Наоми Френкель - «...Ваш дядя и друг Соломон» Страница 24

«Поженимся. Я сказал – поженимся, Амалия».

«Что? Выходит, кибуц прав?»

«Что поделаешь, Амалия. Иногда и кибуц бывает прав».

И тут слезы Амалии высохли, лицо просветлело. Ощущение было, что я взял ее на плечи, и увез далече – в высоты. Не раз в моей жизни было ощущение, что я несу чью-то душу ввысь, да и самого себя – ввысь, к иной прекрасной, небесной жизни.

Поцеловал я ее в губы, Они были мокрыми и горькими от слез. Я чувствовал себя так, словно рыдал вместе с ней. После этого поцелуй мой был долгим.

Перенесли мы в мой барак ее шкаф с мешковиной вместо дверок, кровать с покрывалом из мешковины, и занавеси из мешковины. Разукрасили салон мешками из-под муки, и стали семьей, одной из многих в кибуце.

Когда Амалия ушла в мир иной и необходимы было оформить соответствующие документы, обнаружилось, что она не замужем и я холост. Мы ведь и забыли, что не поженились по закону. Но этот факт никогда не мешал нам.

Глава девятая

Адас

Дядя Соломон, друг мой бесценный, спасибо тебе за прекрасный букет роз, что ты поставил в пустую банку. Я сразу поняла, что щедрый незнакомец это ты. Запах роз распространяется по комнате. И я пишу, повинуясь волнам этого аромата. Знаешь ли ты, что у запаха есть движение? Да, медленными волнами он течет вокруг меня. И как волны болтают маленькое суденышко, так и я качаюсь на пахучих волнах, которые волнуют мое сердце и отгоняют мою печаль.

Огонь охватил пространство кибуца. Искры радости и адское пламя тревоги. И языки этого пламени охватывают нас – Рами и меня – легко обжигая. Голоса транзисторных радиоприемников соревнуются с роем голосов кибуцников, слушающих диктора. Все толпятся на асфальтовых дорожках, дома пусты. Каждое сообщение по радио, каждый рассказ, песня, речь – как сильные порывы ветра, раздувающего огонь. Около правления, около телефонов толпится особенно много народа, и каждый звонок телефона, как набат колокола. Каждая малая весточка о чьем-то сыне или муже мгновенно передается из уст в уста. Глаза горят от радости, зависти, тревоги. Флюиды ночи плывут на север, а вертолеты летят на юг, в тыловые госпитали, и небеса полнятся сообщениями о победах, вестями о продолжающейся войне.

А мы с Рами петляем по дорожкам, проскальзывая мимо правления, как воры в ночи, торопимся к прудам. Уже миновали дворы кибуца, и на тропинке продолжаем соблюдать дистанцию, даже не встречаясь взглядами. Транзистор – в руках Рами, через плечо – винтовка. Вдруг я нащупала бок: сумки первой помощи не было. При бегстве из дома тети, я забыла у нее сумку. «Я нарушила приказ!» Я усилила бег, приговаривая: «Я осмелилась нарушить приказ!»

«Не думай, что просто так спускаемся к прудам. Я там – ночной охранник». Добежали мы до места, где встретились утром. У Рами глаза тревожны, и он говорит мне, подмигивая:

«Пришли. Преступник всегда возвращается на место преступления».

«И я – твое преступление?»

«Ты не преступление мое. Ты – мое наказание».

Он сердито выключает радиоприемник. Лицо его замкнуто. Так оно и есть, я пришла к нему вопреки войне, а он ко мне – из-за войны.

Я отворачиваюсь от него. Дошли мы до лодки, на которой утром унесло ягнят. Насколько ночной пейзаж отличается от утреннего. Воды утром пенились волнами, а сейчас улеглись. Тишь да гладь. Лодка словно бы прикована к причалу, и веет от нее скукой, как и от холодного лица Рами. Только в мешках с рыбьим кормом видны прорехи от утреннего набега стада. И тень Рами, стоящего поодаль от меня, выделяется на фоне неба. Мысль упрямо точит мое сознание:

«Я сбегу отсюда, я ведь его наказание, вот и накажу его – сбегу».

Побежала по тропе к пруду. Хотела на лодке переплыть на другой берег, вернуться к дяде и тете. Так или иначе, надо забрать сумку первой медицинской помощи. Бежала, а сердце умоляло Рами окликнуть меня.

Рами молчал. Внезапно я остановилась, как вкопанная. Что-то красное полыхало на траве. Мой красный платок! Утром упал с моих плеч. Нет, Рами скинул его. Даже не почувствовала потери дорогого для меня платка. В тот день, когда дядя Соломон взял меня в опустелый дом Элимелеха, я увидела красный платок рядом с забытой скрипкой. Чуть позже заметила точно такой же платок на лотке уличного продавца, и купила его. И вот же, он лежит на травах, измятых утром курткой Мойшеле. Я опустилась на пень, обросший травой.

Горы на горизонте растворились во тьме. Над одной из них взлетела и рассыпалась цветная ракета, вестник войны. Ночь сошла в долину светлыми сумерками. Луна катилась между звезд, как очарованный странник по Млечному пути. В долине мерцали нитями и букетами огоньков селения. Сумрак и свет превращали долину в нечто праздничное. Метеор слетел с высот, рассыпая серебристый хвост. «Надо попросить что-то, когда падает звезда. Что просить? Чтобы Рами пришел, оторвался от дерева, к стволу которого прислонился спиной. Нет, нет! Чтобы остался там! Чтобы Мойшеле вернулся невредимым с войны. Нет, нет у меня права просить за Мойшеле. Бог меня не услышит. Дядю Соломона и тетю Амалию услышит. Сейчас только они молятся с чистым сердцем за здоровье и жизнь Мойшеле. Мне же не посветит ни одна звезда. Даже звезда упавшая».

Вскрикнула ночная птица. Где-то далеко пролаял пес. С горы катилось рыдание шакалов. Нутрии выпрыгивают из воды, описывают дугу, бьют по поверхности, словно ударяют по моим ушам. Квакают лягушки. Вблизи пруда ароматы весны смешались с вонью рыбьего корма из разорванных мешков и гнилью цветов, посаженных на берегу пруда.

Рами все еще недвижно стоял, прижавшись спиной к дереву недалеко от меня, сливаясь с ночной темью. Внезапно – рев самолетов. Летят на север, разбудив ночную тишь. Рами выпрямился, как по приказу. Мгновение стоял, как бы колеблясь, провожая взглядом самолеты. После того, как они пролетели, подошел ко мне. Подумала: «Снова приблизился ко мне из-за войны. Самолеты везут десантников на север, и Рами нет между ними». Крикнула ему:

«Я возвращаюсь домой!»

Хриплый смех его эхом полетел в ночь:

«Идем».

«Куда?»

«К дум-пальме».

Мы пробивали себе путь через плотные заросли трав. Мы петляли между еще зеленым и мягким терном и верблюжьей колючкой. Она колола нам ноги, нас оцарапывали острые края камней. Рами шел впереди, расчищая мне дорогу среди колючих кустов, но заросли становились все гуще и непроходимей, словно перекрывали нам путь. Споткнулась, растянулась на камнях и колючках, исцарапала руки и ноги. Рассердилась на Рами:

«Чего ты ведешь именно сюда?»

«Идем к дум-пальме. Там очень красиво».

«Что красиво?»

«Красиво для нашего дела».

И он оттягивает руками ветви, давая мне проход. Надо пройти под его рукой, как через ворота. Они тут же закроются, и мне уже не выйти. Я заколебалась. Рами приказал:

«Проходи!»

Шли дальше молча до самой дум-пальмы, старого дерева с огромной густой кроной, через которую чуть пробивался лунный свет, а звезд вообще не было видно. У подножья его плодился и размножался чертополох. В тени его остальные дум-пальмы остались кустами. Они замкнули эту пядь земли, кажущейся забытой Богом. Рами хрипло проговорил:

«Теперь нет у меня куртки – расстелить на траве».

Протянула ему красный платок и сказала:

«Но есть платок».

Расстелил платок под моими волосами, и они разметались вокруг меня. Сказал:

«Ты выглядишь, как паук среди своей паутины».

«Почему надсмехаешься надо мной?»

«Такой я».

Сильный порыв ветра пронесся сквозь ночь. Зашумела крона пальмы, зашумели травы, в зарослях заверещали цикады и всяческие жучки. Ночь щелкала и стрекотала. Я чувствовала спиной ползающую тварь, и это внушало мне отвращение. Я хотела пошевелиться, но сильные руки Рами приковали меня к месту. Красный платок, упал с моей головы, и волосы мои смешались с травами. Задыхаясь, я умоляла:

«Рами, тут жучки, трава…»

«Оставь их в покое», – закрыл мне рот поцелуем, лицо напряжено, глаза закрыты, сосредоточен целиком в себе.

«Почему он мне не помогает?» – думала я, чувствуя себя несчастной, но рта не раскрыла.

Руки Рами – под моей спиной, стараются отдалить меня от жучков и трав. И я вдруг почувствовала ветер, проносящийся по спине, ласкающий и дикий одновременно Свежий запах весенних трав опьянял меня. Руки Рами были мне постелью, в одно и то же время мягкой и жесткой.

«Ты красива, Адас».

Шепот его смешался с криком сыча с вершины пальмы. Это не крик, а скорее рыдание. Он, быть может, плачет, что вторглись в его владения с его пищей – жуками и полевыми мышами. Сыч слетел с верхних веток и стал метаться прямо над нашими головами, словно диктуя Рами ритм рук, управляющих мной. Внезапно сыч исчез. Испугался шорохов любви. Руки Рами тоже замерли. Мгновенный шум послышался в травах, будто кто-то шел по ним, спотыкаясь и торопясь. Ночью я – невеликая героиня. Дрожь прошла по моему телу. Рами это почувствовал и стал меня успокаивать, целуя мое лицо.