Эльфрида Елинек - чисто рейнское ЗОЛОТО Страница 25

Б.: Я правда должна уйти? Должна удалиться, больше не спать с тобой, я имею в виду, больше не спать и не править[105] с тобой, отец? Слушаться кого-то, кого я не знаю? Бросаться неизвестно на кого, и даже если бы каждый был героем, разве было бы не важно? Ты меня все время в этом обвиняешь и думаешь, что подловил меня, полагая, что я горю желанием подчиниться такой судьбе. Навязываться кому-то, кто меня не хочет? Потому что герой всегда хочет чего-то другого, но не того, что у него есть. Он хочет постоянно созидательной жизни, но все равно погибает. Он хочет, чтобы там, где его нет, была смерть, но потом умирает сам. Герой все всегда хочет сделать сам, он хочет, чтобы ничто, что есть, не пропало, даже если ему самому придется позаботиться об этом. Он хочет, чтобы все пропало, и об этом-то он позаботится. Он хочет, он хочет, он хочет. Герой погибнет. Он погибнет вместе со всем, что есть. Герой охотится, он охотится терпеливо и целеустремленно, но в конце именно он оказывается тем, на кого ведется охота. Герой хочет уничтожить господство одного над другими, власть могущественных, чтобы могущественным был он один. Но он погибнет. И при этом он умрет. Собственное могущество будет этому герою безразлично, он даже не познает его, поэтому ему придется умереть, из обиды за других могущественных с их дутым, с их надутым могуществом, умереть, хотя ужас при этой мысли почти пригибает его к земле, где он все равно в итоге окажется. Он попытается сломить власть собственности и власть могущественных. Но он попросту окажется сломлен, потому что он, да, сам того не сознавая, а не бессовестно, сам принадлежит к ним. Он захочет скрыть сокровище, единственный, но они бросили его в воду, потому что до этого целые поколения героев убивали друг друга из-за сокровища, сотни убиты, тысячи утонули. Всего лишь из-за денег. Только ли из-за денег? Только из-за денег! Тогда они бросили сокровище в воду, чтобы никто его больше не получил. Разумное решение. Сотни лет шла война за золото, но теперь с этим покончено. Золото теперь в реке, все в реке, река ничего не отдает, придется вступить герою, но, к счастью, не в нее, чтобы было вообще что-нибудь. Герой – это представитель убийцы, представитель фюрера, представитель представителя, вплоть до самого верха, до бога, который назначает представителей, а потом убивает, потому что в конце концов всегда должен оставаться он один. Место только для одного. Герой, представитель бога, ангел, и отец, должно быть, настроен к нему враждебно. При этом герой вообще-то должен быть его любимчиком. Спасибо, что ты оставляешь его на меня, отец. Но удержать героя, это никому надолго не удастся. Раньше все убивали друг друга из-за золота. Сейчас убивают только героя. Герой воплощает все, чем не являешься, и что, однако, следует убрать подальше. Одним многовато. Чего нельзя достичь самому, и чего при этом не должно быть, следует устранить. Вместо того, чтобы самому приложить усилия. И этого я должна хотеть? Собственная воля властитель героя?[106] Лучше, чем среднестатистический человек – в любом случае! Могу только сказать, что с этим господином я бы познакомилась. Он в любом случае будет лучше среднестатистического, пока не случится так, что он падет; спасибо, отец, что я обязана брать не каждого, а только того, кого никто не ищет, и который, однако, тебя прикончит. Смена третья: помощники. Посредственные агенты и находят только посредственность. Но герои другие. Вот эти трое, еще вон тот, интеллектуал, другой внушающий ужас, Логе и Хаген? нет, куда там! этот негатив увеличивать не нужно! так сегодня уже не делают! На жестком диске все мы одного размера, если только не увеличим сами себя. Эта женщина, женщина героя, с ней так мило обошлись, коврик у ванны и гардины, нам, героям, нужна же она, эта женщина? Да, это женственное издание Иисуса карманного формата с этим «Я та, которую вы ищете!» Скорее Гутруна, чем Брюннхильде. Нежнее. Нежнее меня, в любом случае. Гутруна – это именно та, которая готовит, которая готовит для героев, пока я все горю за них, но в данный момент все еще сплю. И тем не менее все обойдется. Но до добра не доведет. Они не выйдут, эти герои, чтобы их можно было увидеть снаружи. И они у нас не выйдут из употребления. Вон уже идут новые! Парочку мы уже пригнали сюда. Две штуки плюс полвалькирии. Вон они болтаются в седлах, отчасти мертвые, но полвалькирии еще полуживо. Кто там висит? Чуть позже мы назовем имена героев. Уведите своих гнедых от серого прочь, я имею в виду, уведите одну лошадь от другой, скорее! Милый серый, сейчас тебя уведут от гнедых, вы милые гнедые, сейчас вас не уведут от серого, по которому вы так давно изнываете! Наоборот. Вы толкаете самих себя в пламя. Вы сами ведете себя туда, сами тащите за уздечку. Кобыла бьет коня, мы же не можем этого допустить! Мир перевернулся! Раздор между богатырями рассорит и коней! Мир переворачивается обратно. Гнедой, не нарушай согласия! Но герои так любят это делать, им это нравится больше всего! Милый гнедой и милая серость! Добро пожаловать, вы оба! Они подрастают, эти герои, как будто могут брать силы от земли. Они и могут. Священная земля, она доставляет. Только бы не было большого уклона, они же поедут на велосипедах. Они поедут на отдых, они будут очень милы и ставить палатки. Они поедут в доме на колесах на кемпинг. Они будут вежливы с соседями, не будут скупиться, будут нормальными, будут выглядеть атлетично, в любую погоду будут на улице. Они снова и снова будут возвращаться в свой вагончик или в свою милую квартиру. Они будут похожи на всех и ни на кого. Или же просто останутся дома, там ведь лучше всего. Как я. Нет, я имею в виду не то, что я лучше всех, а только то, что я останусь дома. Спать в дождь, в солнце, в ветер, в снег. Нет, не спать. Ездить на велосипеде. Все время ездить на велосипеде, хобби героев. Не всех героев, но этих. В горнице высокая перина, на ней спит гость, коим я не являюсь. Один бог закрыл мне глаза. Этим героям женщина чистит духовку, гостям относят тарелку с пирожными, на которых нет моего профиля. Пирожные по рецепту из поваренной книги, мне там не место. Меня ни в одной книге не может быть. Меня вообще не может быть. Почему часть этой квартиры закрыта для чужих? Почему для чужих все закрыто? Почему это они попросту запретили все для чужих? Здесь только для героев. Герои: пожалуйста, сдаемся. Вешайтесь! Нет, это неправильно. Если на вешалке больше нет свободных мест, оставляйте так! Герои, пожалуйста, оставляем свои жизни здесь. Собственные желания – единственный закон героя, собственная сила – единственная собственность героя? Самое великое в герое – его созидающая убийственная сила?[107] Так становятся героями? Один раз герой, всегда герой? Герой как единственный свободный человек, с занавесками, плиткой и ковриком в ванной? Это ему тоже нужно. Герой как тот, кому предлагают? Герой как тот, кто предлагает себя в качестве образца, которому никто не может следовать? Герой как воспитатель? Как свидетель новых героев? Нет, герой – это завершатель! Герой как терминатор. Герой единственный живой посреди скопища безжизненных, слабых, обессиленных. Герой как разрушитель порядка? Герой как освободитель миллионов рабов не-многих[108]? герой как свой собственный хозяин? и эти немногие, однако, как герои самих себя? Хотя там никого уже нет, они никого больше не оставляют, эти немногие это рабы собственной власти? Когда они это догонят? Что они сами себя делают рабами, рабами самих себя? Только потому, что они так решили? Нет, они имели в виду не это. Определенно нет! Растущие зарплаты, но наша рабочая сила не продается! Рабы бунтуют. Их сила, сила всех, кто не герой и у кого нет коврика в ванной, и подходящего к нему чехла на крышку унитаза, их бесцельная сила, сила рабов – это люди, которые ничем не желают заниматься, пока герои хотят и могут заниматься только собой – снова и снова продаются и снова продаются и перепродаются и перепродаются, силы расходуются, дополнительный капитал расходуется, расходует самого себя, и то немало, потому что даже занавески и коврики нужно же купить, даже если для этого придется пахать, как раб. У героев все это тоже есть. Оно плывет им в руки, им не приходится утруждаться, чтобы удержать что-то, они же не работают, они ничего не производят, они не сеют и не жнут, их и так кормят, не отец их кормит, но все-таки кормят. Им дают работу, вы уже знаете, кто, но часть ее всегда остается неоплаченной, почему бы тогда вообще не работать и быть за это героем, может быть, не за это, а вообще? сильная пьеса, просьба сохранять спокойствие! я только хотела сказать: сильная штука, но этого еще недостаточно, чтобы выковать из нее меч, для этого нужно несколько штук, вообще-то нужны опилки, то есть такие маленькие кусочки, не так ли. Я уже вижу, это было последнее, что вы стали бы терпеть: множество пьес. Но я, я, я предвижу: Работу ввысь![109] Куда ее? Кто-нибудь уж ее возьмет, с мутными договорами и жесткими законами, они нужны. Гномам это нужно. Они хотят этого. Вопрос, может ли вероятность любви быть признана государством одним из платежных средств? Нет, любовь нельзя признать платежным средством. Тем более для оплаты налогов. Да кто здесь вообще платит за это сокровище? Таможенник, нет, он не платит, но на этот раз мы имеем дело не с неимущим, нет, с непотребным, нет, потому что потребности-то у него есть, итак, на этот раз мы имеем дело с незначительным чиновником, который охраняет эту не подвергающуюся яростным нападениям границу, речь о деньгах, а не о жизни, и этот чиновник дважды переспрашивает, кто платит и каким способом, главное: чем? У нас нет денег, у нас вообще нет наличных денег с собой, даже в нашем гелендевагене их нет, даже в сумочке моей экстравагантной спутницы нет ничего, что могло бы заинтересовать государство при ближайшем рассмотрении или хотя бы издалека. Там ничего нет. На манто с меховым воротником, дорогие часы, туфли, сегодня Джимми Чу, государство претендовать не имеет права. Они никогда не будут ему принадлежать, даже если оно встанет с ног на голову. Что при этом выпадет, будет также принадлежать нам, а не государству, к примеру. Нет, денег у нас с собой никаких нет, да и зачем? А если бы и были, они бы принадлежали только нам. И пожалуйста, не могли бы мы уже поехать дальше, даме срочно нужно в туалет, я полагаю, государство не станет требовать с этого десятину, автостоянки обычно требуют десятку, пусть и для себя, ну, это было бы что-то! Унитазный налог! Правда нет наличных, спрашивает чиновник? Ну, тогда выходите. Но мы не хотим выходить. Но вы должны! Давайте! И что это такое? Что это? Семьдесят стольников, не сотовых, в нашей песне, в нашей песне их не будет, правда же? Правда. Семьдесят сотенных купюр только в нагрудном кармане рубашки, а там, откуда они, еще больше! Кто ищет, тот найдет. И что это там в сумочке у дамы, которой вдруг срочно понадобилось в туалет? Там в боковом отделении еще восемьдесят таких купюр. Вы что, раздраконили сокровище Нибелунгов? Нет, не раздраконили, скорее наоборот, превратили в бумагу? Обесценили? Просто обменяли драгоценное творение тысяч гномов на какую-то ерунду? Вы что, это прекрасное сокровище, вокруг которого столько алчности, из-за которого совершено столько убийств, хотя само оно никого не убило и преспокойно лежит себе и иногда поигрывает в картишки с драконом, не более, вы что, превратили это прекрасное, это легендарное сокровище в бумагу, которую и возите с собой незаконно? Откуда вся эта бумага? Она наверняка из какого-нибудь еще более кровавого преступления, раз уж вы так хорошо ее спрятали. Вы кого-нибудь убили из-за нее? Стыдно должно быть! Я понять не могу: Такое красивое сокровище, а теперь всего лишь пара тряпок? Разумеется, это не все, но так жаль! Раньше это было чистое золото! Зачем вы с ним так? Но эти стольники, сотни, все из Германии, господин инспектор, вы же видите, это просто бумага, кто же обменяет сокровище на бумагу? и кроме того: Дракону следовало бы лучше следить, часть вины на нем, это все из Германии и снова вернется назад, мы просто немного перенесем его через легкую каменную ограду, поверх границы деревьев, но границы – это то, что не каждый может преодолеть, только герой может, в данном случае герой и его супруга, они могут, они пересекут границу с парой кило бумаги, которые когда-то были сокровищем и для того, кто ими обладает, все еще таковым являются. Мы просто хотели купить за границей немного украшений, ни больше, ни меньше, скорее больше, чтобы дополнить сокровище, которое у нас дома, пара вещей, которых не было в сокровище, но они в любом случае относятся к нему, и в любом случае они нам срочно нужны. Но за границей мы не нашли ничего прекрасного, поэтому мы привезли эти деньги из бумаги назад, мы честны, мы честные нашедшие, и что мы нашли, мы тут же забыли. Подумайте, даже герою нужно было сначала поискать сокровище! У нас оно уже есть, но мы его между делом забыли. В принципе нам еще полагается вознаграждение за находку, ведь мы это сокровище нашли и уже не помним где. Что мы знаем, так это что оно принадлежит нам. Боже, мы так рады, что оно снова тут, пусть и из бумаги! Это может потянуть максимум на нарушение общественного порядка, делов-то! Мы забыли, что мы переделали часть сокровища в бумагу и перетащили через границу, пожалуйста, простите нас еще раз и не судите, вы, мужчина на страже границы, такие сложности с этими границами, что людям постоянно приходится их контролировать! Даже бумагу в другую страну по-тихому не вывезешь, чтобы не заметили. На все сокровище нам понадобилась бы пара грузовиков, и они точно бросились бы в глаза. Но мы решили держать себя в руках. Правда все равно вернется, она уже была в дверях, еще раз задумалась и снова вошла. Дракон тоже любопытствует, кто там пришел. Немного сокровища не хватает, а так все в рамках закона. Где дракон? Он имеет какое-то отношение к тому, что эта супружеская пара с Рейна, эти господин и госпожа Гибих[110], хотели перевезти через границу часть сокровища, отлитого в пачки бумаги? Гном видит это и тут же отказывается от любви. Он видит, как легко совершаются преступления и выбирает сублимацию, он замещает любовь деньгами и готово. Любовь: вещь, вокруг которой слишком много шума. Сублимация – это когда вместо большего получаешь меньше, когда малым заменяешь многое. Ничего особенного, это и правда может каждый. Тысячи рук гномов вкалывают, они куют, они стучат молотками, шлифуют, пилят и сверлят дыры в чем угодно. Но от рождественской премии им теперь придется отказаться и превратить ее в работу, сублимировать работой. Они сделают это с удовольствием, потому что верховный гном тоже от чего-то отказался, он как предприниматель несет ответственность, он отказывается от любви. Его люди никогда бы этого не сделали, они сублимируют как-то иначе. Лучше холодная, неуютная гостиная, но с телевизором, его судебный пристав забрать не может. Верховный гном, мрачный дух, как подумаешь, что за бред он творит, совершенно отказался от любви. Не проблема. Он за это никогда ничего не получит, но должен будет все отдать. Если бы он знал! Тогда бы он лучше любил. Если бы только знать такие вещи заранее! Теперь у него ничего нет. У него постоянно все тащут, другие потом это утаивают, например эта обеспеченная супружеская пара с берегов Рейна, как он, гном, земляки – как мило! – правда выше и вдвоем, потому что они не отказывались от своих любимых на родине, они уже ждут денег, что я хотела сказать, все зависит от стадии, на которой мы находимся, и сейчас мы находимся на стадии отрицания, пусть и, надеюсь, не надолго. Отказался только один гном. Он отказывается и берет за это прибавочную стоимость, он берет все, он перебирает, перенимает гном, кто прежде отказался от любви. Сейчас он хочет отказаться от еще большего. Гномы обычно далеко не герои, не правда ли. А другие при этом верховном ворчуне? Им-то что делать? Они работают. Работают. Герой их освободит от этого? Герой освободит всех? Супружеская пара с Рейна освободит сама себя. То есть это будет не сложно. И все-таки мы можем забыть об этом, это никому не под силу, и этим двум в конце концов тоже не удастся. Они получат повестку, господин и госпожа Гибих, она тупая корова, а кто он, не знаю, о них известят, потому что они не оповестили о своих деньгах, когда их дважды об этом спросили. И прежде чем петух прокукарекал в третий раз, они отреклись от своих несчастных денег. Они хотели пощадить свои деньги, такая у них отговорка. Бедные деньги и так уже устали от постоянного обмена! Они уже начали плохо ориентироваться! Герой тоже сделает что-то, прежде чем забудет меня тоже! Рейнские земли – королевство забвения! Герой тем временем освободит золото из воды и заново запустит круговорот убийств? О чем он вообще думает? Герой как игрушка в руках спекулянтов и денежных магнатов? Герой, так или иначе. Вот что я думаю, вкратце, прародитель, предатель, герой: Я знаю, можно было бы и короче, но не в моем случае. Когда пишешь, получается еще короче, но не когда говоришь, и в моем случае тоже. И на письме я также отказываюсь от краткости. И все это мне? Я правда могу оставить все это себе? Сон? Пламя? Месть? Дым? Пропасть? Что не получат гномы, которым приходится постоянно работать, можно я заберу себе? Ты это планировал, папа? Пожалуйста, и героя тоже, положите и героя тоже! Подложите его ко мне! Героя с одной стороны, а с другой – все остальное, чтобы земля затряслась, словно бы это Рейн и в нем сокрыты сокровища? Могу сказать вам, что-то в нем есть, в этом Рейне! Бревен в нем, к сожалению, нет, никогда у воды их нет, она проглатывает невероятные количества, не важно чего. Всасывающая вода. Она поглотит все. Пока люди с криками и стонами, поломанные корабли после несчастья полетят вниз, не поддерживаемые больше силой тяжести. Не опираясь более на выталкивающую силу. Выталкивающая сила в жидкости равна весу выталкиваемого объема жидкости. Слишком много народу на одной стороне. И только один на другой. Как будто с жидкостями можно было все так точно просчитать! Революция? Противоположность энтропии? Возвышение себя среди этого однообразия, этих однообразных валов и волн?[111] Среди этого Здесь и Сейчас, этого Одного и Того же, что с каждым днем становится все более тем же, но никогда не достигнет тождества? Под которым я понимаю нечто иное, нежели все наши физики, которые тоже все умрут. Мы все умрем, да, я тоже, ты, наверное, нет, отец, но я думаю, что и ты тоже, моя сестра недавно рассказала о тебе ужасные вещи. Если бы герой был революцией, которой он не является, но это было бы прекрасно, тогда, да, тогда он вечно творил бы жизнь, в то время как бог творит вечную жизнь, между ними было бы настоящее соревнование, раздастся призывный звук горна, все поднимутся и будут смотреть, откуда он, все встанут и начнут медленно и неуверенно вращаться вокруг собственной оси, ни одна лошадь их не заберет, где вообще восток? Пожалуйста, встаньте все для меня, потребует от гостей герой, который всегда говорит пожалуйста и спасибо в своем ежемесячном шоу. А потом скажет, после того, как все встанут, теперь снова садитесь. Можете снова сесть. Это и будет власть. Ведь так прекрасно, когда у кого-то власть и он ею не злоупотребляет! Он вам ее еще покажет, герой этот. Его власть будет в том, что люди будут для него вставать и снова садиться, это и отличает человека от растения, если их сажают, они так и остаются сидеть, и все, только люди, только встань-люди могут снова и снова вставать, в этом телешоу они даже должны это делать, раздается сигнал, призывно звучит горн, герой выходит и подчиняет людей своей воле. Нет, он диктует людям свою волю. Бог. Как бог, по крайней мере, очень похоже на бога, сам посуди, отец. Как он близко к тебе подобрался. В божественном восхищении они прыгают на сцену, когда герой вызывает их по одному, нет, этого он не хочет, он хочет вон ту даму, да, ту, в зале героев, но только в качестве публики, пожалуйста, поднимайтесь ко мне, чтобы мы сделали что-нибудь вместе, дорогие мои – не стоит отрицать ценности друг друга! – потому что действительно, я говорю вам, и я покажу вам, эта дама, которую я позвал, она сейчас действительно поднимется ко мне на сцену, как она рада, посмотрите на нее! она даже идти не может от радости! я избрал ее, я выбрал ее из публики, и сейчас я скажу ей, что нужно делать. Если избранная хочет что-то сказать – меня это больше не интересует! Я уже далеко впереди! Я обогнал ее! Вот она, кто спал или работал до сих пор, откуда мне знать! Люди прыгают в божественном воодушевлении, возможно, в следующий раз этот белокурый герой вызовет одну, одного из них – никогда не угадаешь! – вызывают гостя из зала, семя опускают в почву, скоро уж! давай, опустись! утопай! в любом случае это будет сделано, так должно быть, гость из зала должен будет сказать, под руководством героя: Я человек. Чем герой, конечно, не является, но он хотел бы, чтобы другие увидели, как это, быть другими или как другие. И они видят. Он им показывает. Герой показывает им, на примере той, кого сам выбрал, он показывает им, как она со своего коня, на котором приехала, падает прямо на цену, под оглушительный крик, приблизительно так, не знаю, как он звучит, как-то так: Я Вальтраута и я из Кёнигс-Вустерхаузена, это совсем рядом, я могу сказать вам точнее, если хотите! Не обязательно, это место, которое все равно называется никак и потому могло бы называться совершенно иначе[112]. Но все-таки, для всех этих мест: не надо туда ехать! – поезжайте куда угодно и будьте кем угодно иным, пожалуйста! – послушайте внимательно, что я вам скажу! С тех пор, как мы покинули эти места, наши отцы больше не посылают нас на битву, потому что наши отцы выучили свои уроки! Меня зовут Вальтраута, и я здесь, чтобы забрать мертвых героев, отскрести их от улиц, вытащить из-под бетонных стен, поднять их вместе с машинами из рек. У нас так много героев из среднего класса, их вообще большинство, безумно и безоглядно[113] носятся они на своих машинах или тюнингованых и заниженных тачках, бесстрашное войско, абсолютно утратив страх, да, точно! Бесстрашные, забыв своих отцов[114], потому что у них еще был страх. Они вообще многовато срали. А это уже новые герои. Мы можем употребить их, и они переработают самих себя и очень прилежно. Мы можем заставить их на всем ходу прыгать через машины в собственную могилу, они могут свернуть себе шею или сломаться посередине, среди нас. Так, теперь гостей подводят к мировому ясеню, но они не хотят, они просто хотят посмотреть, потому что им пришлось бы свалить мировой ясень[115], а это много работы, хотя да, гости тоже могли бы что-то сделать, что не так опасно, где их не прибило бы падающими деревьями, например, они могли бы все вместе броситься в реку, что гораздо выгоднее, после этого они еще могли бы сидеть, может быть, даже стоять на костылях, им, этим гостям, мог быть нанесен еще какой-то вред, но только не дочерям зала, не дочерям Рейна, нет, только гостям, нашим дорогим гостям в зале. Публика тупо разглядывает героев, воцарившихся на высоких стульчиках, я имею в виду, на охотничьих вышках, да, мы все здесь! здесь, как и там: одни герои! машите, машите! – и да, раздается этот пронзительный, оглушительный зов, которым я обязан вам, госпоже Вальтрауте придется его еще порепетировать, но теперь уже пора, она кричит, она кричит, потому что отец героев повелел ей, она кричит, в конце концов ее выбрали потому, что она умеет кричать громче и пронзительнее всех: Я человек! Ну да, никто ей не верит. Но кого-нибудь другого мы заведем! И он бросится к другим миллионам, которым, к сожалению, не нашлось места в зале, но они сидят снаружи у телевизоров и несут вахту, пусть и не стражу на Рейне[116], ее-то необдуманно доверили трем неразумным девицам, нет, момент, только одной, и кстати – вот этой: не та пьеса, я не понимаю, как я могла так ошибиться, но тут столько женщин, извините, немудрено всех их перепутать, так вот все сокровище, и три этих девицы его стерегут, но и у них не всегда есть время, они же должны тренироваться для их следующего выступления в синхронном плавании, извините, отклонилась от темы, да и глупо, как и все у меня, спасибо, бред, слабоумие: абсолютно неискушенно и неприкрыто, как часто бывает, ничего не получится, слишком много туда залучили, поэтому ничего не получится, и тут на сцене тоже не то чтобы очень получается, режиссер, вы не могли бы сделать так, чтобы прожектора направили вот сюда, иначе меня точно занесет не туда, пожалуйста, весь свет на госпожу Вальтрауту из Кёнигс-Вустерхаузена, где бы он ни был, эта дама была выбрана самим нашим отцом героев, теперь она знает свой текст, она его выучила заранее, на случай, если ее выберут, спорим, что они все это спланировали? а она орет: Я человек! – и падает, и миллионы зрителей у телевизоров молча и серьезно сидят, словно боги, и осколки экранов, которые они в гневе разбили, только не волнуйтесь, успокойтесь, крепко зажмите осколки в руках, пока не потечет кровь; все эти миллионы больше не встанут со своих кресел, и их уже никогда не отнесут назад, этих героев будних дней. Ну ничего. Они останутся там же, где сейчас. Кровь не прольется, если они уставятся в свои смартфоны или планшеты, у меня у самой такой, и у героя, конечно, тоже, у него не ты, отец, кстати говоря, тебя давно заменили прибором, который может все, разве что он не сам себя создал, этот прибор, чудесный прибор был создан мужчиной, умершим как герой, который никогда не делал ничего кроме как продавал очень специфические вещи, делал их знаменитыми, навсегда молодыми, хотя сам мертв, умер, да, и он тоже, вероятно, это прообраз воли всеотца, ты это имел в виду, возможно, ты имел в виду его? этот герой был олицетворением отца, каждого отца, чьи дети изголодались по музыкальным инструментам и жаждут телефонов, вот этого мужчину, одинокого мужчину на сцене, да, этого, в черной водолазке, нет, не того с ходунками, он полное ничтожество, и не о нем речь, нет, того мужчину в круге света, в свете прожектора, он держит в руках такой прибор, да, именно такой, самый новый, ты его имел в виду, когда хотел создать героя, когда создал героя как прообраз твоей воли? когда ты хотел этот прибор, который ты даже представить себе не мог, даже если бы у тебя было высшее образование, отец, бог, ты сделал его идолом, героем, ТЕМ героем, который должен меня разбудить? Право, не знаю, папа, не ошибся ли ты, может быть, ты все-таки имел в виду кого-то другого? Этот, к сожалению, сломался. Не другой, он – другой? Подумай еще раз, отец, подумай, не был ли твой отпрыск бесстрашнее, чем этот, враждебнее к тебе, чем этот? Потому что герой всегда враг отца, да, и давно уже враг проводных телефонов, уже тогда, когда мы еще и не жили, враг, как по мне, хотя тогда нам это показалось последним криком, что, впрочем, ничто в сравнении с криком госпожи Вальтрауты, говорить без провода – вот оно! – ужасный крик, но он освободил людей от связывавших их проводов, вот оно что! Это было великолепно. Герой как враг отца, новое как враг старого, герой как враг моего старика, терпение, малыш! Если я кажусь тебе старой, прояви ко мне уважение[117], ко мне и моему старому ноутбуку, который еще хорошо работает, клянусь, в Африке им отравятся еще по меньшей мере десять человек, а мне, мне новый не нужен! Можно мне еще ненадолго оставить себе этот? Нет, нельзя. Его пора выбросить. Сыновья, в чем они не разбираются, в этом как раз рвутся помочь. Прочь! Прочь все, пока у нас не останется нечего слышать и видеть и никаких вещей. Потому что тогда у нас отнимут и последний глаз[118]. За это, нет, не за это, может быть, из-за этого? нет, и не из-за этого, но в любом случае с большей вероятностью отца сменят – госпожа Вальтраута рассказала мне об этом с глазу на глаз в гардеробе, когда обвила мои колени и я осталась слепа к ее умоляющим взглядам, отца сменит герой, хотя, я не знаю, гибель мира не за горами, уже мерцает пламя и валит дым, вокруг меня носятся тучи, ты думаешь, этот человек с примерно похожим на нож прибором (ничего удивительного: это и ЕСТЬ измерительный прибор! Всегда все происходит по его мерке!) в руке сможет позаботиться о возрождении мира? Этот мужчина с прибором, который он должен держать в круге света для камер, прибор как образ, прообраз прибора, который он держит, ты думаешь, этот человек, или же его прибор сам по себе, могут стать волей для становления мира? Может быть, я слишком скептически настроена, отец. Перед тем как я засну, вот информация к размышлению: Недавно почивший, кандидат в герои первого класса[119], он не изобретал никаких вещей, он не выдумывал себе никаких вещей, он ничего не производил, он даже не мог представить ничего регулярного, я имею в виду что-то, что подчиняется правилам, а такие вещи и подавно, ему нужно было сначала показать и объяснить, но что-то он собой представляет, но он что-то собой представляет только с этой вещью, с этим маленьким светящимся прибором (нет, это не лампочка, она для него была бы слишком велика), сам по себе он ничто, подлинный, чистый герой, однако, и один это все, а этот прибороносец служит для того, чтобы выставить свою штуку, произвести эти штуки, он уже и сам стал этой своей штукой! – это все оттого, что он никому не позволяет себя представлять, а потому он всегда должен представлять свою штуку сам, и здесь, посмотрите, он демонстрирует нам себя, держит перед собой самого себя, маленькая штучка, которая существует независимо от него, она не приросла к нему, это ведь не вещь в себе. И за все это его ставят одного на сцену, с, нет, в черной водолазке, чтобы было видно только его лицо, ничто не должно отвлекать от его лица, кроме того, что он там показывает, только это лицо и этот прибор, что сверкает в луче света, прибор, с помощью которого можно делать все, даже те вещи, которые трудно себе представить, тоже представлены, определены цели, даже высота полета, как в теннисе, не отлитая в жесткие рамки правил, а дальность всегда была ограничена сеткой и маркировкой, но больше нет, дальность почти бесконечна. Разумеется, герой, этот мужчина, который показывает приборы, представитель, но представитель приборов, за ним стоят только эти приборы, больше там никто не стоит, разумеется, он герой, этот мужчина, но ТОТ самый ли он герой? Тот, кто должен прийти? Нет, скорее тот, кто должен уйти. Я осмелюсь усомниться в том, что он меня разбудит, если он уже мертв, долго после такого он бы не продержался, а герои не были бы таковыми, если бы не умели держаться. Хорошо, допустим, он умел продавать вещи, которые он там показывает, больше ничего, делать их он не мог, выдумать их он тоже не мог, но он смог донести эти приборы до человека, умел преподнести эти приборы, не важно, где, этого уже было достаточно, и теперь этот герой, который не стал сомневаться, должен оставить себя в залог, то есть запасть в душу, попасть, как каждый герой, пусть и не пасть, не пасть на поле чести, не упасть во время прямого эфира на нашем шоу, просто позволить, чтобы его свалили, как мировой ясень, он пал, просто упал, госпожа Вальтраута в прямом эфире расскажет нам об этом, или нет, и все мы, оцепенев от ужаса, вернемся снова, как и положено прилежным клиентам. Этот герой пал, признаю, я и раньше это признавала, но он останется мертв, тот тоже останется мертв, если он мертв, герой нет, пока все не умрут, все мертвы, а женщина на сцене кричала до этого: Я человек! Да, это кричала госпожа Вальтраута, вы все это слышали. Но она тоже умрет! Так! Она не сказала, я героиня, этого ей было нельзя, она служит лишь транспортным средством героев, нет, она сказала, человек. Так, конечно, не пойдет, потому что ей это и не идет, извините, но она это сказала, потому что герой ее надоумил, он ей повелел, и потом она прокричала в микрофон «Я человек!», и теперь все они падают, миллионы, живая революция, ставший человеком бог, нет, ставший богом человек, нет, по меньшей мере желанный богом человек? нет, этого уж совсем не может быть, такого бог хотеть не мог, и кроме того: Это же ты, отец, бог, ты можешь выступать во множестве обличий, но это ты бы не выбрал, в роли госпожи Вальтрауты из Кёнигс-Вустерхаузена ты бы никогда не вышел, скорее всего, ты отослал бы ее к нам, в качестве твоей посланницы, она бы прокралась между молчаливыми рядами[120] и пришла к нам, но ее облик ты бы никогда не выбрал, насколько я тебя знаю, отец, да и на мужчину в водолазке ты не похож, да и меня в этой роли ты бы не хотел видеть, меня ты рассматривал скорее как ролевую модель, но для кого? ни одна для нее не подойдет, и, э-э, там что-то объявляют, но я уже не слушаю, миллионы у экранов телевизоров отвлекаются на все, что покажут, чтобы за них поспорили, в туалет, телевизор тем временем остается на своем месте, люди не очень хорошо видят, какая ожесточенная идет за них борьба, на ярком экране в ярком свете, его они не могут взять с собой в туалет, нет, в могилу тоже нет, но другие приборы вполне, их вы можете взять, чем меньше прибор, тем проще вам взять его с собой, куда захотите, из человека струится свет, как от создателя, нет, не прямо из человека, но из всех этих совершенно новых приборов, что тоньше листа бумаги (и что я еще пишу?!), как будто у каждого был свой собственный создатель, все это просто удивительно, на экране появляется совершенно новый человек, да, даже на том, самом маленьком, вы же говорили, что эти экраны бывают даже такими маленькими, вы прямо сейчас можете взять его и носить с собой все время, вы можете смотреть на него где угодно, где бы вы ни были, а скоро и через ваши собственные очки, да, даже через те, в которых вы читаете, то есть вы сможете смотреть вблизь, а не вдаль, не важно где, новый человек во всем своем блеске, даже если это ложный блеск, с которым у нас еще нет опыта, но это все равно все тот же блеск, только прибор новый, то есть ложный, нет, новый, ну да, предложение, которое в то же время собственная противоположность, вы узнаете это предложение, если прочтете его? Да, вы даже узнаете марку продукта, предположения, которое основывается на опыте; если я бы могла думать, если бы знала, о чем я тут говорю, мне это не нравится, но вот тут кое-кто, короче не скажешь, это тоже предложение: тут кое-кто, кого я не могу описать одним предложением, потому что он и ЕСТЬ это предложение, у меня нет опыта, вообще никакого, который я могла бы выразить этим предложением, это предложение для меня избыточно, но этот человек нет, этот человек на экране, он что-то для меня значит, но я не могу этого сказать, потому что у меня нет для него предложения. Я могу его видеть, но сказать вам о нем я ничего не могу, о герое, предложение и противоположность в одном, некоторые видят его, немногие, которые и не должны бы, другие, которые сейчас как раз в сортире, sorry, его не видят, и этот новый человек, слепленный из грязи и оснащенный именно такой лампочкой набалтывания, которая где-то тут уже упоминалась, он не может даже сотой части из того, что могут его приборы, его тело тоже скоро умрет, его он не контролирует, только удаленное обслуживание, только пальцы, они у него еще есть, он еще может ими двигать, он водит ими над своим куском стекла или что это, да, водит по нему, вот, и что же он сообщает остальному миру? Ну, скажем так: новое Евангелие счастья. Это могло быть и что-то иное, но я выберу это. И поскольку никаких предложений у меня для этого нет, вы можете назвать это как-то иначе. Мне все равно. Те, кто его видит, обладают прибором, аппаратом, поскольку они слушали его, водили пальцами и делали, что он говорил, а другие нет. Дорогие люди, время пришло, настало время, понятия не имею, какое, это время, когда, нет, чтобы там ни было, тишины и покоя точно не будет, это точно, ничто не прочно, и это точно, дорогие люди, не стоит отрицать ценности друг друга! У героя они свои, а у вас свои! Герой представляет больше ценности, вы меньше, но вовсе никакой ценности вы не представляете! потому что вы браво клеите на фирменные пакеты фирменные логотипы – так практично! – налепите на эту штуку в пакете ее ценник, внутри всего лишь новое пальто, я знаю, вы его не произвели, но вы лепите на него его стоимость, написанную на маленькой этикетке, это тоже работа, что-то производить, писать что-то на этикетке, кому вы это рассказываете, если кто-то и знает, что писать – это работа, так это я, и вообще: производство чего угодно – это работа! ценность представляет работу, она делает это не очень хорошо, я считаю, эта ценность не слишком уж одаренный актер, я лучше возьму сам товар, то есть прибор, а потом не стану делать работу, она и так протекает, как текут людские массы, на лав-параде или где-то еще, где они давят друг друга. Все течет, люди текут вокруг и давят друг друга, в такт музыке,