Михаил Мамаев - Месть негодяя Страница 25

И мы дали еще по одной. И тронулись.

— В отличие от Москвы, чувствую себя здесь потерянным, — сказал Паша на улице совсем другим тоном (улица всегда меняет наш тон, вы заметили?). — Мне не нравится быть потерянным, а тебе?

— Чего же ты хочешь?

— Чтобы не затихало шумное веселье, как пелось в одной пионерской песенке.

— Серьезно? А я устал от шума. Мешает слушать ветер перемен, извини за высокопарный стиль.

— Ветер — это тоже шум, старик!

— Нет, ветер, это гул, улавливаешь разницу?

В ночном клубе оказывается, что Паша бывает здесь в каждый свободный вечер. Когда ознакомительная экскурсия по клубу закончена, тормозим у стойки бара, берем спиртное, квадратную, как фантазия Малевича, сигарную пепельницу и большие спички для сигар. Паша притаранил из Москвы пару хороших сигар — он любитель сигар, знает в них толк. Скромно дислоцируемся за колонной, выпиваем и закуриваем сигары. Многие здороваются с Пашей. Из толпы нарисовалась некая Марина.

— Ты в первый раз здесь? — кричит мне в ухо. — А я раньше танцевала здесь го-го…[8]

Через три секунды Марина теряет ко мне интерес. В ночном клубе, если ты не в плавках или купальнике и не танцуешь на возвышении брачный танец сексуально голодного самца или стремящейся к оплодотворению самки, то есть если ты не го-го — трудно приковывать к себе чей-то интерес дольше трех секунд, если, конечно, ты не даешь понять, что готов платить… Место Марины сразу занимает еще одна.

— Ты же актер? Не общайся с этой, иначе ты упадешь в моих глазах.

— Почему упаду?

— Ты все не правильно понял… — кокетливо улыбается. Пытаюсь поймать ее взгляд, но она отводит глаза. У нее красивое лицо.

— Не парься, — говорю. — Подумаешь, упаду в глазах! Это не так больно, я проверял. Иногда падать — это все равно, что летать.

— В смысле? — озадаченно хмурит лобик.

— Если летишь в бездонную пропасть, то никогда не узнаешь, что падаешь. Будет казаться, что паришь.

— А ты странный… — как будто обижается. Я заметил, некоторые обижаются, когда не могут понять. Ладно, главное, чтобы за это не расстреливали! И впредь буду следить за базаром, постараюсь быть проще, ну, или хотя бы говорить проще — короткими четкими фразами, я же все-таки в ночном клубе, а не в библиотеке или суде…

— Потанцуем? — спрашивает.

— Извини, в другой раз.

— Почему?

— Не люблю.

— Ты же актер.

Это замечание забавляет. Многие думают, что если актер, то обязательно должен любить танцевать, петь, рассказывать анекдоты… Может, они и правы. Тогда Паша Глазков — гениальный актер, а я — вообще не актер.

— Ну, ладно, еще увидимся, — и мгновенно исчезает. Мне нравятся ночные клубы тем, что захотел исчезнуть — сделай пару шагов в сторону, и тебя нет.

— Сейчас познакомлю тебя кое с кем, — кричит Паша, ныряет в толпу, возвращается с брюнеткой в коротком бирюзовом платье.

— Это Таня. Ну, вы общайтесь, а я пройдусь.

— Что тебе заказать? — спрашиваю.

— Только, если ты тоже, — отвечает. У нее приятный, почти детский голос и такого же возраста улыбка. — Я выпила с друзьями мартини, — деловито сообщает.

— Где твои друзья?

— Уехали.

— Паша тоже твой друг?

— Нет, конечно! Он подружился с моей подругой.

Как же мне весело и легко! Может, вино так работает благодаря сигаре? Это редко бывает со мной. Среди большого числа чужих одно ухо у меня всегда настороже, как у спящего волка. Если бы я был Змей Горыныч, одна голова у меня точно никогда бы не спала и не выпивала, чтобы бдительно следить за периметром.

— О чем ты думаешь? — спрашивает Таня.

— О тебе.

— С какой стати? Ты меня совсем не знаешь…

— Но могу узнать.

Танцуем медленный танец. Чувствую животом спортивный Танин животик, косточки на бедрах… Если девушка худенькая и загорелая, в джинсах с заниженной талией и в короткой маечке, так и хочется встать на колени и поцеловать благословенную полоску обнаженной кожи в считанных сантиметрах от святая святых… Возможно, традиция вставать перед женщиной на колени родилась в те незапамятные времена, когда в моде, как сейчас, были голые пупки — все на свете повторяется, так что голые пупки наверняка уже когда-то были в моде. Грудью прижимаюсь к крупной высокой Таниной груди. Чувствую, как пульсирует ее большое горячее сердце. Кожа у нее смуглая, черные, как смоль, волосы ухожены и струятся по плечам. Чем-то похожа на Юлю Гулько, только взгляд теплый и заинтересованный. «Надо завязывать общаться с потухшими взглядами, — думаю. — Эти потухшие лягушачьи взгляды, как полоса препятствий для спецназовцев — хочется поскорее через нее проскочить…»

— Долго еще здесь собираешься быть? — спрашиваю.

— Нет, надо домой. А ты?

— Тоже надо.

— Поехали вместе. Я могу проехать через тебя.

Улыбаюсь.

— Почему улыбаешься? — настораживается Таня. — Не подумай ничего такого, мы просто высадим тебя у твоего дома и все!

— Смотрела фильм Сидни Поллака «Жизнь взаймы»? — интересуюсь вместо ответа. — А книгу Эриха-Мария Ремарка читала? Это один из моих любимых романов и фильмов. Он про то, что надо торопиться жить. Использовать любую возможность, чтобы почувствовать себя счастливым. И не думать о последствиях. Следующего раза может не быть…

По телефону вызываю такси. Садимся в старенький форд с черными шашечками. За окном плывет ночная иллюминация. Темнота густа и прохладна. Всю дорогу рассказываю содержание фильма «Жизнь взаймы». Там есть сцена с воздушными шарами. Утром герой Аль Пачино просыпается, а Лилиан рядом нет. На столе записка «Уехала кататься на воздушных шарах». Герой Аль Пачино в бешенстве. Бросается ее искать. Находит, кричит:

— Это риск? Это ты называешь риском? Отправиться летать на воздушном шаре с каким-то колбасником? Твои вопросы для меня, словно стена, о которую я бьюсь. Ты кричишь в тоннеле. Ты сочиняешь небылицы. Ты врешь. Пишешь мне записки. Ты рискуешь… От риска жизнь становится слаще? Черта с два!

А она ему:

— Я буду летать! Бобби, сделай то же самое, сделай!

И в небо взмывают воздушные шары. Разноцветные. Большие и маленькие. И надувные детские шарики…

Что такое настоящая свобода? Знаешь, кожей чувствуешь — жизнь может закончиться в любое мгновение — вот она, пропасть, совсем близко… Под ногами осыпается ненадежный грунт, еще полшага и сорвешься, а может, и меньше, чем полшага! Но все равно бесстрашно продвигаешься вперед — нельзя останавливаться! Успеть рассказать, что никто кроме тебя, потому что не знает, не хочет, или боится!.. Врать девчонкам! Разбрасываться! Кричать в тоннелях! Торопиться! Ничто не длится вечно! Если есть впереди хоть чуть-чуть времени — это удача! Никто не знает, сколько осталось! Рисковать — слаще то, ради чего рискуешь!

— Я хочу дослушать эту историю, — шепчет Таня, когда такси останавливается у моего подъезда. — Ты не против? Тогда идем!

В квартире нас встречает медленная музыка из радиоприемника.

— Ты всегда оставляешь музыку, когда уходишь? — спрашивает.

— Нет. Только иногда…

Сажусь в большое кожаное кресло, усаживаю ее на колени. Лицо совсем близко. Чувствую, как свежо пахнут ее волосы. Я целую ее… У нее пухлые спортивные губы — от них, как и от всего ее тела, идет теплая упругая энергия.

Deeper and deeper… Harder and harder…

…Она такая красивая в постели! Еще красивее, чем, когда в платье и на каблуках. Есть женщины, что в постели выигрывают. Их, по-моему, меньшинство. Остальные — даже самые безупречные — почему-то боятся в постели зажженных ламп. Максимум, что могут позволить — одинокую свечку в дальнем углу. Может, эта свечка на краю искаженного пограничного пространства между светом и темнотой и есть тот самый свет в конце туннеля, на который летят все мотыльки?

Так странно — мы провели несколько часов в ночном клубе, танцевали, пили, я курил, но ощущение, что мы чистые. Так мало осталось чистых людей…

— Расскажи мне, каково это — быть актером? — просит через час.

— Хочешь услышать еще одну сказку?

— Нет, хочу правду.

— А может, она горькая?

— Все равно.

Этим двадцатилетним всегда подавай правду, пусть даже горькую. Ни одна еще не просила меня: «Обмани! Сделай так, чтобы я ничего не узнала! Хочу любить тебя, что бы ни случилось…» А зря! «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман…» — писал Пушкин за 7 лет до своей гибели. Думаю, если бы он понял это позже, его жизнь была бы еще короче — низкие истины не только травмируют, но и убивают, и чем раньше это поймешь, тем дольше протянешь… Если правда горькая, мне, например, больше по душе, чтобы врали. Только чтобы врали талантливо, чтобы обман возвышал. Меня трудно обмануть — даже в низкие истины редко верю. А уж, казалось бы, чего проще!