Эльфрида Елинек - чисто рейнское ЗОЛОТО Страница 26

В.: Прочь от меня, да! Это верно, что говорят: Лишь огонь никому не подвластен. А дочь-то, конечно, еще бы, а огонь нет. Невозможно представить себе утрату огня, но ограничить его, приручить в буржуйке, это стоит немалого труда. Отец вырван из дочери, остался лишь обрывок силуэта, повешенный на стену, фотография, когда-то дитя света, но теперь оторванное, он больше не обрадуется никакой собственности, он отрешился от дочери, которую воспитал, неизмеримой властью он обладал, теперь уже нет, отрешился от дочери, но мне так же больно, просто по мне не видно. Странники, а я странник, проходят мимо богатства других, кто постоянно подвергается воровству нищеты, опять же для других. Великое богатство одних, в том числе и богов, хотя я уже и не один из них, итак, великое богатство одних, некоторых, меньшинства, которое все уменьшается, его постоянно сопровождают, не то что странника, от абсолютного грабежа необходимого многими и многими другими. Так там и написано. И там стою я, дитя. Уйти от меня ты должна[127], ограблена будешь ты, как и многие, выбирать за тебя не могу. Так и есть, посмотри наоборот, моими глазами, а не только эти постоянные обвинения! Послушай, уйти от тебя, дитя, это не без, это, не то чтобы, но сохранить все, только не ее одну. Для бога это неприятно. Иметь все, отдать все, но именно ее, одну ее не удержать, дочь, это уже тяжело. Это не только бога уязвит. Но так нужно, потому что взрослый бежит, взрослый убегает, потому что не может обуздать свои желания, наоборот, у него отнимают лишь то, чего он желает, спортсмен выходит из себя, но взрослый заканчивается с ребенком. Он кончается в ребенке. Он в буквальном смысле выбегает, ребенок лишает его самого себя, как капиталист лишает собственности рабочего. Он отдает ему ровно столько, чтобы тот мог жить, как отец позволяет ребенку столько, чтобы тот позволил ему жить лучше. Выплачиваются алименты, вырабатывается служебное время, растеньице поливают, но всегда недостаточно для того, чтобы потушить огонь. Люди просто хотят гореть, они все время горят за что-то или о чем-то или я не знаю что, они постоянно хотят получить самый яркий огонь, они постоянно хотят получить все самое яркое, иначе они были бы не они, еще бы, ребенок туда же, ребенок – это самое большое, что только есть, а потому столь многие хотят получить одного, но если я дам моей дочери огоньку, а это вообще была ее идея, она начинает хныкать. Она же все время хнычет. Почему ты это делаешь? Где у тебя опять болит? Ты же просто можешь писать, тогда ничего болеть не будет. Nag nag nag! Перестань! Придет еще герой, обещаю. Если бы не пришел герой, я бы не мог оставить тебя, нужно было бы, чтобы что-то пришло в голову, чтобы потом пришел герой, потому что герой, особенно если мертвый, он возвеличивает и меня тоже. Увеличит мое войско. Возвышает меня и выслушает тебя. Я отдам тебя ему, но ты должна подождать. Тебе, к сожалению, именно что придется подождать, пока он помрет, тут ничем не поможешь. Пожалуйста, посмотрите на табло в зале вылетов! Пожалуйста, дождитесь сообщения на платформе! Ты пока что можешь писать, что будет, если поезд придет наверх с опозданием. Ты же всегда так делаешь. И меч, ты его оставишь? Я должен оставить тебе именно его? Да будь он хоть в три раза больше и в пять раз прочнее, мужиком ты все равно не станешь. Ты уже очень близка к идеалу, пожалуйста, я признаю, ты будешь невестой героя, будешь влюбленной и обрученной, насчет замужней не уверен, этого я еще не вижу, не знаю, будешь ли ты именно за тем, кто совершает подвиги, возможно, сначала ему нужно будет уйти, прежде чем он сможет жениться на тебе, у нас его зовут героем, у других богом. Через его неизбежную смерть власть снова вернется в свою постель, в свое текучее ложе. Сокровище вернется к тем, кому оно всегда и принадлежало, кто им всегда и обладал, они снова получат сокровище. Я сделал все, тебя и идеал и то, что ты оставишь позади, все сделал я, как отец, но денег я не сделал, с деньгами мне всегда приходилось договариваться, они же поступают извне, я имею в виду, мне всегда приходилось заключать с ними договоры, и в конце все было так же, как в начале. Те, у кого они были, получали их снова. Всегда одни и те же! У которых они всегда и были, они и сейчас у них. Все, что было, все, что будет, мне никто больше не говорит, но я знаю, что случится, я знаю, что все методы увеличения общественной производительной силы в работе, кстати, но действительно, кстати говоря, самой великолепной производительной силы из всех, однако им она не принадлежит, тем, кто ей обладает, они одалживают ее, в крайнем случае раздаривают, при этом они столько смогли бы с ней провернуть! где был я, что все методы увеличения людской производительной силы осуществляются за счет индивидуального рабочего, индивидуального человека, что все средства развития производства обязательно превращаются в средства порабощения и разграбления производителя[128]. Все вырождается во вред, в лишенное счастье счастье производителя, потому что счастье ему не нужно, о том, как сделать его счастливым, за него думают другие. Это такой замкнутый круг, я знаю, дитя, ты ждешь своего героя, который, однако, скоро тоже в него попадет. Что бы человек ни делал, все будет ему скорее во вред, чем на пользу; и люди, рабочие превращаются в неполноценных[129]. Я этого не делал, я сражаюсь, но, правда, и это поразительно, никогда ничего не получаю, я этого не сотворял, мне самому пришлось дорого заплатить за новый дом, но я ничему не помешал. Я как бог этому не помешал. В принципе, я не создал ничего, чего бы уже не было. И те, у кого это было, обладают этим и сейчас. Не хочу быть слишком строг к себе самому: Я, да, это Я я как-то все-таки создал, но только для себя, какая мне от него польза? никакой, Оно я тоже создал, какая мне от него была польза? оно не принесло пользы даже другим, но может быть то-то и оно, Оно, это, может быть, ты, дитя, но опять же только для меня. Ведь и детей мы делаем только для себя, их мы, по крайней мере, можем удержать, они тоже рано или поздно станут придатками машины[130], они даже будут умолять, чтобы им позволили стать придатками машин, которых, правда, уже не будет. Будут люди, но машин будет слишком мало для всех. Будет все больше людей, чем машин. И тогда будут машины, но они будут обслуживать людей, они будут выносить с поля боя мертвых, никому больше не придется из-за мертвого или раненого подвергать себя опасности, и скоро машины станут сражаться сами, они выступят друг против друга, боевые роботы, тогда никому уже не придется умирать – о боже, что мы станем делать со всеми этими людьми?! – больше не останется возможности разбрасываться ими, перерабатывать, снова делать из них гумус на хлеб для мира, но не для людей; я, бог, воздержусь от смерти, да, это точно выгорит, я останусь и для других смерть тоже кончится, да и тебя уже посчитали, дитя. Ты останешься без работы, немотивированная мотивация к чему-то. По мне, так можешь быть чем-то другим, даже чем угодно, всем, чем угодно, по мне, это одно название, за ним ничего не стоит. Но ты не мужчина и им не станешь. Можешь стать чем угодно, но не мужчиной, по крайней мере, не этим мужчиной, но я думаю, что и никаким другим. Ты всегда будешь той, кто хоронит героев, не той, кто их убивает. И в этой почетной участи, о которой ты никогда не упоминаешь, но которой желаешь, я не уверен, какую ты себе хочешь, даже если ты сама любезность, ты все равно никогда ее не получишь, и в любом случае тебя ее не лишат, тебя никогда не лишат этой участи, потому что у тебя никогда ее и не будет. Можешь на это и не рассчитывать! Герой будет рассчитывать на то, что тебе известны такие вещи. Если дойдет до клятвы, ты должна быть в курсе. Конечно, ты так близко подошла к тому, чтобы получить столь почетную участь, у тебя, к примеру, есть меч, я назвал его меч нужды[131], когда возникнет нужда в мужчине, просто возьми меч, назовем его Нотунг, допустим, Нотунг, нет, никто не допустит, я уж точно нет, и тебе не следует, нельзя, ничего нельзя! да, возьми его, следи за ним внимательно, не дай отнять его у себя! Стой, я вижу, что это не то оружие, ты вцепилась в него, как в палку от метлы[132], конец тупой, писанина – это ничто, это не меч, перо меч? это просто смешно! Я уже и забыл, у кого сейчас меч, может быть, у героя, у кого-то же он должен быть. То, что я вложил в твою руку: Я лишь сказал, что это меч, но это не он. Что-то ведь нужно было в руку вложить, чтобы ты не играла постоянно с собой и в себя (твоя тупая писанина – это не что иное! – и забыла о пламени, за которым ты спишь, тут хоть трава не расти, этот сон вызван травами, ядом, или же он оттого, что я положил тебе руки на глаза, этого хватило. Герою этого не хватит, он захочет, чтобы ты смотрела на него влюбленными глазами, может быть, тут тебе пригодится мой глаз на небе, можешь взять его себе, глаз отца. Может быть, он и пригодится. Женщины все время засыпают, еще до того, как что-нибудь случается, в кустах, за живой изгородью, за огнем, за водой, в лесу, на лугу![133] Рядом с животными, в образе животных, уж это они должны заметить! но нет, они все время спят, спящий, а не сильный пол. Когда у них выходной, они спят. Когда они свободны, они тоже спят. Они все время спят, даже когда рвут друг друга на части, сложить для меня поленицу придется кому-то другому[134], для этого они, конечно, слишком слабы. И они станут скакать там, в этом сиянии, или уставятся на освещенное окно, которое им открыли, в мир. Ты не слышишь, как дети плачут[135], сам остаешься ребенком, не слышишь, как они кричат, если они что-то сломали или рассыпали. Останешься без приплода для героя без упрека. Это ваша карьера, сон. Спать. Ну вот, пожалуйста, что я говорил! Я все время это говорю. Спи. Жди своей участи, твоя часть билета все равно не выиграет! Мне пора. От растратчицы, что лишь выдвигает требования, прочь отвернусь[136]. Это очень просто. Вон там требования, все они уместились на ясеневом древке, что треснуло под ударом меча, и не простого меча, а ТОГО САМОГО меча! так уж велики они быть не могут, эти требования. Вот я, там я и буду, чтобы отвадить всех, я просто отвернусь, это очень легко. Мне это ничего не стоит. Я ухожу. Вот так. Для меня это не проблема, обслуживающий персонал ведет себя так, как будто это она, но это не она. Я могу быть везде одновременно, но ищут они меня всегда где-то еще. Ходить для опытного странника не проблема. Конечно, может быть, он и не в состоянии точно оценить расстояние единственным глазом, но ходить, это он может. Отец уходит, это не страшно. Среди его прочих занятий это самое легкое. Никакого труда, пожалуйста-пожалуйста, мне это совсем не трудно, уйти от тебя, дитя. Как нечего делать. Это вообще ничего. Я ухожу. Вокруг тебя огонь, который я сам и развел. Мне в этом помогали, но горит он потому, что я так хотел. Любой пройдет сквозь него, но только одному это известно. Мужчина, спокойный, как смерть. Так, оно горит дальше, само собой. Тебе вообще больше не нужно ничего делать. Тебе даже не придется ничего тушить. Тебе даже не придется снимать колбаски с гриля. Огнетушитель не подчиняется правилам, на которых его заправляли, не важно, оно и должно гореть, или он уже пустой и его просто поставили на место, этот огнетушитель, не знаю, в любом случае, в нем больше ничего нет. Может быть, воспользуешься чем-то другим? Ночными излияниями младенцев, водой младенцев, водой на мои мельницы, под столь грешной рукой. Младенец работает над собой, он весь измучился, но отец просто уходит. Что делают сыновья, отца не интересует, разве только они носят при этом оружие. Дочь спит. Прекрасная семья. Ну что ж, каждому свое[137]. Такие фразы просто тают во рту. Деньги в банке, сумма написана на древке, и кто сколько получит – тоже. Но все же мне так и не было позволено узнать, что ты хочешь[138], если не можешь увлажнить свое ложе, не можешь сделать даже этого, чтобы потушить огонь. Да и чем? Какие общие правила мы можем повесить над этим огнетушителем, который не работает, хотя его функции четко определены, если летят искры. Для огня не существует правил, потому что огонь это всего лишь знак, это общее понятие, которому я и пытаюсь дать определение, но огнетушитель все равно пуст. Из него ничего не выйдет. Что он пуст, я знаю по собственному опыту. Он такой легкий. Из тебя тоже, точно говорю, хотя и не проверял, не выйдет никакой жидкости, как из мочащегося младенца. Это недоразумение, это вовсе не влага. Никакая это не влага! И все-таки. У младенца хоть что-то выходит! А у тебя: Ничего не выходит. Ты можешь делать все, что хочешь, дитя мое, ничего не выйдет. Огонь я тебе дарю. Подарок. Чем уж ты сможешь его потушить: дело твое! Боюсь, правда, для этого тебе потребуется герой. Огнетушитель не пойдет, ему и не надо никуда идти, он и так не работает и не знает, чем себя занять. Другого ты не возьмешь и не хочешь. Этот герой дорого тебе обойдется. Он будет стоить тебе всего, для чего ты себя берегла. Но огонь можешь получить бесплатно, это наше собственное рекламное приложение к требованиям, которые мы выдвинули. Свет – это не что иное, как реклама богов. Твое приложение с жалобами, которое отец никогда тебе не кладет, даже на один момент, огонь, это папино рекламное приложение, что-то, что выбрасывают не взглянув, разноцветная бумага, клочок, нечто лишнее, с этим каши не сваришь и ничего и не варят. Пока ты не заваришь кашу с кем-то, кто не является мной, пока тебя кто-нибудь не завалит, но не болезнь, наказание будет в силе[139]. Тому единственному, кто пробьется, в зависимости от точки зрения, Иисусу или господину Бакунину, смотря кто кого знает, это полностью на усмотрение наблюдателя, понятия не имею, кто они, но именно ему ты отдашь кольцо. Нет, это не имеет смысла, я же объяснил, если у тебя наготове будет огнетушитель! Когда этот мужчина появится, он получит кольцо и все. Может быть, оно уже будет у него. Или оно ему будет не нужно. И все-таки он втайне будет им гордиться. Хорошо. Так значит, ты отдашь ему кольцо. Или нет. Забавно. Это не важно. На этот раз порки за разлитый на стильную мебель чай не будет, магазины полны этого барахла, которое никому не нужно, иначе все это не было бы таким стильным, мебельный магазин с пузатыми ящиками, куда оно все и сыграло. На этот раз не будет никаких телесных наказаний, вообще. Я ухожу. Я погружаю тебя в сон[140], как жидкость в ящик ночного столика, что втекла в него – ого, еще горячая! – это ужесточает наказание, это погубит фанеру красивого и дорогого ночного столика, в который она втекла, когда-то он был дорогим, уже не помню, когда и сколько он стоил, но он уже течет, чай, горячая жидкость, созданная для оздоровления, для болезни, для боли, о да, дорогая мебель, полная чая, что ты себе думала, когда перевернула чашку, когда твоя рука сделала неверное движение? Только чая нам тут не хватало! Ты и правда могла бы быть повнимательнее, здесь мы ценим и почитаем наши вещи, когда-то они были дороги! Стоит только взять что-нибудь, как выяснится, что когда-то это было дорого. Во сне разлила чай, так не пойдет. Младенец, смотри, разве он не прекрасен? Пассивные гениталии, которые должны пробудиться, никогда не подводят младенца, он найдет их всегда, даже во сне. Но ты, дитя, ты не можешь даже найти ручку чашки, рука выскальзывает, вот, нашла, и вот уже течет, но не из тебя. Эта жидкость не от тебя, и все равно она теперь на фанере из кавказского ореха. Ты хватаешься за ручку чашки, и вот жидкость уже льется в драгоценный ночной столик, она втекает в дочь, но вытекает из младенца. Вот так все просто. Хоть младенец свяжет концы с концами! Для того, чтобы она текла, пусть и в том направлении, важно только: всегда в гору, если тебя изобьют, ничего не поможет. Мебель была дорогая. Если она будет испорчена, побоев не избежать. Хотя тупые великаны и работали бесплатно, так, по крайней мере, было задумано, пусть и не нами, не ими, в конце концов для нас это оказалось слишком дорого. Мы все отдали. Это было дорого, то, что они сделали, а сделали они каждый предмет в доме. Каждый предмет – это громадная работа, да, и этот ящичек тоже, он мал, но именно поэтому с ним особенно много возни, которую требуют оплатить, возможно, не требуют, но оплатить которую нужно. Вот этот огонь, он мне ничего не стоит. Беззащитной ты уж точно не будешь, дитя, когда тебя разбудят. Вон меч, хотя на самом деле нет, вон лошадь, которую никто не видит, тот, кого ты видела, это уже не я, скоро придет герой, который тебя получит, а может и нет. Он решит. Он узнает тебя. Ты увидишь его. Сегодня я наконец-то вижу героя, скажешь ты. Но той, кто сможет унести его с поля боя, уже не будет. Твоя сестра? Какая? А может, ты его и не увидишь, героя, хотя у тебя оба глаза на месте да и мозги имеются. Ты сразу его не узнаешь, потому что потеряешь его фотографию. Увы, ты оставила ее дома на ночном столике, этого еще не хватало! Ты его узнаешь или не узнаешь. Он узнает, что ты женщина, одного этого ему будет достаточно. Очень простой герой, но сложный был бы сложнее этой изящной мебели у нас дома! Этого ему должно хватить, что ты женщина. Герой тот, кто узнает, что бы там ни было, но герой и тот, кто не узнает. Он не обязан. Он не может заниматься каждым в отдельности, в конце концов, он же не может убить каждого, он может искоренять несправедливость, он может избавить от грехов, он может спасти, но он не может делать все. Герой – это все, но даже он не может же делать все! Герой – это еще больше. И ты будешь беззащитна. У тебя будет меч, нет, у тебя будет то, что ты примешь за меч, например, лыжная палка, губная помада, тени для век, карандаш для бровей, руль, нет, разум нет, вся сложность в размышлениях в том, чтобы сделать их проще и при этом оставаться точным, именно, дойти до конца, хотя это значит, человек предполагает, а бог располагает, в твоем случае это, к сожалению, легковушка, зато ей ты сможешь управлять, да, лошадь у тебя тоже будет, у тебя будет огонь, но ничего из этого ты не сделала. Все, что у тебя есть, будет тебе дано. Все это будет из вторых рук, даже если это руки бога. Тебя используют и ты будешь использована, тебя всегда будет кто-то пользовать, это твоя судьба, быть использованной. Как ужасно! Нет, я лучше поскорее уйду прочь. Я не хочу быть кем-то, кем пользуются, просто потому, что ей нравится, чтобы ее пользовали! Прошу, так можно сказать, можно сказать все, но это будет невозможно, потому что пробраться за правила нельзя, потому что никакого за нет. Я и сам просто заберу себя. И нужен мне только я сам. Герой не сможет взять на себя мою вину, чью угодно, но не мою. Так что я возьму себя сам. С этим он ничего сделать не сможет. Он не сможет остановить меня в дверях винного магазина. Часам работы не удастся меня поработить, не будет никаких больше рабов, вообще никаких, будет только любовь, так говорят Иисус и этот Бакунин, мне специально записали его имя, пусть они и говорят это иными словами. Причиной всего этого послужит герой, но я справлюсь и без него. Никто больше не сможет никого поработить, с тех пор, как по воскресеньям они будут открыты до половины восьмого. С тех пор как они станут открыты для всего.