Франсиско Эррера Луке - Луна доктора Фауста Страница 23

«Не зря у луны сегодня такой зловещий отсвет, – ошеломленно подумал он. – Это луна доктора Фауста».

8. СЕВИЛЬЯ

Как только они прибыли в Севилью и распрощались с кавалеристами, Филипп напустился на Франца:

– Мерзостный развратник!

– За что вы меня браните, ваша милость? – захныкал тот.

– Не вздумай лгать и изворачиваться! Я все видел своими глазами! Ты блудодействовал с Лопе де Монтальво!

К несказанному изумлению, Франц, перестав всхлипывать, вдруг отвечал независимо и даже с некоторою надменностью:

– Ваша честь нимало не пострадала, сударь. Я просил капитана пощадить мое девство, оттого мы и согрешили с ним, слегка погрешив против природы.

– Твое счастье, что ты додумался до этого! – задыхаясь от ярости, вскричал Филипп. – Знаешь, что сделал бы он с тобой, если бы распознал, кто ты на самом деле?!

– Кто же этого не знает! – ответствовал Франц, грызя ноготь.

Филипп сделался уже не багровым, а почти лиловым.

– Тебя он изрубил бы в куски, – запинаясь, еле выговорил он, – а меня бы счел твоим сожителем! Сейчас же в его глазах я всего лишь рогоносец. Ну, хватит! С меня довольно! Убирайся вон! Вот тебе двадцать флоринов, возвращайся в Баварию. Если ты еще раз попадешься мне на глаза, я самолично сведу тебя в трибунал Святейшей Инквизиции и буду от души рад, когда тебя привяжут к столбу и хорошенько поджарят!

На следующий день Филипп отправился на вербовочную биржу. Первым, кого он увидел там, был капитан Лопе де Монтальво. Рядом стояли и остальные. По улыбочкам на их лицах Филипп тотчас догадался, что они осведомлены о победе капитана, хотя он и не посвятил их во все подробности того, как именно была она одержана.

– Здравствуйте, сударь! – сказал Лопе, подходя к нему. – Где же ваша прелестная сестрица?

С большим трудом Филиппу удалось напустить на себя веселый и беззаботный вид.

– Полноте, капитан! Не делайте вид, что поверили в мою басню! Какая там сестрица! Это обыкновенная уличная девка, с которой я спознался в Кордове. В чаянии богатства она и приехала из наших краев в Испанию.

Капитан принужденно рассмеялся:

– Да, вы вдвоем славно провели меня! Однако, признаюсь вам, вчера ночью я сполна расчелся с нею за этот обман…

– Знаю, знаю, – сказал Филипп, вновь становясь снисходительным. – Не успела эта распутница воротиться из овина, как тотчас все мне выложила…

– Я только одного не постигаю, – в недоумении продолжал испанец, – зачем она уверяла меня в своей непорочности?

– Зачем? – переспросил не без злорадства Филипп. – Затем, что она развращена до мозга костей и обычная любовь ей приелась. Рано или поздно ей отрежут нос или еще что-нибудь… Не думаю, что вам стоило…

– Если бы я знал, – вскричал в возмущении капитан, – я переломал бы ей все ребра! Ну да ладно, черт с нею! Что привело вас на биржу?

– Я – второй человек в той экспедиции, которую Вельзеры отправляют в Новый Свет на будущей неделе, – слегка напыжился Гуттен.

Враждебности Лопе де Монтальво как не бывало.

– Так это вы станете во главе экспедиции? Мы ведь затем и приехали в Севилью, чтобы записаться.

– Что ж, добро пожаловать, – приветливо и снисходительно промолвил Гуттен. – Я готов поручиться за вас, если будет надо.

– Это большая честь для меня, – покорным и льстивым тоном сказал Лопе. – Как, однако же, тесен мир. Хочу попросить вас еще об одной милости. Пусть история с этой потаскушкой останется между нами.

– Будьте покойны, мой друг. Я нем как могила. Покончив с этим щекотливым делом, Филипп предложил:

– Войдем же в этот храм или на биржу, а вернее, во храм, ставший биржей.

На первой же ступеньке капитан взял его за руку.

– Хочу уведомить вас об одной неувязке. Среди этих вербовщиков есть и такие, кто приехал из Венесуэлы. Знаете, зачем? Просить, чтобы немцев не назначали губернаторами в колонии.

– В договоре, скрепленном подписью его величества, такого пункта нет. Но к чему эти разговоры? Взойдем и увидим, что нам приготовили.

В Патио-де-лос-Наранхас стояла целая толпа оживленно переговаривавшихся, размахивавших руками людей. Гуттен отыскал Альберта Кона, представителя дома Вельзеров в Севилье.

– Город Коро поверг к ногам императора покорнейшую просьбу не назначать больше наших с вами земляков на должности губернаторов и капитан-генералов. Они признают только истинных кастильцев.

– Но почему? – в недоумении спросил Филипп. – Ведь мы все – подданные Священной Римской империи.

– Ни кастильцы, ни каталонцы, ни арагонцы так не считают и впредь считать не намерены.

– Какие же доводы они приводят?

– Испания, говорят они, внесла наибольший вклад в дело завоевания Индий, и нечего теперь другим пользоваться плодами их рук.

– Но это же глупо!

– Глупо или нет, но кастильцы чинят нам всякого рода препоны. В Америке нам теперь трудно не то что занять видный пост – трудно даже уехать туда. Только в самое последнее время положение изменилось, поскольку государь для борьбы с алжирскими пиратами объявил неслыханный набор на флот. Испанцам пришлось немного потесниться и разрешить записываться и чужеземцам. В нашей экспедиции есть даже албанцы, не говоря уж об итальянцах, немцах и шотландцах. По правде говоря, не представляю, как вы будете управляться с этим плавучим Вавилоном. Так вот, вернемся к просителям из Коро: отказать им – дело нелегкое и тонкое.

– Но каковы же истинные причины их ненависти к нам?

– Они утверждают, что правление Амвросия Альфингера было сущим бедствием для страны, что именно по его вине погибло столько народу, что он приказывал сечь кастильцев и приговаривал их к смертной казни по самым вздорным поводам и за совершеннейшие пустяки. Еще утверждают, что с немцами невозможно найти общий язык, а значит, достичь успеха в каком бы то ни было начинании. Исходя из всего вышеизложенного, они протестуют против немцев-губернаторов.

– Но разве нет у Вельзеров, у тех, кому принадлежит Венесуэла, права смещать и назначать там должностных лиц?

Альберт Кон взглянул на Филиппа благосклонно.

– К прискорбию, нет. Такие назначения – в воле одного лишь монарха. До сих пор он смотрел на самоуправство Вельзеров сквозь пальцы, но теперь, боюсь, все изменится: наших с вами хозяев обвиняют, помимо прочего, и в том, что они присваивают себе средства, предназначенные для поступления в казну. Королевская пятина и отдаленно не соответствует действительности.

– Да, положение создалось затруднительное, – уныло сказал Филипп, припомнив, как во время их последнего свидания с императором тот настоятельно требовал неотступно следить за доходами Вельзеров.

– Разумеется, последнее слово остается за государем. Хочу надеяться, что он оценит и щедрое жертвование, предпринятое Вельзерами, и то, как скоро сумели они отправить в Америку пятьсот человек последнего набора. Осталась всего сотня, чтобы загрузить пять судов, ожидающих в Санлукаре. Мы с этим справимся без проволочек. Вон сколько желающих записаться. Поглядите, кстати, какие молодцы.

К каждому из четырех чиновников, ведавших вербовкой, стояла длинная очередь, которая состояла из волонтеров и свидетелей – по два на каждого. Свидетели эти должны были подтвердить, что лично знакомы с записывающимися и что это люди порядочные, признающие лишь римскую католическую апостольскую церковь, что в их жилах нет ни капли мавританской или иудейской крови. Внимание Гуттена привлек очень смуглый, почти бронзовый человек.

– А вон тот? – спросил он Кона. – Разве он не мавр?

– Ах, дон Филипп, похоже, вы совсем не знаете Испании: законы здесь говорят одно, а те, кто следит за их исполнением, – другое. Вот, к примеру, евреям строго-настрого запрещено заниматься делами, касающимися Нового Света. Ну а как быть со мной – полномочным представителем дома Вельзеров в Севилье? Это лишь один случай, а я бы мог назвать вам добрую сотню… Взгляните-ка на тех двоих молодцов – у них вырваны ноздри и отрезаны уши. Так карают лишь за самые тяжкие преступления. Но свидетели, несомненно, заявят, что это честнейшие в свете люди, а чиновники за пару-тройку дукатов запишут их. А вон те, – он указал на троих белокурых и голубоглазых парней, лица которых беспрестанно искажались странными гримасами, – страдают недугом, именуемым «пляска святого Витта» и доставшимся им от отцов и дедов. Я хорошо их знаю: они уроженцы того же городка, что и я. Они не то что лютеране, а самые доподлинные еретики, члены секты катаров. [7] И это всем известно. И все-таки они отправятся в Америку.

Гуттен с любопытством разглядывал толпу, состоявшую из самых разнообразных типов, начиная с поджарых надменных дворян вроде Лопе де Монтальво и кончая угрюмыми проходимцами, украшенными многочисленными рубцами и шрамами. Были здесь и крестьяне, которым надоело ходить за плугом, и те, в ком с первого взгляда можно было узнать праздношатающихся, ни разу в жизни не приложивших рук ни к какому делу. У многих лихорадочно горели глаза, иные точно грезили наяву. Какой-то оборванный, безухий человек клянчил у волонтеров деньги, чтобы дать чиновникам необходимую мзду, а те, услышав звон монет, говорили, не отрываясь от обширных ведомостей: «Годен! Следующий!» – и заносили добровольца в списки. Внезапно послышался какой-то шум: кто-то упал и забился на полу в конвульсиях. На губах у припадочного выступила пена.