Катерина Шпиллер - Дочки-матери: наука ненависти Страница 24

Анна стала пунцовая и очень-очень злая.

— Вы намекаете, что я никто, звать меня никак и поэтому мне можно отказывать? — женщина уже почти шипела от гнева.

— Да помилуйте, я просто рассуждаю вслух… Ну, на самом деле, не можете же вы требовать от богатого человека, чтобы он на вас женился, если вы ему не приглянулись, правда? Почему же он должен давать вам деньги, если ему ничуточки не нравится ваш сценарий, а оценки ваших друзей и родственников его совсем не убеждают?

Что там скрывать — Антония слушала дочь с плохо скрываемым удовольствием, ей нравилось, как та рассуждает и вправляет мозги Анне. Но сама хозяйка дома предпочитала всё-таки молчать.

— Понимаете, — продолжала тем временем Таська с невинным и даже наивным видом, — многие жалуются, что сегодня, лишь обладая блатом, связями и бабками, можно реализоваться и добиться признания. В таких случаях я часто задаю себе вопрос, а почему по произведениям советских драматургов Зорина, Володина, Горина или писателя Трифонова, например, ставят в театрах спектакли и снимают по их пьесам фильмы до сих пор? Кто «башляет» режиссёров и чем подкупают продюсеров? Ты не в курсе? — Тася повернулась к матери, обращая вопрос к ней. Антония в ответ лишь хмыкнула. Дочь продолжала:

— Какую уже по счёту сделали версию «Анны Карениной»? Ой-ёй! Неужто «толстовская мафия» всех подкупила, даже Голливуд?

— Я вас поняла: вы не считаете мою работу достойной! — зло процедила Анна, с ненавистью глядя на Тасю.

— Я? — как бы страшно удивилась Тася. — Господь с вами, я не читала ваш сценарий, понятия ни о чём не имею. Но ведь у нас разговор идет об общем подходе, а не конкретно о вашем случае. Я просто рассуждаю и думаю… Вы же не предлагаете закон, который был бы направлен исключительно на вашу работу? Но ведь это не значит, что любой, кто придет к богатому человеку со своим сценарием, получит в обязательном порядке деньги. Вот вы говорите, что все ваши друзья и родичи от вашего сочинения в восторге. А среди них, случайно, нет никого из списка «Форбса», ну, или поменьше, не обязательно так круто?

Анна зло сопела и молчала, насупившись.

— Может быть, они все скинутся, сбросятся, возьмут кредиты в банке, заложат квартиры… Вы им предложите, они же убеждены и в сценарии, и в таланте режиссера, дело того стоит, вдруг выгорит.

— Я вас понимаю, как мне кажется, очень хорошо, — язвительно проговорила Анна. — Вы из тех, кто убеждён, что человек всегда ставит своё личное выше общественного, свою семью выше народа, свои деньги выше искусства?

— Возможно, из этих самых, — кротко улыбнулась Таська. — Знаете, я, например, ужасная эгоистка, да почти что враг прогрессивного человечества! Для меня здоровье дочери, мужа, родных, их благополучие важнее всего на свете, главнее всего народа вместе взятого, вкупе с президентом и конституцией! А ещё мне глубоко плевать на культуру, даже великую, если мой ребёнок будет голоден или болен, а у меня не будет бабла, чтобы его накормить или вылечить…

Она специально использовала слово «бабло», чтобы царапнуть трепетную собеседницу, чтобы та вздрогнула и ужаснулась людской низости. Анна и ужаснулась. Она смотрела на Тасю, как на того самого Голема, как на привидение, на Несси, только что вылезшую из своего холодного озера. А дочь — Антония видела это прекрасно! — с трудом сдерживала хихиканье. Хотя взгляд её по-прежнему беспокоил Антонию: она переводила глаза то и дело с Анны на мать и обратно. И что-то в этих глазах цепляло, как крючок, оставляя болезненные «затяжки» в душе. И сильная, но пока ещё невнятная тревога заставляла сжиматься сердце писательницы.

— Впрочем, я вам ужасно благодарна за эту беседу! — вдруг воскликнула Тася «светским» тоном и разогнула брови в элегантную дугу вежливой учтивости. — Этот разговор мне многое дал, я кое-что для себя поняла. Весьма полезное! — широченная улыба в тридцать два зуба и вновь быстрый взгляд на мать. Опять такой же — тревожный, гневный и болезненный. Что она поняла? Что ей было полезно? Что всё это означает и почему пол уходит из-под ног от мучительной, но непонятной тревоги?

Интересно, что после этого случая Анна перестала беспокоить Антонию частыми визитами. Зато звонила по-прежнему регулярно, молотила свою высокопарную чушь в трубку, Антония же привычно сидела за письменным столом, разглядывая лежащее и стоящее на нём: свою рукопись, ручку, металлического Дон-Кихота, пластиковую таксу… проводила пальцем по перекидному календарю, зачем-то листала его странички — непременно назад, будто проверяя свою память — а что было неделю назад, а две, а месяц… Она почти не слушала свою собеседницу, настолько это было мучительно скучно и всегда одно и то же: очередной отказ жадного продюсера, «потому что ему нужна исключительно касса, сборы, миллионы, а мой сценарий, вы же понимаете…» — боже, опять и снова по сотому кругу! И Антония просто терпела.

Она умела терпеть любых дураков, лишь бы это были чужие люди. Однако не могла терпеть даже неглупых близких, которые не соответствовали ее ожиданиям. А чужих и дальних — да ради бога! Посторонние не задевали ни единой струнки её души, не вызывали ни одной эмоции. Зато они могли дарить повороты сюжетов для книг, иногда рассказывали какие-то забавные истории, которых Антонии в её добровольном заключении в собственной квартире ох как не доставало! Эти бесконечные «ходоки» и прилипалы «из народа» нередко, даже часто, любезно приносили ей загогулины сюжетов.

Близкие же… О, они дарили ей гораздо большее — эмоции! Взять хоть Таську… Она рождала в матери злость, желание высказаться-рявкнуть — а это самая главная пружина творчества, необходимая для написания рассказов и повестей! Никто и не подозревал, что лежало в основе ее вдохновения, даже Масик не знал. Хотя, возможно, догадывался, но благоразумно молчал. Тася была неиссякаемым источником писательской злости Антонии. Она высекала из дочери, как искры из камня, разные персонажи — неприятные, гадкие, которых читатель должен был ненавидеть! Она заставляла эти персонажи совершать такие поступки, какие в её представлении непременно совершила бы дочь, окажись она в подобной ситуации.

Для создания сильной и задевающей самые потаённые струны души книги, которыми она так славилась, Антонии всегда нужны были горячие отрицательные эмоции, посыл ненависти, искра ярости. И черпала она это весьма обильно именно из близких, которые хоть и невольно, но весьма часто вызывали у неё нужные чувства. Особенно дочь. Наверное, всё это плохо и неправильно — с точки зрения обывательской морали. Но когда речь идёт об искусстве, о настоящей литературе, наверное, лучше обойтись без оценок и осуждения. Антония не принадлежала себе, она обязана была быть рабыней своего дара.

Фиг с ней, с этой бесталанной и глупой Анной… ну и ладно, что отношение к этой женщине самой писательницы и её дочери в общем-то совпали… Зато «высеклась» ещё одна искра гнева — протест против богатеньких, против их мира потребления и эгоизма, эгоцентризма, звериного индивидуализма. Ой, только не последнее — это вылезло откуда-то из глубин памяти времён совдеповской антикапиталистической пропаганды: антиобщественный индивидуализм личности при капитализме. Обвинить в те годы человека в индивидуализме — это как нынче обозвать его замшелым совком. Так что, забудем то, что мило уху всяких аннушек-большевичек-антикоммунисток, не будем уподобляться бездарностям. Как человек умный и талантливый, Антония начала сочинять намного более сложный и противоречивый образ богатеньких мерзавок, чтобы это было сочно, колоритно, вкусно и не глупо.

И как вовремя подоспели все последние события из жизни дочери. Она ушла от мужа и нашла себе… да-да, какого-то состоятельного господинчика, «из нынешних», как поначалу думала Антония. Позже выяснилось, что он-то как раз «из своих» — интеллигент в третьем поколении (даже круче, чем все они!), прекрасно образованный, в 90-е успешно начавший бизнес и, таким образом, вполне заработавший на хлеб с икрой.

Это злило. Злило, что он оказался не нуворишем в малиновом пиджаке, не хамлом с гнутыми пальцами и бритой башкой. Это ломало картину и сдерживало злость Антонии, точнее — мешало этой злости. Надо было найти какую-то гнилость в нём, необходимо было найти…

Нашлось. Даже два гнилья. Первое: дед этого господинчика дослужился до генеральского звания и не был репрессирован в сталинские времена, когда арестовывали всех. Делаем вывод: либо сам арестовывал, либо сотрудничал с гэбухой. Хлипкая версия, ничем не подкреплённая, похожая на навет, но, как известно, за неимением гербовой… сойдёт. А второе Антонии подарила как раз Анна, в очередной сеанс нытья по телефону, вдруг сказавшая:

— Да ни один человек в стране не мог в 90-е честным путём заработать денег! За каждым успехом тянется кровавый след… — ух, как удачно сказанула-то дурочка! Вот спасибо тебе, дурочка Анна, вот оно самое то, что было нужно. Раз так думает народ…