Галина Таланова - Бег по краю Страница 26

40

Приехали в приёмный покой хирургического отделения. Андрею и Лидии пришлось самим возить девочку на каталке по этажам и лифтам, чтобы сделать обследование. Санитары тут, видимо, не предусматривались… Лидия Андреевна подумала, как хорошо, что Андрей с ней, но не понятно, как возят, скажем, своих мужей, приехавшие с ними старушки? Пришёл чернявый врач средних лет, лицо приятное, интеллигентное, на халате висит бейджик «Кандидат медицинских наук Безбородов Виталий Евгеньевич»:

–У девочки нет ничего, требующего хирургического вмешательства. Это не наш пациент. К тому же, у вас прописка в другом районе.

– Неужели вы не видите, насколько ей плохо?

– Вызывайте в понедельник врача или идите в консультацию вашего района, пусть там дают направление в больницу вашего района в терапевтическое или там в какое-нибудь гинекологическое отделение.

– Но завтра выходной!

– Я ничем не могу вам помочь.

Вмешался Андрей:

– Я работаю в городской администрации, о ваших чудесах мы в понедельник поговорим у нас на летучке.

Врач помолчал. Потом сказал:

– Но это всё равно не наш пациент, если только её терапевтическое отделение возьмёт. И потом прописка у вас всё равно не наша.

– Но вы же дежурная больница, вы должны всех принимать!

– Всех мы принимать не можем, у нас мест нет. Подождите, сейчас анализы выйдут. А что у вашей девочки с руками?

– А мы откуда знаем? Мы что врачи? Началось дней десять назад.

Через сорок минут пришёл Безбородов:

– У вас белок в моче и мочевина повышена. Благодарите Наталью Сергеевну, она у нас специалист по почкам и сегодня дежурит. Но вам всё равно надо в другой район.

– Но куда же и как мы её повезём?

Снова вмешался Андрей:

– Где эта Наталья Сергеевна?

– Позовите Наталью Сергеевну, – обратился врач к кому-то в коридоре.

Через пять минут пришла маленькая светлая немолодая женщина, похожая на верткую мышку.

– Возьмите девочку к себе, пожалуйста. Мы имеем возможность заплатить, – выдавил Андрей.

– Ну, у нас тут только приёмный покой, тут ведь ничего не решают, до понедельника она будет в приёмном покое в терапевтическом отделении.

Андрей повёз Василису в приёмный покой терапевтического отделения. Часа три ещё он тягал каталку с Василисой по этажам на всякие обследования. Сил, чтобы встать после транспортировки в машине скорой помощи и диагностических манипуляций с ней, у Васи не осталось никаких. Раза два с большим напрягом Андрей переносил её на кровать, но через десять минут приходила снова «мышка» – и Василису в очередной раз приходилось перекладывать на каталку. Наконец, всё закончилось. Лидия Андреевна осталась с дочерью ночевать. Девочке поставили катетер и капельницу. Моча капала еле-еле и была похожа на крепко заваренный чай, простоявший трое суток…

41

Через двое суток Василису перевели в палату, точнее в бокс, в комнату для постирушки пелёнок. Напротив лежала пожилая женщина, которую Лидия Андреевна уже видела в приёмном покое. Женщина, как сказали ей родственники, умирала от рака горла. Женщина задыхалась и не могла говорить. Ждали, когда опухоль перекроет горло. Женщина дышала тяжело, с хрипом и присвистом, словно раздувались огромные меха гармони...

Опять стали делать какие-то обследования, уколы и капельницы. Принесли коробочку с таблетками, которые Вася принимать наотрез отказалась, сказав, что её тошнит.

…Серое лицо цвета сырой картофелины, что синеет на срезе к началу весны. Запавшие провалившиеся скулы; рот приоткрыт; губы обмётаны слизью, похожей на высохший творог; глаза блуждают по комнате из одного угла потолка в другой, из угла потолка – ещё куда-то, куда ей ход пока неведом… Взгляд мечется, будто мышь по круглому столу, застигнутая над растерзанной пачкой печенья внезапно пришедшей хозяйкой…

Илья почти неотступно сидел у кровати больной, когда Лидия Андреевна и Андрей уходили. Это им сказала санитарка. Но как только появлялась Лидия Андреевна, он мгновенно испарялся. Просто тихо выходил из палаты и исчезал. Как Лидия Андреевна его ненавидела! Разговаривали они сквозь зубы. Когда она впервые его увидела здесь, в ней поднялось такое бешенство, что она заорала на всю палату:

– Что вы делаете здесь? Вы убили мою дочь! Убирайтесь отсюда!

Он усмехнулся и отпарировал:

– Нет. Это вы убили.

Она потребовала мужа вывести Илью немедленно из палаты. Василиса дёрнулась, как-то вся съёжилась, будто сдулась, как резиновая кукла. Потемневшие глаза медленно начали наполняться слезами, будто капли какие под веки закапывали, а затем слёзы прозрачными неправильными горошинами покатились на подушку… Василиса захлёбывалась ими, потом закашлялась, точно от сигаретного дыма. Кашель сотрясал всё её худенькое тельце, словно её в поезде подбрасывало, мотаемом из стороны в сторону на стыках аварийных рельс, с которых того гляди сорвёшься под уходящий вниз откос, ведущий к холодной, только что вскрывшейся ото льда реке…

На другой день Лидии Андреевне сказали, что, когда она ушла, из палаты несколько часов кряду доносились крики, что она гадина и паскуда…

42

Серое, родное, любимое лицо с потусторонними глазами, затуманенными одной ей ведомыми видениями, блуждающий по облупляющемуся потолку взгляд. Уже не здесь. Когда же возвращение? Скулы заострились; щёки втянулись, точно бок у проколотого мячика; растрескавшиеся кровоточащие губы; рот широко открыт и ощерен. Только огромные клыки торчат по бокам. Дыхание с присвистом, будто чайник закипает...

–Тебе получше?

– Да, – слабый кивок.

– Палата хорошая, светлая…

Опять еле заметный кивок.

Цветы на окне в этом изоляторе для постирушки пелёнок. Кактус, ощерившийся всеми своими колючками… Декабрист вдруг багрово зацвёл по весне… Красуется на ледяном поле белой кафельной плитки… Окно огромное, как витрина… За окном море…

– Выбрось меня в море!

– Где это она увидела море? – спросила Лидия Андреевна мужа…

– Васечка, где ты видишь море?

– Как где? Вот там! – слабый кивок за окно…– Выбрось меня в море, мне больно.

Слёзы наворачиваются, бегут по щекам, будто это и не слёзы вовсе, а солёные морские брызги, горло перехватывает спазм, хочется проснуться от всего этого неотвратимо надвигающегося состава, грозящего раздавить. Не убежать, не выбраться. Словно в узком туннеле, а поезд всё приближается, грохочет, лязгает колёсами несмазанными и буферами. Ни отскочить, ни к стенке прижаться. Не пронесётся мимо. Зацепит. Раздавит…

–Ты мой кисик, любимый, самый любимый, ты моя зайка!

Почему в жизни мы так мало произносим этих слов? Шершавые старческие обезвоженные руки, кожа с которых сползает, как береста с берёзы, а под ней – новая кожа, розовая, не больная совсем. Помазать эти руки растительным маслом… Гладишь, гладишь, еле сдерживая слёзы, пытаясь удержать мгновения и не веря, что не удержишь. Не судьба. Поезд приближается, лязгает и грохочет…

– Нет, это тебе, – слабые руки пытаются наклонить пузырёк с маслом и гладят твои руки, льют масло растительное тебе на ладони, ласкают твои кисти…

– Это тебе… – последнее, что могут ещё дать.

Потом притягивают тебя за шею – и вот ты уже качаешься на родной груди, задыхаясь от слёз… Качаешься, словно на волнах, будто плывёшь… Теперь мы плывём вместе. Впереди бескрайнее море, бесконечное в своей конечности. И безвозвратности… Руки гладят тебя по волосам.

– Тебе больно? Я тебя ударила? Я тебя люблю. Забери меня отсюда. Я тебе никогда не прощу, что ты привезла меня сюда. Ты убила меня…

– Да тебя бы уже дома не было.

– Ну и что? Выкинь меня в море.

43

Когда она пришла на другой день, то увидела на кровати, где лежала женщина с онкологией, Василису. Кровать была высокая и удобная, по краям неё были подняты бортики из металлической трубки, напоминающие те, что в новых импортных купейных вагонах приделаны к верхним полкам. Руки дочери были привязаны к кровати рваными серыми тряпками от простынок. Лидия Андреевна было собралась немедленно устроить скандал, но потом поняла, что Василиса, видимо, хотела встать или шевелила рукой, и врачи боялись, что она нарушит тонкую струйку раствора, капающего в вену. Одна рука была фиолетово-багровой, надувшейся... Капал по росинке физраствор… Голубые вены, точно весенние ручейки талой воды, сбегающие с пригорка от припекающего солнышка; огромный чёрный синяк, будто чернильное пятно на руке неряхи-первоклашки… Какие-то очень осмысленные взрослые фразы, и снова – провал в небытие, туда, где синее море с пенными барашками слёз на гребне…Тихий плеск прибоя и юное тело, которое так легко входило в эту воду, совсем не пугаясь неровных камешков под ногами…