Джон Барлоу - Животная пища Страница 25

Спустя три недели Том бредет вдоль стен работного дома и ничего не может поделать со своим необоримым желанием. Он чувствует, как вновь заворачивает к старым конюшням, валится с ног, пытаясь понять, куда же ему идти, и с удивлением разглядывает землю перед собой, точно она возникла из ниоткуда.

Ветер усиливается. Малейшее дуновение проникает сквозь одежду и ранит до боли. Внезапный порыв колет глаза и отбрасывает Тома в сторону. Чтобы удержаться, он опирается на стену. Кирпичи – красные, но перепачканные сажей, – теплые, как человеческое тело, и гладкие, словно атласная кожа. Он проводит по ним кончиками пальцев и чувствует тепло в тонких линиях шершавого цемента. Тогда Том идет дальше, не отнимая руки от стены, пока не натыкается на дверь шириной с телегу. Дверь ведет в печной зал. Он уже много раз проходил мимо этой двери с тех пор, как сюда приехал. Иногда из-за нее слышится бряцанье водопроводных труб или гудение печи. Сегодня от жара нагрелись даже стены, как будто топили дважды. Так сердце в один прекрасный день начинает качать кровь быстрее и сильнее. Том заходит внутрь.

А в это время Джон Лонгстаф едет в тюрьму, где его ждут шесть месяцев каторжного труда. Прежде чем он успел выйти из здания суда и поцеловать на прощание жену и детей, Джозеф Маркхэм отправился восвояси с плетеной клеткой под мышкой – он стал законным хозяином Томаса-Бесси.

Взбудораженный Маркхэм бросает лошадь во дворе и опрометью несется к работному дому. На ветру клетка бьется о его ногу. Даже не сняв пальто, он решает посмотреть на новенькую двуколку.

А Том уже в печном зале. Жара здесь невыносимая, горячий воздух трет его обветренные щеки, как наждачная бумага. Глотку и легкие словно набили старым рассохшимся ковром, и один лишь вдох стоит нешуточных усилий. Печная заслонка чуть приоткрыта, сквозь щель в дюйм шириной просачиваются крохотные язычки пламени – единственный источник света в комнате. Том медленно крадется вперед, осторожно ступая по каменному полу. Под ногами хрустит уголь, и пока глаза еще не привыкли к темноте, Том представляет, как выглядит печной зал. Он отходит подальше от жара; теплое сияние неотступно следует за ним, сквозь одежду грея спину и локти. В углу зала Том замечает какие-то знакомые очертания. Тусклый желтоватый свет скачет из стороны в сторону, но в конце концов выхватывает из мрака что-то золотое. Оно мерцает, подмигивает ему и вновь скрывается в тени, намеками обозначая свое присутствие – изящный золотой полукруг. Том подбирается к нему и с каждым шагом видит чуть больше: сперва тонкий контур, а потом целый ряд аккуратных изгибов и завитушек. Он не верит своим глазам. Такие знакомые, чарующие слова, начертанные золотом: «Кот-Икар».

За его спиной распахиваются двери, и комнату заливает свет. Внутрь рвется пронзительный визг ветра, печь оживает и густым потоком изрыгает пламя. Там, в дверях, стоит Маркхэм с кошкой.

Секунду Том смотрит на нее. Бело-рыжая морда и уши видны сквозь плетеную клеть. В то же мгновение тело Тома превращается в жидкость: в желудке поднимается кислота, переливаясь через стенки и капая на почки и кишки; плоть накачивает бегучим адреналином, она отходит от костей, и Том падает на колени и ниц. Изо рта на пыльный каменный пол течет густая пена.

Маркхэм какое-то время наблюдает за юношей, потом ему вдруг приходит на ум какое-то решение, и он с омерзением ставит клетку на пол, выходит из комнаты и плотно затворяет за собой дверь. Не обращая внимания на душераздирающие вопли Тома, которые слышны и снаружи, он запирает дверь на замок и тяжелым шагом бредет к своему кабинету.

Истошный животный рев заглушает ураганным ветром, который бьет о стены работного дома с такой силой, что никто не смеет выйти на улицу. А если бы кто и посмел, то все равно не услышал бы Тома.

Маркхэм уже начал жалеть о том, что забрал у Лонгстафа кошку. Несмотря на широкую огласку в прессе, победа почти ничего ему не дала. Ему вовсе не хотелось держать у себя животное, и Тома брать на работу не хотелось. Кошка была просто способом окупить проживание мальчика, хотя, разумеется, со временем она принесет куда больше денег. После долгой консультации с адвокатом, который снова и снова повторял, что в подобных вопросах закон не всегда знает ответ (закон просто увиливает, полагал Маркхэм, да так умело, что само слово «кошка» потеряло свою юридическую основу), управляющий решил заставить Тома отрабатывать вложенные в него деньги. Для кошки построили специальный переносной домик, который привязывался к двуколке. По замыслу Маркхэма, Том станет объезжать окрестные ярмарки, торжества и прочие мероприятия, где можно найти платежеспособных клиентов, и демонстрировать публике знаменитого Кота-Икара. К тому времени каждый человек, читающий газеты или знающий хоть одного человека, читающего газеты, слышал о крылатой кошке, и почти каждый был лично знаком с очевидцем полета. На самом же деле ее никто не видел с того печально известного дня на ярмарке в Дьюсберри, когда животное принесло столько бед. Именно поэтому Кот-Икар стал живой золотоносной жилой, которую, правда, только предстояло раскопать.

Но теперь Маркхэм понял: Том – больной. И если при виде кошки мальчик будет всякий раз хлопаться на землю с пеной у рта, то для Кота-Икара и его новенькой сверкающей клетки с позолоченной вывеской (на которой было небольшое упоминание о древних временах, однако во всем остальном она не имела ничего общего с прежней) придется подыскать другого извозчика. Маркхэм успокаивал себя мыслью о будущей золотоносной жиле, однако мысль о сумасшедшем Томе не давала ему покоя.

И тут его осенило: сумасшедший Том и кошка остались вдвоем в печном зале, а дверь заперта на ключ. И жерло печи как раз размером с клетку.

Тем временем Том немного пришел в себя и дополз по черному каменному полу до входа, рыча от страха и насилу передвигая руками, точно раненое животное. С великим трудом он встал на ноги и бросился на дверь, которая дрожала на ветру словно от страха за него. Перед глазами вертелся калейдоскоп беспорядочных образов – кошка, Элис, печь, золотые буквы, – наполняющий его сердце такой яростью, что даже Лонгстаф оробел бы под таким натиском. На секунду Том распростер руки, не в силах сдерживать боль и гнев, и завертел головой в новом, всепоглощающем бреду. Обернувшись, он вновь разглядел во мраке плетеную клеть, и прежде чем его губы исказила свирепая ухмылка, Том схватил ее и в три шага очутился у печи. Одним стремительным изгибом тела он распахнул печь и занес клетку над пламенем, которое плевалось ему в лицо с таким остервенением, что веки отслаивались от глаз, а в ноздрях шипели волосы. И в этот миг Том внезапно увидел: дверца клетки открыта, а внутри никого нет. Кошка теперь где-то в комнате.

Он разжал руку. Клеть ударилась об пол. В то же мгновение его шеи коснулось пушистое крыло. Том развернулся так быстро, что потерял равновесие и рухнул на клетку. Прямо над ним в огненно-красном свете парила кошка. Крылья огромные и мясистые, точно у орла. Когти способны оторвать ребенку голову. Том мог лишиться чувств или просто свернуться от страха в клубок, но через несколько секунд он носился по залу в новом приступе безумной ярости, вращая руками, как мельница, пытаясь сбить кошку, которую он чувствовал в воздухе, горячую и ощерившуюся. Лапы скользили по его волосам, стальное трескучее дыхание холодом отдавалось в ушах. Том бился о стены и карабкался на них, сдирая ногти. Из его глотки рвался пронзительный визг о помощи.

Маркхэм бежал к печному залу спасать кошку. Вместе с ним были еще двое. Когда они отперли дверь, Том уже засунул руку в печь по самое плечо и явно пытался залезть полностью. Пламя грызло его кожу, покрытую красно-коричневыми пятнами, волосы на одной стороне головы сгорели, обнажив черный сморщенный скальп.

Его вытащили на пол. Рука так обгорела, что одежда полностью слилась с кожей. Кисть превратилась в уголь, опухший и с бороздками крови. В ранах зияло влажное мясо. Тома била дрожь, из глаз сочилась густая слизь, запекшаяся на лице. На полу, в трех футах от него, валялась клетка, на верхушке которой сидел Томас-Бесси. Кошка склонила голову набок. И смотрела.

VIII

Из огня на пол. Он обезумел. Я стоял и смотрел, как он горит. Чувствовал запах. Но они его вытащили. А я снова стал самим собой. Свернулся и ждал. Подожди немного и увидишь… Скоро меня накормят, жизнь пойдет своим чередом. Только найди укромное местечко и жди. Тогда все и случится. Прямо у тебя перед носом.

Джон Лонгстаф отсидел шесть месяцев в тюрьме. Вернувшись домой, он обнаружил, что все его работники ушли, Флора распродала большую часть мебели, чтобы как-то сводить концы с концами, а Нью-Корт вновь густо зарос травой, которая теперь закрыла старую раковину, и лишь на ветру та иногда проблескивала белым. Несколько недель Джон безвылазно сидел дома, не позволяя себе даже короткую отлучку из Нью-Корта. За шесть месяцев он успел вдоволь поразмыслить о несправедливости и часто погружался в мечты об отмщении. Жажда крови в нем никак не утихала, и, воссоединившись с семьей, он стал всерьез опасаться за свое поведение. Бог весть что будет, если ему встретится Маркхэм или кто-нибудь случайно напомнит о случившемся. Поэтому Лонгстаф справедливо заключил, что лучше отсидеться в каменных стенах и немного успокоиться. По прошествии месяцев он начал выходить из дома и наконец вернулся к делам, хотя и без былой увлеченности. Теперь Джон загодя готовился к разочарованию и без надобности не пускался в сомнительные авантюры.