Михаил Мамаев - Месть негодяя Страница 26

— Ну, тогда слушай, — шепчу на ушко. — У нас по контракту двенадцатичасовой рабочий день. Не трудно прикинуть — на жизнь остается двенадцать часов. Из них восемь хорошо бы поспать. Пару часов тратишь на дорогу к месту съемок и назад. Остается два часа на жизнь, что обычно тратишь на подготовку к следующему съемочному дню. И есть еще тексты, что надо учить… Случаются травмы, так как сцены драк обычно снимаются по старинке — с большим количеством дублей и использованием каскадеров в самых крайних случаях. После травм актеры продолжают работать, как говорится, на морально-волевых… Кое для кого морально-волевые подразумевают алкоголь. Но я не пью во время работы — это табу… Тебе все еще интересно?

— А как в Голливуде снимают опасные сцены? — живо интересуется.

— Десятки камер, подробные репетиции с дублерами. Герой делает один — два дубля на крупных и средних планах. Самое сложное снимается с каскадерами. Засада в таких сценах — если большое число дублей. Люди быстро устают. Ошибаются. Отсюда все эти сломанные носы и челюсти. Чем больше камер, тем меньше дублей…

— Сколько у вас камер?

— Две.

Проводит пальчиком по шрамам у меня на руке.

— Это тебя на съемках?

— Нет.

— Почему-то я так и думала.

— Надо же, люди и не догадываются, насколько трудно быть актером, — вспоминает еще через какое-то время.

Я потный и тяжело дышу.

— Да, ужасно тяжело. Особенно, если встречаешься с двадцатилетними…

— Нет, правда! Они думают, быть актером просто! Типа, ходи по презентациям и премьерам, пей шампанское, купайся в славе! А когда актеры умирают молодыми, все недоумевают, почему.

За окном светлеет.

— Я решила — останусь у тебя, — говорит решительно, словно в знаменателе «теперь я с тобой, и я тебе спасу!»

— В смысле жить? — осторожно уточняю.

— Нет, я имела в виду сегодня до утра. Но, если ты захочешь, то могу и дольше.

— Даже не знаю, что сказать. Уже и так почти утро. А вообще…

Она привстает на локте и делает такую грустную мордочку, что любой другой на моем месте разрыдался бы.

— Что-то я не поняла, ты хочешь, чтобы я прямо сейчас уехала?

— Нет, конечно! …Но вообще, да…

— Я обижусь, — выдавливает и отворачивается к окну.

— Не обижайся! Просто, когда работаю, то сплю один, — поспешно объясняю. — Не высыпаюсь.

Хочется обнять ее, приласкать, как котенка. Но понимаю — тогда точно придется оставить у себя.

— Жаль, — говорю вместо этого очень спокойным, почти холодным голосом. — Тогда мы больше не увидимся. У меня такая работа — надо высыпаться. И много времени проводить в одиночестве. Я очень хочу с тобой общаться. Мы можем встречаться, устраивать превосходные вечера. Но ты будешь уезжать. Если ты не согласна…

— Согласна.

— Я не обижусь…

— Да, говорю же, согласна!

Повернулась, обняла, стала целовать… Господи, сколько же у нее не было секса? Или это для нее норма?

Бережно отстраняюсь, встаю, шлепаю к плите. Завариваю манную кашу.

— Ты проголодался? — кричит, слыша, как звеню кастрюлями. — Давай, я приготовлю?

— Нет, язва немножко беспокоит…

— У тебя еще и язва! — произносит таким тоном, словно по-другому и быть не могло.

Сидим, голые, на кухне. Ем кашу, а она смотрит и улыбается. Небо за окном на глазах светлеет.

По телефону вызываю такси. Стоит, одетая, в прихожей, протягивает руки.

— Ну, иди ко мне, герой, давай прощаться!

Мне вдруг так снова хочется, что не могу сдерживаться — срываю с нее одежду… Она садится на корточки, делает все очень нежно. Но я понимаю — быстро не получится. Трудно сделать за две минуты то, что надо делать часами…

…В одиннадцать разбудил домофон. Привезли воду.

Удивительно, спал так мало и выпил так много, да еще делал и то и другое с сигарой в зубах, а чувствую себя, как младенец! «Может, многие младенцы так и рождаются — с маленькими бутылочками вина и крохотными сигарками в беззубых пастенках? — фантазирую весело. — Может, за это и хлопают по попке, едва перерезав пуповину?»

Бодрящий наркотик в крови кипит! Сердце переполняют радость и желание всегда быть счастливым. Хочется звонить Глазкову, Тане, Вознесенскому, Бонч-Бруевичу, Путину, Господу богу! Рассказать им, как важно радоваться каждому мгновению, проведенному на земле! Мечтать, строить планы, замахиваться на труднодостижимое и не бояться, когда оно замахивается в ответ! Стараться во всем быть максималистом, как молодой и амбициозный удав, решивший сожрать на завтрак половозрелого быка, или как бычок-подросток, решивший на спор проделать не короткий путь в лабиринте желудочно-кишечного тракта половозрелого удава! «Глазков явно что-то подмешал в сигары! — думаю, не в силах успокоиться. — Бармен что-то подсыпал в вино! В поцелуях Тани была такая космическая благодать, как будто она натерла губы специальным волшебным блеском или незадолго до нашей встречи целовалась взасос с самим Иисусом Христом, Магомедом или Буддой…»

Скорей бы наступил вечер! Снова встретиться с Глазковым, пойти ужинать в хороший ресторан, на дискотеку, в толпу красивых и влюбленных в жизнь!

Принимаю горячий душ.

Выпиваю крепкий горячий кофе без молока.

Выхожу на улицу, чтобы подставить лицо солнцу и ветру.

Полдень. Тепло и солнечно. Осенью в солнечный день трудно без часов определить утро, или вечер. Солнце не поднимается и не опускается, а как будто неподвижно висит беспристрастным золотым фонарем. И свет другой. Мягкий. Как летом на закате. Или на рассвете далеко от дома, где ты прогудел ночь навылет с кем-то, кого уже и не вспомнить. И теперь идешь по пустынной морской набережной среди стариков, ковыляющих на утренний заплыв, поглядываешь на их измученные жизнью узловатые синие ноги, торчащие из отутюженных шорт, и ликуешь — все лучшее впереди!

Вечером звоню Глазкову. У него все утро и день были какие-то приключения, он усталый и не выспавшийся, собирается залечь спать.

Набрал номер Тани.

— А я как раз недалеко от тебя, — говорит. — Что купить?

…Сидим на диване у телевизора. Ем заказанный в ближайшем ресторане отварной говяжий язык с картошкой и помидорами, пью виски со льдом. Таня пьет воду.

— Хочешь сигару? — спрашиваю, видя, что она совсем не получает удовольствия от воды.

— Мне не нравится курить.

— Мне тоже. Но я подсел на вкус сигарного дыма — он помогает быстрее высыпаться и испытывать радость от ерунды. И то и другое в последнее время мне необходимо, как воздух…

Выкуриваем вместе небольшую сигару «Ромео и Джульетта», одну на двоих. «Господи, и кому пришло в голову так назвать сигары?! — думаю. — Чтобы оправдать название, я бы написал на коробках руководство: „Только для тинэйджеров. Рекомендуется выкуривать одну сигару на двоих перед сном. Для улучшения действия никотина лучше запивать раствором цианистого калия“». Целуемся на диване, по очереди прикладываясь к сигаре.

А потом мы в спальне…

При свете ночника…

Долго…

…Чупа-чупс придумали не для детей — эти леденцы надо разрешить продавать только в секс-шопах…

Все, что она делает сейчас со мной, не для меня — это ей так хочется. Но даже если это не так и она играет — пусть! Да здравствует обман, приносящий блаженство! Да здравствует ложь, от которой встает! …Когда снова вошел в нее, она сразу влажно и шумно кончила. И почти одновременно с ней я.

…Когда Таня уехала, я быстро лег и погасил свет. Была половина четвертого, а вставать в семь.

«— Сигары идут только мужчинам — они стимулируют, расслабляют и придают мужественности.

— А что придает женственности?

— Ныть, рожать детей, обсуждать соседей… <…>

— Ты неправ.

— Нет ни правых, ни виноватых. Каждый исполняет свою роль.

— И каковы эти роли?

— Ты стремишься быть живой и твоя роль быть живой и преумножать жизнь вокруг.

— А твоя роль?

— Моя роль — быть мертвым, абсолютно мертвым…»

Ингмар Бергман «Земляничная поляна»

«Серые пятна на экране…»

…Сцена в мэрии, в кабинете Филиппа занимает почти четыре минуты. Таких длинных игровых сцен на этом проекте еще не было.

Во время репетиции подъехал Бонч-Бруевич.

— Ты совсем в этих сериях другой, — сказал Глазкову. — Для меня это откровение, Паша. Не думал, что так хорошо умеешь играть! После нашего проекта предложения на тебя посыплются, как из рога изобилия. Что тут скажешь — настоящая Звезда! — и потрепал Пашу по плечу.

О моей игре он ничего не сказал. Я ждал, что скажет. Хоть что-нибудь. Ну, хотя бы: «Ты тоже молодец, Алексей, работаешь ровно и профессионально, находишь интересные детали, неожиданные повороты, острые углы…» Или, например: «Ты тоже молодец, Алексей, ты всегда такой подготовленный, всегда знаешь текст и почти никогда не споришь с режиссером, стараешься осмыслить режиссерские предложения, соединить их со своим видением роли и выдать достойный результат…» Ну, или, в конце концов: «Ты тоже молодец, Алексей, ты всегда опрятен и подтянут, и от тебя всегда пахнет дорогим отличным парфюмом…» Шутки шутками, но я протащил на себе первые четыре серии. Филипп там пугается, выглядит растерянным, хмурится, задает неудобные вопросы и получает от бандитов по башке. Родион действует, ведет сцены… И, в конце концов, у меня, действительно, отличный дорогой парфюм! А может, Бонч специально? Он сам актер, знает, как порой помогают эмоции из реальной жизни по другую сторону камеры. Может, попытался разозлить? Думает, я от этого лучше сыграю? Бончу хочется, чтобы мы все играли злее. Он задумал мужской сериал, и считает, что чем злее будут герои, тем выше будет рейтинг.