородные насекомые?

— Я видел, когда такое случилось с птицами. Вместо нектара на лобовом стекле кровь и перья. Если птица скоростная, то и стекло вдребезги.

Человек, сидевший в такой машине, был похож на беса — весь в крови и перьях.

— А я видел, как бизоны, столкнувшись с легковой, истоптали её в лепёшку. Это был бутерброд из железа и человечины, присыпанный битым стеклом.

Хата и по–арабски хата. Пиза.

Сентенция–гипотеза:

В поколениях всякого рода разыгрываются одни и те же глаза. Или нос. Цвет волос. Форма ног или улыбка… Эти совершенные детали перепадают чаще всего порознь то одним, то другим носителям. И мы восхищаемся: какие плечи или фигура! И сожалеем, что лицом не вышел. Потрясаемся — у этой дамы волосы, несмотря на возраст, густые, без единой сединки. А у этой грудь и шея хороши. Ничего не скажешь. А вот ноги подкачали и бёдра слишком грузны…

И вдруг — чудо. Рождается некто, в котором сочетаются все эти драгоценные и глаза, и грудь, и ноги, и волосы. И мы восхищаемся и цветом этих глаз, и нежностью кожи, и талией, и улыбкой. Перед нами, несомненно, счастливое, встречающееся в каждом поколении того или иного рода, явление. Награда племени, гордость семьи. И если этому счастливчику или счастливице Бог дал ещё и ум, и гармоничный нрав, то…

Читатель — Автор:

— Почему ты так пишешь? Разве это роман? Ребус какой–то…

— Нет уж, милый! Это роман о нашей жизни. А жизнь и есть ребус. В ней нет сюжета. Нет композиции. В ней всё смешалось: и время, и нравы. Жизнь — это хаос, в котором я пытаюсь ориентироваться. А пишу потому, чтобы кто–нибудь перенял мой этот опыт.

Из статьи Пур — Шпагатова:

В юности ей несказанно подфартило. Её заметил и взял в свой коллектив гений. К несчастью, этот замечательный музыкант погиб. Его же удачливый найдёныш триумфально пошёл по эстраде. Став широко популярной, певица с маленькими, глубоко посаженными глазами (свидетельство настойчивого характера) с самого начала своего «сиротства» стала терять. Не в голосе. Нет. Он у неё по–прежнему звучен. Она стала разбазаривать то немногое, бесценное, чему гений успел её научить, то, что успел дать ей первый и единственный, судя по всему, учитель. И сегодня на фоне совершенно безголосых, недалёких, неартистических и прочих «не», не имеющих чувств, кривляк, она со своим зычным голосом, потерявшим цвет и гибкость, выглядит балаганной зазывалой.

Любовь — самое высокое из низменных, то есть земных чувств. Оно — первое, самое элементарное, которое и ведёт, способно вести нас к Богу. Придя к нему, мы познаём несравненно более сложные чувства, которые и дают подлинное наслаждение. Автор.

Базар:

— Если есть морская капуста, значит, где–то поблизости обитает и морской заяц.

— Насчёт морского не слыхал, а вот солёный заяц — знакомое понятие.

Максимильянц:

— По вечерам допоздна мы играли в карты, слушая дождь и прочие явления ненастья. А когда становилось невыносимо скучно, я принимался рассказывать им свои любовные приключения.

Он же:

Мне опять снилась большеротая блондинка. В предыдущие разы мы с ней никак не могли найти пристанища. Мы изнывали. Мы выбивались из сил. В конце концов — на этот раз — отчаявшись обрести убежище, предались противоестественному способу в каком–то закутке.

Обычно после подобной близости женщина мне становится неприятна. А тут напротив, я проникся к ней небывалой доселе нежностью.

Миг, мил, мим, мир, миф.

Плод — плот.

Плод древа моего.

Плод чрева

Одно горе миновало. А следом за ним ещё две другие напасти идут.