Ион Агырбичану - «Архангелы» Страница 25

— Куда же она запропастилась, господи! Из-за нее уже на четверть часа задерживается обед!

Сердечко Эленуцы радостно забилось.

— Боже мой, если бы они не нашли меня! Как было бы хорошо! — зашептала она про себя.

Но радовалась она напрасно. Уже через минуту послышались шаги Гицы, подошедшего к запертой двери.

— Возможно, она здесь, читает, как и вчера, — раздался его голос. Постучавшись осторожно в дверь, он спросил: — Эленуца, ты тут?

Бледная Эленуца отворила дверь. Перед ней стояли Гица и мать. Не успела девушка шагнуть за порог, как появился отец.

— Где ты болтаешься в такое время! — грозно спросил он.

— У меня голова болит, — отвечала девушка. — А к обеду я выйду при одном условии.

— При условии? — удивился Иосиф Родян.

— Да, если меня не посадят рядом с Войку. Я его не переношу.

Отец громко расхохотался.

— Хорошо, — согласился он, успокоившись. — А с кем бы ты хотела сидеть?

— С доктором Принцу, если можно, — отвечала бледная Эленуца, которая и впрямь выглядела больной.

— Это невозможно, дорогая. Такого афронта молодые люди не перенесут.

— А разве есть еще молодые люди? — быстро переспросила девушка, и щеки ее вспыхнули. Сама не зная почему, но при упоминании о «молодых людях» она подумала о Мурэшану.

— Прункул и Унгурян, — улыбаясь, ответил Гица.

— Тогда рядом с Прункулом или Унгуряном, — согласилась Эленуца, и голос ее дрогнул.

— Браво! — воскликнул управляющий. — И ты предпочитаешь компанию «Архангелов»!

До столовой, где был накрыт праздничный стол, нужно было миновать три комнаты. Обедали не спеша, запивая каждый кусок выдержанными винами из подвала Иосифа Родяна. Вина были крепкие и горячили кровь. У старика Поплэчана уже заплетался язык и, даже пытаясь, по своему обыкновению, засмеяться, он под общий хохот разевал только рот. Адвокат Стойка пустился философствовать со студентом Унгуряном, который, поддерживая беседу, время от времени восклицал: «Колоссально!» Петре Стойка, не зная, то ли соглашается с ним этот молодой человек, вливающий в свою широкую глотку вино стакан за стаканом, то ли издевается над ним, наконец сердито воскликнул:

— Ты понимаешь хоть что-нибудь? Нечего кричать «Колоссально! Колоссально!». Мне доводилось беседовать и не с такими людьми.

— Колоссально! — снова выдохнул Унгурян. Все разразились оглушительным хохотом, и только кандидат в присяжные поверенные Войку, словно в насмешку, издал свое «ме-ке-ке». Доктор Принцу совсем запутался, пытаясь перечислить, какие преимущества и беды содержит алкоголь.

Непрерывно стучали ножи и вилки. Докторша одна проглотила половину торта. Мужчины уничтожали вино.

— От «Архангелов» не убудет, — повторял Стойка всякий раз, когда приносили новый кувшин.

Спустя полчаса после обеда Иосиф Родян провозгласил:

— А теперь пошли веселиться на луг!

IX

Василе Мурэшану сделал на книге надпись, имея явное намерение досадить Эленуце. Намереваясь взяться за перо, он был еще во власти чувства, которое неожиданно вспыхнуло, когда он разговаривал с братом и сестрой. Ему хотелось найти такой афоризм, который больно задел бы Эленуцу, потому что и сам он ощущал себя задетым. Чувство это возникло оттого, что ему показалось, будто брат и сестра смотрят на него свысока. Поддавшись ему, Василе холодно распрощался с Гицей и Эленуцей, словно они были совершенно чуждые ему и недоброжелательные люди. Но, взяв в руки перо, он забыл о желании обидеть Эленуцу, ему захотелось заставить ее немного призадуматься. У него не было никакого права, никаких оснований требовать от домнишоары Родян уважения к себе, никаких оснований полагать, что она встанет на его защиту. И все-таки, сам того не сознавая, — возможно, под воздействием длительных мечтаний, — Василе ожидал, что Эленуца, единственная из всего семейства Родян, будет на его стороне. И если бы он мог представить себе положение более беспристрастно, то понял бы, что Эленуца и впрямь относится к нему очень доброжелательно. Стоило только вспомнить, как она помогала ему зажечь свечку на паперти, все сомнения сразу бы рассеялись.

Но взор бедного семинариста был затуманен. Неожиданная встреча с Эленуцей Родян в ту ночь взволновала его так глубоко, что все его мысли пришли в смятение. Встретив брата с сестрой на дороге, он взволновался не меньше и вновь погрузился в бесконечный спор с самим собой, со временем ставший даже комичным. В голове его царила такая сумятица, что более или менее отчетливо он представлял себе только одно: он обещал домнишоаре Родян прислать книгу. Но, вспоминая об этом, Василе ощущал, что между ним и Эленуцей ничего общего никогда не было и не будет, что они совершенно чужие друг другу люди. И по дороге к дому, впав в отчаяние, семинарист возжаждал мести.

Но стоило ему взять в руки книжку, как он тут же ощутил безграничное раскаяние. Совсем другие намерения были у него, когда он ее покупал. Как он был счастлив, представляя, что подарит ее! Какое прекрасное, прочувствованное посвящение собирался написать на первом листе! И вот на тебе! Нет, нужно быть просто младенцем, чтобы так довериться собственным мечтам!

И все же, прежде чем написать, Василе не раз повторил про себя изречение, которое пришло ему в голову, словно по волшебству. Ему казалось странным, что пока он хотел высказать нечто невообразимо прочувствованное, он никак не мог найти, что же именно, а теперь вдруг совершенно отчетливо звучали в нем слова: «Подлинное счастье в нас самих», и он чувствовал, что ничего более подходящего ему не найти. Но написать их на книге медлил. Несколько раз макал перо в чернильницу, пока вдруг не осенила его блестящая мысль: «Я не имею права ни оскорблять, ни обижать ее. Однако могу остаться доброжелателем, предупреждающим об опасности». И он решительно надписал книгу, хотя тут же почувствовал угрызения совести: ему показалось, что эта строка навсегда отстраняет его от Эленуцы; а потом опять стало даже приятно, что изречение это наверняка неприятно заденет девушку.

Закрыв книгу, Василе поручил работнику передать ее «домнишоаре Эленуце Родян». Хотя он все еще испытывал смятение, однако, отослав книгу, немного успокоился. Первый день пасхи прошел как бы через силу. Веселье сестер и отца досаждало ему. Василе думал о семинарии, о соучениках, наставниках. Ему хотелось оказаться среди холодных стен старинного здания, а желание побывать дома он счел теперь настоящей глупостью — только в семинарии была настоящая жизнь!

На второй день пасхи, после заутрени и разговора с отцом, жизнь показалась Василе веселее. Позавтракав, он ускользнул из дома и отправился посмотреть, как веселятся рудокопы.

Когда Василе Мурэшану добрался до луговины, Лэицэ еще не вернулся. Семинарист, заметив дьячка Гавриила, восседавшего за одним из покрытых рядном столов, протолкался сквозь толпу и подсел к старику.

— Христос воскресе! — произнес он, протягивая дьячку руку.

— Воистину воскресе! — радостно отозвался тот и заботливо спросил: — Чего выпьешь? Пива или винца стаканчик?

— Стаканчик винца, — ответил семинарист и налил себе в стакан из бутылки.

— «Карбанет»! — весело сообщил дед Гавриил.

— И крепкий! — отхлебнув, заметил Василе.

— А чего ты хочешь! Пасха бывает раз в году! — радостно подхватил старик. — А твои разве не придут? — спросил он, наливая стаканчик до краев.

— Кто?

— Батюшка, попадья с барышнями.

— Как это не придут? Придут обязательно! — отвечал семинарист.

Они чокнулись и выпили еще по стаканчику.

— Не слишком ли зачастили? — улыбнулся Василе.

— Ничего не зачастили! Вот когда служу, я и капли не выпью, чего нет, того нет! — покачал головой дьячок. — А сейчас и нам повеселиться не грех! Ну, что, нравится тебе гулянье? — окинул он взглядом кружащиеся в бешеном танце пары.

— Нравится! — радостно отозвался семинарист, который сразу же словно просветлел, оказавшись среди жизнерадостной толпы под ясным весенним солнцем.

— И правильно, что нравится, — одобрил Гавриил, — такого пасхального гулянья, как у нас, нигде больше не бывает. Раз в году и наши работнички берут свое.

Вдали послышались крики «виват» и «ура»: вернулся Лэицэ со своими музыкантами. Тут же грянула «хора» и образовался огромный круг.

— А тебе не охота пойти потанцевать? — обернулся дьячок к Василе.

— Охота! — улыбнулся семинарист, чувствуя, как при звуках музыки по всему его телу побежали мурашки.

— Коли споткнулся, падай!.. — воскликнул дьячок. — Других господ, как я вижу, нету еще, — добавил он, оглядываясь по сторонам. — Никого нет, — продолжал дьячок, — ни нового письмоводителя, ни писаря, ни господ учителей. Придет время, все притащатся один за другим. Все будут тут, как только появится Родян.