Андрей Кузечкин - Не стану взрослой Страница 24

— Не-а, — ответила Элла.

— И как-то не тянет, угу?

— Угу.

— Вот. И не факт, что потянет, как только ты закончишь свой факультет этих самых связей с общественностью.

— Пиарщики всегда нужны…

— Я не говорю о востребованности. Я говорю о том, что тебе самой, может быть, ничего этого не захочется.

— Может, и не захочется. Дожить надо.

Максим решился на лобовую атаку:

— Эль, а тебе никогда не хотелось покончить с собой? Знаешь: взять да и выпрыгнуть в окно. И все.

— Ну, хотелось… — сказала Элла. — Когда депра мучает.

— И часто она тебя мучает?

— Ну, бывает…

— И ты бы сделала это?

— Три года назад хотела.

— Почему?

— Одноклассники довели.

— А, понимаю. Бывает. А что остановило?

Элла помолчала, сложив руки на груди. Ей нелегко было об этом вспоминать.

— Если б я это сделала, все были бы только рады. Наша класснуха говорила, что я тупая и что меня даже семечками торговать не возьмут. В классе со мной никто не общался. А одна девка меня постоянно травила по-всякому. Мне вообще сказать ничего было нельзя, она тут же передразнивала. И все ржали. У меня была такая мысль: выйти к доске отвечать и на глазах у всех упасть на ножик.

— Но ты удержалась?

— Да, — мрачно сказала Элла. — Больно жирно для них.

Максим обнял ее:

— И с тех пор ты об этом больше не думаешь?

— Думаю, но редко. Я теперь живу, как мне нравится.

— И взрослеть не боишься.

— Не боюсь. В любом возрасте можно жить, как тебе нравится. Мне кажется, я и в семьдесят лет буду такой же, как сейчас, — она вяло улыбнулась. — Надеюсь.

— Хочешь чего-нибудь? — спросил Максим.

— Энергетика.

— Пойдем, купим.

Взявшись за руки, они вышли на тротуар.

— Макс, а можно я тоже спрошу… — несмело попросила она.

— Да?

— У тебя глаза очень грустные. Почему?

— От природы такие.

— Максик, мне кажется, тебе очень больно, — неожиданно сказала она. — Я знаю. У меня так много раз было.

Он не стал отпираться:

— Ну да, есть немножко.

— Ты кому-то сделал плохо?

— Да.

— Максик, прости себя. Ты никому ничего не должен.

Он мог бы поспорить, но не стал.

Элла стала заметно разговорчивее. Максим называл ее Эля или Элька, она его — Максик. Девчонка была одета как вчера, лишь вокруг шеи намотан легкий розовый шарфик.

Вдоль тротуара стояли красивые скамеечки с выгнутыми спинками, почти все были заняты парочками. Максим задержал взгляд на одном молодом человеке, чья бритая наголо голова блестела в свете фонаря, будто огромная лампочка. Он узнал сноба-интеллектуала, которого видел вчера в кинотеатре, Молодой человек что-то горячо доказывал сидевшей рядом девушке, потрясая зажатой в руке банкой дорогого пива. Максим прислушался и уловил только:

— …Понимаешь, а страсть — это всего лишь тоненькая прослойка…

А он, наверное, сильно хочет ей присунуть свою «тоненькую прослойку», подумал Максим и усмехнулся.

Вскоре он услышал музыку, которая доносилась из репродукторов над входом в круглосуточный супермаркет. Звучала красивая инструментальная композиция с лидирующей флейтой — Кенни Джи или что-то вроде того. Максим и Элла шли сквозь эту мелодию, как сквозь живой, журчащий водяной поток, смывая с себя накопленные за день грязь и усталость. По крайней мере, именно так показалось Максиму с его богатым воображением. Элла еле заметно улыбалась — ей тоже было хорошо.

Все-таки она не настоящая эмо-гел, не «тру», как принято говорить. Просто девочка, одетая в черное с розовым. И не грустная, а просто задумчивая, вся в себе. Так бывает: человек напяливает на себя какую-нибудь униформу и думает, что теперь он другой. А Элька — обычная девчонка, которой всего лишь не хватает внимания.

— Эй, посмотри! — воскликнул он.

— Что?

— Там! — Максим указал на другую сторону улицы.

— «Санитары города»… — удивилась Элла.

Парни в желтых комбинезонах и желтых кепках шагали колонной по двое, будто солдаты, — только что не в ногу. Их было десятка четыре.

— У меня от этих ребят мороз по коже. Фашня какая-то… — пробормотал Максим. — Что они тут делают вообще?

— У них тут поблизости Центр развития…

— Я не об этом. Что они тут делают ночью, в полном составе?

— Работа какая-нибудь…

— Какая-такая работа, которую дворник не может сделать днем?

— Но они не совсем дворники…

— Это точно.

Максим, остановившись, смотрел на парней в желтой униформе, пока последние двое не скрылись за поворотом.

Вадим Мельников вышел из своей комнаты, распахнув дверь ногой. Подозрительно понюхал воздух и быстрыми шагами отправился на кухню.

— Чёй-то ты делаешь? — мрачно спросил он.

— Вон там на столе пробная партия, — грустно отозвался Константин, не поворачиваясь к соседу. Он сидел на табуретке возле плиты и неотрывно смотрел в духовку, будто в экран телевизора.

Вадим с сомнением посмотрел на самодельное печенье, горкой лежавшее на тарелке. Печенюшки были разной формы и толщины. Вадим надкусил одну.

— А ничего, — буркнул он. — Чёй-то ты в пекари подался?

— Вот, нашел, — Константин показал книгу рецептов. — В кладовке, среди хозяйкиных вещей. Думаю, а возьму да состряпаю чего-нибудь.

— И на хрена? Ты ж вроде сладкое не любишь?

— Да не знаю… Чего-то торкнуло. Вот придут Макс со своей девчонкой — хоть пожуют немного.

— Он опять сюда свою толстуху притащит?

— Не знаю, возможно. Он позвонил, сказал — ушел гулять с Элей, будет очень поздно.

— И не в лом ему!

— А в чем-то он прав, знаешь, — судя по голосу, у Кости было плохое настроение. — Живет, как ему нравится, и не заморачивается.

— Лучше бы со мной по сетке порубился, чем с жирными бабами обжиматься, — пробормотал Мельников.

— Ну, он вообще-то не для этого приехал.

Вадим недовольно что-то пробурчал с набитым печенюшками ртом.

— Ты ж не собираешься провести за играми все лето?

— Собираюсь, — заявил Вадим. — Я собираюсь посвятить этому остаток жизни.

— Радикально. А на жизнь как будешь зарабатывать?

— Как Максим.

— Ты серьезно? А ничего, что Максим в наши годы уже супер-мега-чемпион?

— Ему девятнадцать.

— Да? Странно. Я б ему дал двадцать один. Ну тем более. Куда тебе!

— Мне кажется, в любом возрасте не поздно.

— Да лучше делом займись. Ай, да чего я… — Костя махнул рукой. — Тебе разве чего докажешь.

— Да, — угрюмо согласился Вадим. — Я дерьмо и дерьмом останусь.

— Пришел действовать мне на нервы своим нытьем?

— А что делать, если Инет отрубился.

— Ну, не знаю… В игрушки поиграй.

— Не могу, глаза болят. Фильмов тоже смотреть не хочу. Я никчемное создание.

— Да что ты такое говоришь, а?

— Я говорю, что моя жизнь ничтожна, как и я сам.

— Вадимка, я это от тебя слышу уже целый год. Ничего ж не изменилось! Тебе скоро двадцать один. Сделай что-нибудь над собой.

— Чего?

— На работу устройся.

— А смысл?

— Деньги появятся. Девчонки любить будут.

— Меня уже никогда не будут. И жизнь моя уже миллион раз просрана.

— Заткнись. Надоел уже.

Костя вынул из духовки противень, высыпал готовое печенье на тарелку.

— Осторожно, горячее, — предупредил он. — Все не жри, оставь Максу и Эльке.

— Че делать, а? — Вадим пощекотал пальцы щетиной.

Константин пожал плечами — он знал, что его сосед редко ложится спать раньше четырех утра. Да и самому спать не особенно хотелось.

— Предложение такое, — сказал он. — Сейчас мы одеваемся и идем куда-нибудь.

— Куда?

— А все равно куда. Может, с какими-нибудь двумя девчонками познакомимся.

— И че я буду делать?

— Ничего. Говорить буду я, а ты знай себе молчи с умным видом.

— Ну и будет у тебя две бабы, а у меня ни одной! — произнес Вадим заранее обиженным голосом.

— Во дурак-то, а… Ты идешь или нет?

— А че я буду делать… — повторил Вадим. — Не, не пойду.

— Точно?

— Точно. Не хочу никуда идти. Все.

— А с Максом бы пошел?

— С Максом? Пошел бы…

Костя озадаченно прищелкнул языком: имя Максима действовало на Мельникова как заклинание.

— А я тоже никуда не пойду. У меня завтра собеседование, лучше выспаться. А то примут за алкаша.

Вадим ушел. Константин задумался. Крепко задумался.

Пожалуй, впервые в жизни у него появилась убедительная версия: как объяснить странное поведение Мельникова. Почему Вадим так шарахается от девчонок, и в чем причина его необъяснимой тяги к Максиму.

С Максом нужно поговорить, решил Костя. Серьезно поговорить.

Вадим Мельников вернулся в свою комнату и едва успел затворить за собой дверь, как из кухни донесся громкий звон разбитого стекла. А затем — громкая ругань Кости.