Тоби Янг - Как потерять друзей & заставить всех тебя ненавидеть Страница 25

Поневоле начинаешь думать, что власть, которую обрели пресс-агенты в издательском мире Нью-Йорка, объясняется тем, что в отличие от британских коллег американские журналисты, особенно те, кто работает в глянцевых изданиях, не слишком склонны к полемике. Для меня это стало горьким разочарованием. Куда подевались устраивающие постоянные перебранки бунтари, которых я впервые увидел в черно-белых фильмах Голливуда? Я так надеялся встретиться с репортерами-трудоголиками, дань уважения которым Бен Хечт отдает в своей книге «Дитя столетия»: «Многих из них я почти не помню. Но никогда не забуду качество, которое их объединяло. Они сидели, повзрослевшие и полные деятельной энергии, готовые к тому, чтобы разнести вдребезги окна дозревшей цивилизации».

Я ожидал, что их сегодняшние последователи тоже будут строго придерживаться четкого разделения между «нами» и «ими» в отношении знаменитостей и тех, кто ловко манипулирует «звездами», и подвергнут насмешкам каждый их шаг. В действительности они вели себя как лакеи при дворе Людовика XIV, сразу принимая стойку «смирно», стоило человеку с громким именем бросить в их сторону хотя бы взгляд.

Это так не похоже на Флит-стрит, где отношение большинства журналистов к элите отражено в неофициальном лозунге «Сан»: «Нас все ненавидят, но нам плевать». Там журналисты не являются частью светского общества, они в тени. Сидят по своим излюбленным барам. Того же, кто был застукан в свете, объявляют «карьеристом», и он теряет доверие коллег. В каком-то смысле быть на слишком дружественной ноге с теми, кто появляется в «Хелло!», в военном кодексе журналистов означает стать предателем.

Самое забавное, что в Нью-Йорке рекламные агенты смотрели на журналистов сверху вниз. Для них мы лишь очередная кучка выскочек, требующих, чтобы их пропустили в секцию для VIP-персон. «Я не уважаю писак, — заявила Пэгги Сигал журналу «Нью-Йорк», — они не умеют зарабатывать деньги. Они похожи на нищих, заглядывающих в окна».

Конечно, осенью 1995 года я отчаянно желал оказаться по другую сторону этого окна. Говоря языком Флит-стрит, я был одним из карьеристов. Но хотя я и готов был пройти весь путь, чтобы достичь славы, мне не хотелось продавать свою душу за честь оказаться в компании с известными людьми. В конце концов я пришел к выводу, что лучшим решением будет пообещать пиарщикам весь мир и оставить с носом. Я уверил себя, что нет ничего ужасного в том, чтобы позволить «Семи сестрам» думать, будто я собираюсь писать об их клиентах до тех пор, пока я АБСОЛЮТНО НЕ НАМЕРЕН этого делать. Я понимал, что подобная тактика откроет передо мной все двери лишь на несколько месяцев, пока пиарщики не сообразят, что я не «рекламоспособен», но надеюсь, к тому времени все это мне уже наскучит.

И положившись на эти хрупкие связи, я отправился покорять ночной мир.

12

В списке

У меня не заняло много времени выяснить, кто из пресс-агентов составляет список для «Бауэри бар» — это была Надин Джонсон, привлекательная бельгийка, слегка за 40. Хотя она не принадлежала к «Семи сестрам», у нее имелось личное грозное секретное оружие — она была женой Ричарда Джонсона, редактора «Пейдж сикс». «Пейдж сикс» — наиболее влиятельная рубрика светской хроники, которая четыре раза в неделю выходит в «Нью-Йорк пост» и с которой большинство ньюйоркцев начинают свой день, усаживаясь за первый утренний багель.[63] И хотя сильным мира сего не всегда нравится то, что о них пишут, для них достаточно самого факта, что о них написали, потому что это означает, что они еще не исчезли с экрана общественного радара. Преимущество «Бауэри бар» осенью 1995 года в том и заключалось, что в тот период он почти каждый день появлялся на «Пейдж сикс».

Я был представлен Надин Мэттом и Эйми, которые притащили меня на один из приемов четы Джонсон, регулярно устраиваемых ими в своем доме в Уэст-Виллидж. Без сомнения, этот раут был лучшим из всех, где мне довелось побывать. Те несколько мероприятий, на которые мне удалось пробраться — я все еще не получил ни единого приглашения, — сильно отличались от шумных сборищ дома. В Лондоне вечеринки превращались в шумные пьяные празднества, где забывали о классовых различиях. В Нью-Йорке они скорее походили на строгие официальные торжества, где различия в общественном положении были подчеркнуты, как никогда. Я винил в этом недостаток алкоголя. В настоящее время Америка, как уже неоднократно случалось в ее истории, переживает очередной период запретов. Все развлечения, которые я ожидал найти на Манхэттене — запрещенный секс, идеально сухой мартини, кокаин, — превращены в болезненную патологию, и любого, кто ими наслаждался и был пойман, вынуждали немедленно пройти терапию «Двенадцати шагов». Печально.

Прием, устроенный Ричардом и Надин, был другим. Он походил на оазис, где собрались все любители вечеринок предыдущего десятилетия, чтобы… чтобы для начала напиться. Впервые я увидел здесь людей, которые напивались в стельку (если, конечно, не считать Энтони Хейдена-Геста). А также распущенно себя вели. Прошел слух, что два человека занимались сексом наверху в детской. (Естественно, детей в это время дома не было.) На вечеринке присутствовали Джей Макинерни и Брет Истон Эллис,[64] а также Кэндес Бушнелл, которая в то время вела рубрику в «Нью-Йорк обсервер», в будущем ставшую книгой «Секс в большом городе». Я понял, что она не обычная журналистка, когда меня познакомили с человеком, который представился ее менеджером. Ничего особенного не было в том, чтобы у журналиста имелся свой агент — а в случае Хантера С. Томпсона[65] даже поверенный, — но менеджер… Я спросил, что он делает как менеджер, но он так и не ответил.

С особым нетерпением я ждал знакомства с Ричардом Джонсоном. Ричард — живая легенда среди журналистской братии Нью-Йорка, реликт из того прошлого, когда ведущего рубрики светской хроники было не так-то легко подкупить. Несмотря на брак с Надин, к пресс-агентам он относился иначе, чем большинство его коллег, — Ричард их ненавидел. «Никто не способен так обругать пресс-агента, как он, — сказал мне однажды его «правая рука» Джаред Пол Стерн. — Ты только послушай его, это просто уморительно».

Своим ростом, атлетическим сложением и манерами заправского мачо он давал понять всему миру, что не является типичным представителем журналистской братии. Ричард больше походил на харизматичного психопата шведа из фильма «Убийцы», сыгранного Бертом Ланкастером, чем на Джей Джей Хансекера, двуличного палача, сыгранного тем же Ланкастером в «Сладком запахе успеха». Возглавив в 1985 году «Пейдж сикс», Ричард следил за порядком в ночной жизни богатых и знаменитых с усердием, которое посрамило бы самого Джона Эдгара Гувера.[66] Он является Эллиотом Нессом[67] журналистской полиции нравов. Он гордился тем, что никогда не пресмыкался перед знаменитостями и в результате постоянно оказывался втянутым с ними в длительную вражду. Например, в 1991 году Мики Рурк, который был одним из любимых объектов его насмешек, дал интервью «Форт-Лодердейл Сан-Сентинл», в котором обвинил двухметрового журналиста в том, что тот прячется за своей машинисткой. «У него кишка тонка, чтобы выйти и сказать: "Мики, я считаю тебя омерзительным" или "Мики, я считаю твою игру отвратительной"», — кипела от злости звезда «Девяти с половиной недель».

Ричард ответил ему прямо: «Дипломатическая нота Мики Рурку: В любое время, в любом месте».

Когда вечеринка подходила к концу, я присоединился к группе, направляющейся в «Бауэри бар», — вот он, мой шанс наконец-то туда попасть. Среди нас был известный ведущий одной из рубрик «Вэнити фэр» Джордж Уэйн, колоритный гей с Ямайки. Одной из его причуд была свойственная многим знаменитостям привычка говорить о себе в третьем лице. Мне не приходилось раньше встречать черных гомосексуалистов, поэтому, сидя с ним в такси по дороге на Четвертую Восточную улицу, я был слегка испуган.

— Итак, Джордж, — попытался я начать разговор, чтобы растопить лед. — Как долго ты занимаешься бумагомарательством?

— Бумагомарательством? — воскликнул он в ужасе. — Джордж не бумагомаратель. Он беллетрист. ЧЕРТОВ БЕЛЛЕТРИСТ!

После этого я решил заткнуться.

Когда мы доехали до места, Джордж решительно направился к входу и в нетерпении остановился перед бархатным канатом. Он одарил вышибалу высокомерным взглядом, словно повелевая: «Поторопись, у меня мало времени».

— Сэр, отойдите, пожалуйста, от двери, — прорычал «планшеточный нацист».

— И почему я должен это сделать? — хмыкнул Джордж.

— Может, вы и не заметили, сэр, но здесь очередь.

— Я в списке.

— Все эти люди в списке, — ответил вышибала, показывая на толпу за спиной Джорджа. — Если встанете в очередь, я уверен, что в свое время вы тоже попадете внутрь.