Моник Швиттер - Память золотой рыбки Страница 26

День крещения начался для Инес с отвратительного открытия — кухня все еще воняла красной капустой, и, хотя потолок сиял белизной, она только и ждала, что маленькие склизкие полоски упадут ей на голову, как клещи, и так же быстро и глубоко вопьются в кожу. Что касается погружения в такие фантазии, то здесь сама Инес была клещом, который, едва впившись, уже не мог выползти обратно. Только теперь Марк успел прийти на помощь. «Здесь воняет», — трезво заключил он и распахнул кухонное окно. «Кофе?» Инес кивнула: «Но сначала я пойду в душ». Пока она раздевалась, ей было слышно, как визжит и смеется Лилит в своей комнате, она явно уже давно проснулась, как и Магдалена, которая играла с ней и показывала ей привезенные подарки. Инес повернула кран до упора налево и подняла его до отказа. Горячая вода потекла по ее голове, пока она не перестала что-либо слышать, что-либо видеть и даже несколько мгновений что-либо думать.

День крещения начался для Магдалены с радостного открытия: головная боль исчезла. Она проскользнула в комнату Лилит и недолго наблюдала, как та спит, потом не удержалась и ущипнула ее за щеку, чтобы узнать, что она скажет о подарках. Лилит ошарашенно смотрела на Магдалену и не узнавала ее. Но когда Магдалена вручила ей подарки, малышка сказала: «Добрая фея, ты всегда должна быть здесь, обещай — не нарушай!» За завтраком, к которому Магдалена уже привела себя в порядок и нарядно оделась, она подчеркнула, что рада крещению, так редко выпадает случай сходить в церковь, при этом она ничего не любит слушать так, как органную музыку, ну или почти ничего, хотя возможность появляется, к сожалению, слишком редко. Есть и пить она тем не менее ничего не хотела, переживая за губную помаду и наряд, как она сообщила Инес, которая уже испугалась, что Магдалене нехорошо.

Перед собором, к которому они подъехали слишком рано, Магдалена позвонила Анди, своему мужу. «У меня все прекрасно, — сказала она, — голова ничем не забита». Какое-то время она слушала и затем чуть громче, чем следовало, повторила: «У меня все хорошо, слышишь, я в форме». Она убрала телефон и вытащила из сумки камеру, чтобы подготовиться к своей миссии.

День крещения начался для Сони с самых болезненных ощущений в голове, которые у нее когда-либо были. Сперва она пошла в ванную рядом с кухней, где завтракали свекор со свекровью и Максим. Ей было слышно, как свекор преувеличенно четко произносит: «клубничное варенье», в то время как она склонилась над унитазом, не находя в себе силы вызвать рвоту. Она также слышала, как Максим пытается повторить то, что говорил ему дедушка. Но тот был непреклонен. «Клуб-нич-ное ва-ренье!» то и дело доносилось сквозь отделанные плиткой стены. Вялая, отдавшаяся на растерзание боли, Соня застыла в надежде на облегчение, без малейшего представления о том, что бы это могло быть. «Клубничное варенье», — повторила она в какой-то момент, и это оказалось словно волшебным словом. Содержимое ее желудка быстрым, сильным потоком полилось в унитаз.

Крис тем временем стоял на террасе и курил, причем из-за холода — без рук. Дым шел прямо ему в глаза, по лицу текли слезы, и приходилось сжимать губы, чтобы не выронить сигарету, выдыхая дым, но зато он мог греть сжатые кулаки в карманах.

«Это ужасно», — сказал он, помогая Соне встать на ноги и кое-как умывая ее лицо. Она кивнула. Потом Крис на протяжении нескольких часов не произнес больше ни слова, но в этом не было ничего особенного. Они поехали на машине домой, где была подготовлена нарядная одежда, переоделись и, оставив машину, помчались в расположенную поблизости церковь, к которой они прибежали запыхавшись, но ровно в десять, как раз когда начали звонить колокола.

Лилит хихикала. Она уже не могла успокоиться, она смеялась, пока ее щеки не запылали и ей, несмотря на холод в церкви, не стало совсем жарко. Инес грелась от крестильной свечки, которую пастор зажег от пасхальной свечи и передал ей. Соня выглядела еще более бледной и нервно гладила Максима по голове вдоль сделанного по случаю праздника косого пробора, растерянно глядя в сторону колонны, у которой раньше стоял Крис. Криса не было. Он просто вышел. Как будто ища опору и все время соскальзывая, Сонина рука водила по гладким волосам Максима. Он принял это за знак и, сияя, махал толстыми ручками собравшимся, сразу двумя, в хорошем настроении, как и ангел, и с похожим самодовольством, а собравшиеся махали ему в ответ: бабушка Гитте, дедушка Хуго, крестная Инес с большой свечкой, дядя Марк с хихикающей Лилит и новая тетя Магдалена из-за своей камеры.

Магдалена надеялась, что все скоро закончится, уже несколько минут — и этого она теперь сама не могла понять — у нее снова сильно стучало в висках, вслед за чем, как правило, следовала хорошо знакомая головная боль; ее миссия постепенно становилась ей в тягость, ей хотелось сесть и не хватало свежего воздуха.

Наконец орган зазвучал в последний раз, торжественная точка в крещении была поставлена, собравшиеся были свободны. Они степенно выходили друг за другом наружу, на улицу. Соня уже подготовила маленькую речь для Криса, которую она бы ему сразу выдала, обнаружив его курящим перед церковью. Магдалена мечтала о кнопке быстрой перемотки вперед, чтобы ускорить процессию и поскорее выйти. Орган, который она вообще-то с таким удовольствием слушала, давил ей на душу, еще сильнее, чем головная боль. Инес предвкушала, как поднимет свою некрещеную дочь, подбросит ее в воздух, как они обе это любили, и будет потом кружиться с ней, пока у нее не закружится голова или они обе не упадут. Все были теперь снаружи, только Криса не было. Крис не стоял там и не курил. Криса просто больше не было.

ЕГО ДОЧЬ МАША

(Перевод М. Игумновой) 

Ключ от почтового ящика он пытается отыскать на ощупь. Маленький, с длинной бородкой. Он держит ключ большим и указательным пальцем правой руки. На левой руке он держит свою шестилетнюю дочь, как и каждые выходные, потому что она сама настаивает на этом. С каждой субботой ему все легче держать эту ношу. Но из-за нее ему не видно ступенек, и он нерешительно спускается на ощупь. А здесь, на лестничной клетке, очень темно, думает он. Спустившись, сталкивается с серьезным взглядом сына, а потом поворачивается налево, к почтовым ящикам.

На ходу он поспешно открывает три конверта. Вскрывает их ключом, не отпуская дочь, и вытаскивает сложенные листы. Он проверяет почту по субботам, хотя у него есть и дети, и время. Будто ждет какое-то сообщение, на которое ему срочно нужно будет ответить. Чаще всего в ящике оставляют рекламные листовки, замаскированные под частную корреспонденцию. Все разнообразие односолодового виски. Страхование на самых выгодных условиях. На третьем же конверте — почерк его матери, которая раз в месяц пересылает ему почту с тех пор, как он с женой и детьми переехал за границу. Обычно это выписки из банковского счета и финансовые документы. Но в этот раз — письмо от управления кладбищ и захоронений Цюриха. Эти слова ему неприятны, но он пока еще не может понять их смысл.

Он сидит с детьми у кафе. Он плачет. Надеется, что дети этого не замечают. Светит солнце. Они устроились на террасе, на усыпанных пыльцой пластиковых стульях. «Посмотри, — говорит сын, встает, поворачивается спиной и показывает на свои запачканные брюки. — Сзади останется пятно». С начала года он, как и его мать, следит за тем, чтобы все было чисто и аккуратно. Это раздражает отца. «Смотри лучше на свое мороженое, — отвечает он сыну, — оно капает». Он говорит это, пытаясь сдержать слезы. «Папа, что случилось?» — внезапно спрашивает его дочь. Она выглядит испуганной: «Что с тобой?» — «Со мной?» — Он хватает салфетку и вытирает девочке рот.

У него до сих пор есть мать. Она живет там, где когда-то они жили всей семьей, в том простом сером доме на холмистой городской окраине. Вот уже год как она на пенсии. Его молодая мать. Ей было двадцать, когда он появился на свет. Всякий раз, когда они видятся, ему становится страшно, ведь время ее совсем не щадит. На первый взгляд молодая мать кажется старой. Тогда он смотрит на ее постаревшее лицо, пока через пару мгновений мать вновь не покажется ему близкой и молодой. Теперь он видит ее перед собой, теперь, когда он прочел это письмо от управления кладбищ. Его молодая мать с сожалением улыбается, как тогда, когда умер его отец, с этим странным блеском в глазах, с этим беспомощным сожалением, застывшим в уголках рта. Она улыбается так, словно ей хочется попросить прощения. Он закрывает глаза и отворачивается.

Они назвали бы ее Машей, они так решили, он и его подруга. Оба несовершеннолетние, только-только закончившие школу, они заранее радовались всему, что может подарить им жизнь. Неужели двадцать пять лет миновало? Маше сейчас было бы даже больше лет, чем было тогда ее матери. Сейчас его дочери было бы двадцать пять? Он качает головой. «Что с тобой?» — спрашивает его шестилетняя дочь. «Карла, — отвечает он, — я люблю тебя».