Андрей Константинов - Не гламур. Страсти по Маргарите Страница 26

– Мама, меня к тебе принес аист! – сообщил он мне новость, вернувшись из песочницы.

Заявление было полуутвердительным: сын внимательно всматривался в мое лицо.

Не знаю откуда, но я точно знала, что детям нужно говорить только правду. Даже трехлетним. Поэтому я, не отводя глаза, произнесла как можно спокойнее:

– Нет, сынок, тебя не аист принес. И не в капусте тебя нашли. Тебя я родила. Сама.

Егор минуту попереваривал информацию и сформулировал следующий вопрос:

– Родила… откуда?

– Сок пить будешь? – попыталась я увести его в другую сторону. Он взял стакан и упрямо переспросил:

– Откуда ты меня родила?

– Из живота. Ты у меня был в животе… – я шла как по минному полю. – Сначала совсем маленький, как зернышко. Потом рос, рос… И когда вырос, я тебя родила.

Егор нахмурился, взял игрушечный автомат и направился в свой «угол». Через минуту оттуда раздалось недоуменное:

– Странно, как я через писю-то не выпал…

Я была счастлива, что на тот момент его любопытство иссякло.

«Тебя не аист принес! Тебя родила я»… – вывела я заголовок своей новой статьи. Теперь я знала, о чем надо писать. И – как.

– Оля, что это? – Лаппа смотрела на меня так, словно я сотворила что-то совершенно непристойное. В руках она держала мою статью.

– Понимаешь, Рита, я решила: нужно объяснить читательницам, у которых есть маленькие дети, что в любом возрасте им нужно говорить только правду и не увиливать от вопросов.

– Оля, миленькая, – расстроенно смотрела на меня Рита. – Да ты пойми: дети любят сказки. Они верят в чудеса. В том числе – в аистов. Вот и пусть верят. Ты еще им расскажи, что Деда Мороза не бывает.

– Дед Мороз бывает. Лет до семи, – упрямо сказала я. – А аистов не должно быть уже и в три года.

– Ольга, ты сама себе противоречишь! – холодно сказала Лаппа. – К тому же в три года дети еще не должны интересоваться… Ты еще напиши, что они в этом возрасте испытывают половое влечение…

– Не само влечение, а некое подобие его испытывают! – мне хотелось топнуть ногой. – Об этом даже доктор Спок говорит.

– Я не читала Спока, – устало сказала Рита, – но мне бы не хотелось, чтобы за нашим журналом закрепилась слава, будто в нем работают сексуально озабоченные бабы.

– Кто тут у нас озабочен и чем? – Ника, как майский ветер, влетела в кабинет. Я снова позавидовала ее извечной веселости и жизнерадостности.

– Да вот тут корреспондент Клюева пытается мне доказать, что трехлетние мальчики интересуются телесными различиями полов, что им нужно – представляешь, просто необходимо! – объяснять, что они сделаны Создателем так, как и взрослые мужчины.

– А что, разве нет? – рассмеялась Ника, а я взглянула на нее с благодарностью.

– Созданы-то созданы, – чуть-чуть сдала назад Лап-па, – но ты подумай, что она пишет! Мальчики, мол, уже в два года даже писать должны стоя, как мужчины. А для этого, представляешь, они должны однажды пронаблюдать этот процесс со стороны…

Я покраснела. А Ника вытаращилась на меня:

– Ну ты даешь, Клюева. Молодец! Мне это даже в голову никогда не приходило. А ведь верно! И если мальчик – у матери-одиночки, она должна для этого «урока» ну хоть друга, что ли, одноклассника пригласить. Ритка, это же то, что надо!

Я снова покраснела, но уже – от удовольствия.

– Ты еще про детский онанизм напиши, – буркнула Рита.

– Правильно, напиши, Оля, – взвизгнула Ника.

– Вы что, сговорились? – опешила Лаппа. – Даже этот материал – провокация.

– Правильно, Рита, провокация. А доля провокации еще ни одному приличному журналу не помешала.

Я снова с благодарностью посмотрела на Стрельцову. Мне было бы приятно любое доброе слово, от любой из лапушек, но от Ники! Впрочем, мы знали друг о друге слишком мало. Судьба по имени Лаппа свела нас вместе, но, несмотря на то, что теперь мы гордо именовали себя журналистками, каждая из нас еще оставалась в плену своей прежней профессии. Мы все были бывшие: бывший следователь, бывшая учительница, бывшая стюардесса, бывшая медсестра, бывшая бухгалтер, бывшая баскетболистка, бывшая танцовщица. Рита еще на кас-тинге успела подружиться с Пчелкиной, а Асланова, которая вечно цапалась с Никой, по той же причине сошлась с Катей. Долговязую Машу с ее фольклорными прибаутками любили все, а я на положении самой младшей для всех была Оленькой, которая вечно спешит домой. «Оленька, детка, – спрашивала меня Лаппа, – ты-то зачем полезла в Маргариты?» Терпеть не могу, когда меня называют деткой. Под сверлящим взглядом бывшей следовательницы я чувствовала себя если не преступницей, то маленькой дурочкой, которая искусно умеет притворяться.

И дернул же меня черт в тот день послушаться Настю.

Я сидела на посту, занимаясь обычными послеобеденными делами – вклеивала в истории болезней результаты анализов, заполняла журнал размораживания холодильника в процедурной, слушала принесенную из дома кассету Кашина. В ближайшие два часа все должно быть спокойно. Тихий час. Девчонки в сестринской пьют чай и сплетничают о врачах. По понятным причинам я в этих разговорах не участвую: все знают, что у меня есть сын, но никто не знает, что его отец работает в нашей больнице двумя этажами ниже. Насладиться Кашиным мне не дали.

– Доченька, мне бы обезболивающее… Опять дедок из 405-ой.

– Сейчас.

Два кубика анальгина, один димедрол, ватка со спиртом. Поправляйтесь, дедушка!

– Оля, будь другом, сгоняй в ОПК, я не успеваю! – просунул голову в двери дежурный хирург.

Не успевает, ха! Все они такие хитрые. Кому охота связываться с чокнутой Людмилой Степановной…

– Сколько?

– Литр и литр. Всего ничего!

– Эпикриз есть?

– А то как же.

Сам бы и шел в таком случае. Теперь мне предстоит выслушать, что хирурги – недоумки, им бы только человека на стол взгромоздить, крови не хватает, а плазма – тоже не ослиная моча, и где ей, несчастной, летом взять два литра тройки минус…

– Ладно, схожу.

– Олечка, ты супер!

Супер, как же. Сейчас потащится в сестринскую чаи гонять, а я бегай…

Вернувшись с вожделенными пакетами, вижу на посту напарницу – совершенно бестолковую новенькую Ирку. Глаза – как плошки.

– Ну что еще?

– Капельница…

Это значит, она опять проткнула вену очередному несчастному.

– Пошли. Когда я тебя только научу?

– Ну, Оля.

– Ладно, не ной. Смотри лучше.

Сегодня я не в настроении. Мне не до дедков, не до заведующей отделением переливания крови, не до капельниц. Егорка с утра куксился, мама ругалась, и всю ночь снился Андрей, с которым было неприлично хорошо. В этот день мне особенно надоела стойка с искусственными цветами, за которой надо торчать еще половину суток, и все больные, взятые вместе. Вот тут и появилась Настя, с которой мы дружим еще с медучилища.

– Олька! Бросай свои дурацкие анализы, смотри, что я нашла!!

Еще не легче. Моя подруга всегда полна идей, одна другой лучше.

– Анализы, между прочим, не только мои.

– Не злись, читай лучше! – верещала она, размахивая какой-то газетой и оставляя без внимания мой тонкий намек.

– Объясни толком. Что за очередная желтая пресса?

– И вовсе не желтая – «Явка с повинной»! Зайцев из 210-ой, который утром выписался, оставил.

– О, Господи, а мы-то тут при чем? Вроде никого не убивали.

– Режиссер Вортко собирается снимать «Мастера и Маргариту».

– Ну и что с того?

– А то, что он ищет исполнительницу на роль Маргариты. Неужели тебе не надоела эта больница?

Конечно, надоела. Не далее как полчаса назад. Но Маргарита…

– Всего-то и надо – сфотографироваться и отослать снимки, – не отставала от меня Настя. – Давай попробуем. Неужели тебе не хочется хоть на минуточку стать актрисой.

– Да ты совсем сдурела. Какие из нас Маргариты? Ты роман-то читала? Помнишь хотя бы, сколько ей было лет?

Настя на минуту смутилась, но тут же нашлась:

– Ну и что? Зато мы красивые. Посмотри на себя – у тебя зеленые глаза, а волосы похожи на дорогой мех.

Лесть – великая сила. Я начинаю сомневаться. А вдруг повезет? Стану знаменитой, востребованной. Он еще пожалеет… Чувствуя мое душевное смятение, Настя подливает масла в огонь:

– Учти, Клюева, может, это наш шанс. А не то так и просидим на отделении весь век с этим валежником – клизмы, уколы, капельницы.

И мы послали фотографии в «Явку с повинной» и чрезвычайно гордились тем, что они были опубликованы. Когда Настя принесла газету в больницу, мы с ней превратились в героинь дня. Оставалось только надеяться на то, что слух о нашей славе докатится до доктора Бахтина, который наконец поймет, какую жар-птицу он упустил.

Через две недели я получила приглашение на кастинг. Не знаю уж, какими критериями руководствовались его организаторы, но Насте такое приглашение не пришло. Моя подруга была убеждена в том, что все дело в сексапильности, которой она якобы не обладала.