Юрий Милославский - Укрепленные города Страница 24

А если ты одинокий или одинокая, в смысле – сам или сама едешь, так! – не стыдись, дорогой, своего ундинизма: приблизительно двадцать четыре рабочих дня и где-то пять выходных.

Тебя не осудит самый последний подлец – поймет тебя даже на ночном песке, на известной по литературе молодой супруге ядерного физика-импотента, между двумя скульпторами из Москвы, под лейтенантом с подлодки, в одурелой от стыда ручке преподавательницы средней школы Ленинграда, – как рада она, что сделала маникюр! – не осудит последний подлец лунный подтек из ротикового уголка студентки из холодного города Новосибирска, –

конец второй песни –

припев:

двадцать четыре рабочих дня и где-то пять выходных.

А кто ж не захочет уехать в курорт – навсегда?

Что не натворишь, как не потрудишься за Вечный Курорт, чем только не рискнешь, во что только не влезешь? Да разве ж Иисус пошел бы на крест, кабы не знал, что воскреснет? Любое временное страдание – за Вечный Курорт! Все-все будем говорить правду, не убоимся кесаря, превратим воду в березку – и гвозди прибьют нас ко кресту без наркоза, и придут к нашей гробнице печальные Маши (и Вани!), и спросят: – А где ж Он?

– А Он очистился страданием от тридцатитрехлетнего стука на партсобраниях.

– Да ну?!

– Вот вам и «ну». Очистился и вознесся на Вечный Курорт. Пойдите и возвестите.

И они – Маши и Вани – пойдут и возвестят, что вознеслись мы во Вечную Ялту, Вечное Цхалтубо, Вечный Судак.

Я был уверен, что этим летом увижу город на цветущем берегу. И вдруг увидел, залитый светом, цветущий город – мою мечту. Ялта, где растет золотой виноград, где цикады звенят по ночам...

А здесь нас нет.

А – здесь – нас – нет.

А-а зде-есь на-ас не-ет.

Конец третьей песни.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Верста сидела такая злая, что я даже разговор переменить боялся. Обещал не говорить об умном?! Но кто ж его знал, что у нее в гостях – психиатр Старчевский Муля-Эммануил. Неужто, Верста, маленькая моя, запретишь ты мне наплевать душепроходцу в умное лицо?..

– Я с вами, Виктор, совершенно согласен: колоссальная безалаберщина, страшный бюрократизм... Тем не менее... Я вам говорил, Таечка (Верстаечка?), как мне мои коллеги предсказывали, что я буду в Израиле камни таскать? Ну, я уже имел кое-какие данные о здешних... штуках в психиатрии. Фрейдизм, разговорчики...

– Муля, – сказала свирепая Верста, – голова у меня не проходит. Оптальгин жрешь-жрешь и хоть бы х...

Старчевский внимательно повеселел.

– Хны.

– Если вы всерьез, – то оптальгин принимать не стоит, он изменяет состав крови: по новым данным. Я забегу к вам на днях – померяю давление. Или зайдите ко мне в клинику...

А домой вы меня не зовете, Муля?

– Вы правда так думаете, Тая (Верста – я?)!? как будто вы у нас никогда не были... В клинике – если хотите – я вас более-менее капитально исследую. Но по-моему вы тут с Виктором упорно вдаряете по бутылке, отсюда и голова дает о себе знать.

– Я не пью. Спаиваю. Пользуюсь одиночеством... как вы говорите? Таи?

– Что вы такой сердитый, Виктор? Хотите, я и вас обследую... Я пару месяцев назад был у вас в стольном граде Иерусалиме и видел... Аннушку, Славину подругу. Произвела на меня очень тяжелое впечатление. Страшно, страшно изменилась. Я ее приглашал домой, предлагал посмотреть – что с ней такое... Так, не в лоб, а интересовался, как ее самочувствие... Вы ее видите, Виктор?

– Примерно через день.

– И как она, по-вашему?

– По всякому.

– А Славу вы знали? По Москве... Я имею в виду, Славу Плотникова?

– Мало.

– Да... Я с ним время от времени переписываюсь – он занят необычайно. Там тоже идет неприятная грызня... Первых мест на всех не хватает. Но он, все же, в Лондоне, а основная масса демократов в Париже, в Штатах...

Верста – складная линеечка – распрямилась рывками и чухнула на кухню: лучше выпить кофея, чем не выпить ничего.

– ...так он мне пишет, что волнуется – от Аннушки ничего давно не было. Я бы ей позвонил, но у нее, сколько мне известно, нет телефона. Если не трудно передайте ей...

– Что передать?

– Мои слова.

– Какие именно слова?

– Виктор, дорогой мой Виктор, можно я вам скажу кое-что? У вас есть одна неприятная черта – неприятная и, я бы сказал, нежизненная, мешающая жить, непрактичная: вы всегда почему-то считаете собеседника глупее вас... Я заранее прошу прощения, но – Тайка в кухне? Она не слышит – что вы выступаете передо мной? Я прекрасно понял, о чем вы говорили – и в этом вопросе с вами солидарен...

– Я вроде бы говорил о погоде.

– Можно я закончу? Речь у нас шла о разочаровании, общем разочаровании. Но хочу вам напомнить – каждый свое собственное разочарование носит с собой. Вот я: пришел в больницу, а на меня – как на дикаря!.. Конечно – они знают все тайны подсознательного, а я – советский коновал... Что я должен был делать? У меня буквально сердце кровью обливалось: множество больных, которых можно вылечить ме-ди-ка-мен-та-ми! Не болтовней, а определенными инъекциями...

– Серой под кожу?

– Дурачок вы. Причем здесь сера под кожу... А они – ведут свои психологические беседы! У человека – типичнейшая вялотекущая шизофрения, бред реформаторства, его лечить надо, а они ему потакают, лясы с ним точат! Невроз, фобия... Я ему на свой страх и риск дал восемь таблеток банального элатрола в день – и через три недели бред у него поблек! А по-вашему: надо было сказать – хрен с ним совсем, я никому не нужен, все пропало?!

Теперь, несмотря на все препятствия, я добился возможности лечить своих больных, как я считаю нужным!

– Молодое Государство; все находится... в движении. Надо как-то спокойней, уверенней относиться к происходящему... Слава Плотников мне пишет: «Качественного отличия степеней подавления свободы, которого мы ждали – не существует: только количественное...»! Английской свободы хватало всему миру, это – образец для всех западных демократий, а ему – все мало! Конечно, в Израиле еще сложнее. Но знаете – я циник-оптимист. Если все говно, то в этом говне лично для меня как-то проще, чем в советском. А будет еще проще – года через два-три...

Верста, стоя в дверях с подносом, корчила мне богопротивные рожи.

Я глядел под стол: у Старчевского – девичьи пальчики на ногах, размер обувки не выше тридцать седьмого! Отдельные, полупрозрачные, с умеренными ноготками, лежали пальчики в открытой сандалии...

Написать раз виденному Плотникову: «Приезжай, помянем»?.. А потом – сходим к Муле Старчевскому – он нас бесплатно каким-нибудь инсулинчиком накачает, и поблекнет наш бред, Плотников.

«Дорогой Святослав, я Вас почти не знаю, и Вы меня, вероятно, не помните... Я дружил с Вашей знакомой, а она почему-то повесилась... Это произвело на меня (и на Старчевского...) тяжелое впечатление.»

Уважающий Вас, Виктор!!!

Верста распространила чашки по столу.

Старчевский уже потрагивал ложечкой сахар.

«Судебная медицина». Раздел «Учение о смерти». Мозг превращается в грязнозеленую маркую массу, на правой голени – гнилостная сеть, кожа почернела и подсохла, отстает лоскутьями, матка выворачивается наружу – так называемые «посмертные роды».

Здравствуй, Анечка, как отдыхалось тебе на Вечном Курорте – между Эли Машияхом и Нисимом Атиэ, как грелось в приблудных солдатских носках из серой крученой шерсти, как плясалось в новом платье и с платиновой цепочкой на правой голени без гнилостной сети, как тебе купалось – всегда у бережка, москвички плавать, дуры, не умеют. Поедем с тобой для начала на Мертвое море, там проще плавать научиться: вода держит... Давай так: жду тебя в двенадцать у Дамасских Ворот – пойдем в «Иерусалимские сласти», поедим трефных тартинок – копыта нераздвоены и чешуи нет; сходим с Стенке – я там давно не был; если не устанешь – пойдем в Гефсиманию, потреплемся по-русски с монашками: арабки, свободно владеют. К семи-полвосьмого пойдет транспорт, сядем, Анечка, в комфортабельный «ЗИМ»...

... – вот отсутствие транспорта по субботам – это как раз чистейшая фикция. У меня есть машина – и я еду, не позволяю, чтобы меня насильственно обращали в иудаизм. В Америке по субботам в синагоги на машинах ездят – ну и что? Ничего. Зато бедный Виктор должен быть правоверным поневоле.

Потому он и сидит столь мрачно-ступорозный... Вы же знаете все психиатрические термины, так? Вроде «серы под кожу»... Иногда, кстати, ничего другого и невозможно применить... Когда хирурги вас кромсают ножами, вы на них не сердитесь, Виктор!? Да... Отсюда элементы религиозного засилья. Читали, они камни бросают в машины? Это можно. Если ничего не делать всю неделю, только комментировать Талмуд, то в субботу можно и дома посидеть, отдохнуть. А я работаю как проклятый, – и в субботу могу себе позволить съездить к друзьям, к морю... Пусть сделают два выходных дня: для правоверных – суббота, а для нас, грешных, воскресенье, как во всем цивилизованном мире... Да, Таечка? что вы на это скажете?