Абель Поссе - Путешествие в Агарту Страница 26

Ли Лизанг ждал меня. Мы прошли сквозь анфиладу залов и вышли на площадку. Свет солнца показался мне ослепительным.

– Возможно, Просветленный пожелает помочь тебе исполнить задуманное, – сказал Ли Лизанг.

Мы пересекли пустой двор, где одиноко лежали две ритуальные трубы длиной около четырех метров. Ли добавил:

– Тулку уже очень тяжело возвращаться сюда, к нам. Он почти все время проводит, созерцая две реальности, видеть сиюминутное ему становится трудно. Он обитает уже в самом сердце материи. Теперь тебе остается только надеяться и ждать от него знаков… Нам обычно кажется трудным войти туда, куда мы на самом деле не хотим попасть…

Я заканчиваю рассказ об этом удивительном дне. Хотя я выспался накануне, мною снова овладела неодолимая сонливость.

С завтрашнего дня я должен по-новому организовать свои размышления. Я должен ясно определить для себя цель своей миссии.

Я исполнен надежды: я уверен, что стою на пути в Агарту.

Вот что поведал Гурджиев нашему парижскому агенту:

«Надо сказать, вся эта область образована сплетением узких долин. До этого нам никогда еще не приходилось исследовать более непроходимую местность. Можно было подумать, что Высшие Силы создали или избрали эти труднопроходимые, внушающие трепет места, чтобы ни один человек не дерзнул явиться сюда».

У меня есть все основания подозревать (и надеяться!), что я добрался до того самого места, которое русский метафизик называл «Монастырем Танцующих». Если так оно и есть, то я нахожусь в двухстах-четырехстах милях от «сферического треугольника, относящегося к Агарте», как указано на секретной карте. Но действительно ли это мили или же новые символы, обозначающие неизмеримые расстояния?

Я принялся всматриваться в бинокль. Описание холмов совпадает: они образуют закрытую дугу, так что храм и постройки более дальних кварталов, возведенные на внутренней стороне холмов, надежно скрыты от взглядов.

Я разволновался и принялся искать еще какие-нибудь описания, пролистывая страницы «Бревиария»:

«По ночам здесь царила наводящая ужас тишина. Ее нарушал только шум водопада да еще время от времени крик какой-нибудь птицы».

Не центральный ли канал, соединяющий все кварталы и несущий воду к садам, он называет водопадом?

Мне попадается на глаза запись Теодориха фон Хагена, скорее всего сделанная в самом начале последнего этапа его путешествия, еще до того, как он потерял рассудок.

«Агарта все время в движении. Она отступает, когда приближаются навязчивые западные варвары, которые движутся по миру, лишенные сакральной проекции. Бывает, путник думает, будто добрался до Агарты, и не знает, что он уже и без того пребывает в Агарте».

Что-то подсказывает мне, что слишком углубляться в подробности рассказов других путешественников может быть опасно. Я должен сосредоточиться на собственных целях, не позволяя заманить себя в западни, в которые попадали другие. Если это и есть Монастырь Танцующих, значит, именно здесь Гурджиев встретил русского аристократа, которого считал давно умершим:

«Князь Любоведский, которого я встретил там, хотя думал, что он давно умер, попросил у монахов разрешения провести меня в особое здание…»

Я несколько раз подряд перечитал эти слова, которые офицер Юнгер наверняка записал особенно тщательно. Гурджиев описывает князя как высокого старца с гордой осанкой, аристократичного, с белыми как лунь волосами и седой патриархальной бородой. По словам Гурджиева, эта встреча состоялась во время его поездки 1898 года. До той поры он считал, что князь умер в Тифлисе, и даже заказывал службу за упокой его души.

Я не могу позволить подобной ерунде сбить себя с толку. Я здесь лишь проездом. Мне следует строго следовать завету отца фон Хагена: «Как можно скорее выбирайся из этих краев, где мертвецы уже смешались с живыми».

Я, как могу, цепляюсь за реальность. Следуя правилу, выработанному старым немецким буржуазным воспитанием (оно все еще действует!), сегодня утром я отправился в здание на верхней площадке и попросил Ли Лизанга принять меня. Хотя он ничего не просил у меня, я настоял на том, чтобы заранее заплатить за свое пребывание в монастыре. Ли смотрел на меня своими черными глазами, юркими и подвижными. Он был в растерянности, не зная, какую цифру назвать. Я спросил, предпочитает он золотые монеты или фунтовые банкноты. Он ответил, что ему все равно. Я положил две стофунтовые банкноты на платок, завязал его на манер церковного пожертвования, по тибетскому обычаю, и оставил на столе. Монах смотрел на меня, не притрагиваясь к деньгам.

– Думаю, этого будет достаточно… Я пробуду здесь недолго, как только Просветленный… – Ли Лизанг кивнул, словно соглашаясь, но продолжал улыбаться своей неизменной улыбкой. Затем он задал вопрос, который показался мне банальным и неуместным:

– Свежая ли вода у вас в термосе?

– Да. Послушники каждый день наливают новую из каменного источника.

– Зимой, если потребуется, они ближе к вечеру будут разводить для вас огонь на сухом верблюжьем навозе…

Мы вышли на террасу. Он обвел рукой горы и объяснил, что эта местность неприступна. Он сказал так, будто это случилось вчера, что во времена царя Александра им пришлось немало поволноваться, когда русский отряд, заплутавший, возвращаясь с турецкой границы, попытался найти здесь прибежище от не на шутку разбушевавшегося ветра. Он сказал, что это был единственный раз, когда сармунгам пришлось закрыть проход с помощью заранее разработанного приема, устроив обвал в южном ущелье. И добавил, что, помимо этого, были отравлены ближайшие ко входу источники, на тот случай, если кто-то к ним прорвется.

– Монастырь принимает лишь тех, кого пожелает или кого призовет сам… Есть еще много тайных обителей, подобных этой. Они спрятаны от черного мирового цикла. Ведь полночь еще не миновала и самые злые люди еще не родились, как предсказывал великий Хутукту Та Куре… С самых давних времен мы получаем пожертвования и защиту из деятельного мира, господин Вуд.

– Меня зовут не Вуд.

– О да, конечно. Простите, господин Вернер… Так вот, нас защищали властители торговли, великие проститутки Шанхая, Кантона, Токио, Нанкина, Бирмы… Военачальники, князья… Два раза в год сармунги приводят сюда караваны, присланные Яньаньскими воинами, Красной армией.

– Коммунистами?

– Они победят. Люди Гоминьдана слишком развратились. В мире грядут новые времена. И Китай снова станет центром притяжения. Люди из древней ложи Хунт, Старцы с Пяти Террас, одержат победу…

Ли Лизанг проявил необычную для него разговорчивость. Прощаясь, он произнес фразу, которая окончательно сбила меня с толку:

– Вы дали мне две очень красивые банкноты. На обеих прекрасные рисунки с изображением короля. Это очень любезно с вашей стороны. Присылать вам больше инжира и козьего сыра на завтрак или и так достаточно?

Этой ночью мне приснились, привиделись наши войска в самом пекле боя, охваченные мучительной тоской. Рвались бомбы, поднимая песчаные ураганы. Смятение, крики. Нас громят силы вырождения, люди-тени, двухмерные полки микробов, населяющих планету. Это был дурной сон, в какой-то момент мне привиделось объятое пламенем сокровище нашей деревни – старинный отель «Пост». От глубокого Некара поднимался дьявольский дымок, словно его тихие воды тоже запылали от жара фосфорных бомб.

Я встаю в тоске. Меня охватывает беспокойство человека, которому надо уехать, но он не может.

Да, мы – поколение новых людей, настоящий человек еще жив в нас, но он как отмирающий орган. Нельзя поддаваться искушению, подпуская к себе грязную вину или слабость сострадания. Единственное допустимое сострадание – сострадание к уничтоженному человеку, которого мы несем в себе и которого только мы, нацисты, способны возродить.

Монах-прислужник застал меня в тот момент, когда я смотрел в бинокль. Хотя нам трудно было понять друг друга, он сказал, что за последним холмом находятся источники термальных вод. Потом он несколько раз подряд повторил слово, которого я не понял, и исполнил изящный пируэт в воздухе, изображая танцовщицу. Кажется, он сказал, что именно их иногда можно видеть в садах долины.

Это было еще одно подтверждение того, что я добрался до легендарного Монастыря Танцующих. «Конечная точка на границе невыразимого», – как написал фон Хаген в своей хронике. И если Гурджиев рассказал правду, то именно начиная с этих мест его стали преследовать неудачи в поисках Утраченного, но Грядущего Города.

К чему такая уклончивость в его рассказе? Что он скрывал?

Ночи стоят теплые. Тишина здесь невыносимая, меня мучает бессонница, и я выхожу прогуляться. При свете луны канал кажется серебряной лентой. Я пью прохладную, почти ледяную воду. Она бодрит. Я следую взглядом за течением, бегущим в сторону гор на другом конце долины. Очень далеко на склоне я вижу дрожащие огни. Наверное, это масляные лампы. Я поудобнее устраиваюсь между скал и принимаюсь наблюдать. Около четырнадцати фигур в белых туниках по крутым тропам спускаются к выдолбленному в камне пруду, питающему основной канал. Впереди идет высокий мужчина, судя по одеревенелым движениям, наверняка старик, ему помогает прислужник. Рядом с ним несколько более изящных женских силуэтов.