София Ларич - Черно-белая радуга Страница 26

Анна не без труда догнала Мишу и произнесла в уже помокревший от дыхания шарф: «Ты обещал рассказать про велосипед».

– Я его, – выдохнул Миша, – купил два дня назад. Хочу избавиться от фобии.

– Ты… хы… боишься велосипедов?

– Машин. А метро меня задолбало. Вот я подумал… Давай сюда повернем, к парку… Что начну с велосипеда… привыкну… хы… а потом научусь водить машину.

– Тебе кто-то посоветовал так… или ты сам придумал?

– Сам.

Анна не ответила, чувствуя, что на дальнейшую беседу ей не хватит дыхания. Раньше ей казалось, что фобии люди придумывают сознательно, как особенность характера, позволяющую выделиться из толпы, и этим, в конце концов, усложняют свою жизнь, но после того как она не смогла однажды заставить себя зайти в серпентарий – не имея даже личного негативного опыта общения со змеями – ее мнение изменилось. Теперь она верила, что при всей иррациональности фобий они действительно способны доставить немало неудобств человеку, не умеющему справиться со своими страхами, и радовалась тому, что при ее образе жизни у нее так мало шансов столкнуться с предметом своего страха. Решительность же Миши вызывала в ней уважение.

Однако степень ее уважения немного снизилась, когда Миша согнулся у фонарного столба и выдавил: «Все… давай обратно… у меня сердце уже в горло сместилось».

– Но обратно нам тоже придется бежать, – припрыгивая на месте, ответила Анна. – Иначе пот превратится в лед.

– А-а-а… Теперь липосакция не кажется мне таким уж идиотизмом.

Домой они возвращались гораздо менее бодрым бегом и в полном молчании. Улицы уже заполнялись рабочим людом, который брел к метро в своей утренней хмурости, торопливо затягиваясь первыми сигаретами дня, не обращая внимания ни на себе подобных, ни на происходящее вокруг, и Анна почувствовала себя счастливой от того, что она не принадлежит к этой массе.

В Мишин офис они вошли в начале девятого.

Анна, едва оглядевшись, устало опустилась на стул, Миша же сразу включил ноутбук, залистал ежедневник.

– Мишка, я теперь есть хочу, – протянула Анна, растекаясь телом по столу.

– Поедим в обеденный перерыв, – с неожиданной строгостью ответил он и подвинул к ней телефонный справочник. – Смотри, что тебе нужно делать…

И он принялся подробно и нудно объяснять работу Анны, обращаясь к ней по полному имени. Она с удивлением наблюдала за его лицом, приобретшим вдруг чиновничью безжизненность, и даже глянула украдкой вверх, ожидая увидеть в углах кабинета камеры. Иного объяснения этой сухости, кроме как постороннее наблюдение за поведением Миши на рабочем месте, она придумать не могла. Наконец, он закончил объяснения и начальственно спросил: «У тебя есть вопросы?».

– Нет, – растерянно ответила Анна, хотя ей и хотелось спросить, почему он так неестественно ведет себя.

Миша внимательно послушал ее первые два звонка, сообщил ей, что она должна улыбаться, потому что собеседник чувствует улыбку и по телефону, и занялся своими бумагами. Почувствовавшая себя школьницей Анна пожалела, что она не курит и не имеет законной причины прятаться на лестничной площадке от сухого взгляда Миши хотя бы на несколько минут. Только вряд ли этот новоиспеченный начальник одобрил бы курение в рабочее время. Она с трудом подавила вздох, занесла полученные данные в подготовленную Мишей таблицу и набрала следующий номер.

Спустя несколько часов работы, показавшихся Анне такими же долгими и мучительными, как часы ожидания в провинциальном аэропорту отложенного из-за непогоды рейса, Миша, наконец, отодвинул в сторону бумаги и даже слегка улыбнулся.

– Я думаю, на сегодня можно закончить, – объявил он.

Анна встрепенулась, словно щенок, услышавший слово «гулять»:

– И мы пойдем есть?

В ресторане, куда они пришли сразу после офиса, Анна увидела обратное превращение Миши – в такого, каким он нравился ей. Его лицо разгладилось, взгляд повеселел, а движения стали менее деревянными и более разнообразными. С этим Мишей общаться было гораздо проще, и Анна, наконец, решилась задать вопрос, мучивший ее с самого утра:

– Миш, а почему ты в офисе таким строгим вдруг стал? Там же никого, кроме нас не было.

К разочарованию Анны Миша опять задеревенел. С вежливой улыбочкой он глянул ей в глаза и сказал:

– Мои личные пристрастия и интересы никак не должны влиять на профессиональные качества.

Анна подумала, что сказала уже слишком много для того, чтобы пойти теперь на попятный, и продолжила:

– Разве тебе так комфортно? Ты там, в офисе, как будто не по-настоящему испытываешь чувства, а делаешь вид, что испытываешь, потому что знаешь, что так надо, что этого от тебя ждут.

– Знаешь, если бы ты постоянно скрывала свою сущность, хамелеонила беспрестанно, как это приходится делать мне, ты бы меня сразу поняла.

– А зачем тебе хамелеонить?

– Потому что я голубой! – огрызнулся Миша. – Педрила, понимаешь?

– Мишка, прости… Тебя эти уроды вчера все-таки задели, да?

Миша устало провел ладонью по лицу: «Давай лучше поговорим о погоде, а?».

Анну затопил стыд, но ей хотелось исправить свою оплошность, и она жарко заговорила:

– Миш, ну кого это сейчас волнует? Конечно, есть гомофобы, но они всегда были и всегда будут, зачем на них обращать внимание?

– Ладно, раз ты настаиваешь… – Миша расправил складки скатерти и поднял глаза на Анну. – Мне не нужна толерантность, в конце концов, я и сам недостаточно толерантен, у меня тоже куча предубеждений. – Он усмехнулся. – Я, например, не понимаю гомофобов. Но я знаю, что каждый имеет право на точку зрения, и моя точка зрения о том, что гомосексуализм – это не извращение, не хуже и не лучше точки зрения человека, который считает, что гомосексуалистов надо вешать. Хотя мне и странно, как можно так искренне ненавидеть кого-то, кого даже не знаешь лично… Ладно, я о другом. Просто… Понимаешь, если общество посчитает какой-то мой поступок проступком, то о факте, что я голубой, мне тут же напомнят и праведники, и грешники. Это как с неграми – стоит ему сказать тебе что-то неприятное, и ты сразу называешь его в ответ черномазой сукой. Поэтому голубой я в гей-клубе… с друзьями, тогда, когда это уместно, в общем, а на работе я в первую очередь работник, профессионал. Понимаешь, это как… Когда я вхожу в магазин, я тут же становлюсь покупателем. Сажусь за столик в ресторане, и вот я уже посетитель. Спускаюсь в метро и превращаюсь в пассажира. И все эти роли предполагают соблюдение определенных правил, чтобы не создавать проблем себе же. Понимаешь? – Он взял в руки меню. – Все, давай заказывать еду. Я после этого джоггинга дурацкого хочу есть в три раза сильнее.

Анна подумала, что следование всем этим ролям и их правилам, лишает человека возможности понять, кем же он является на самом деле – без социальных масок, но продолжить тему не решилась. Она легко коснулась пальцев Миши и сказала:

– Извини. Спасибо за исчерпывающий ответ.

– Пожалуйста. Мясо? Или куриные крылышки? Что сытнее?

Анна тоже опустила глаза на меню: «Смотри, у них тут тазик куриных крылышек есть. Давай на двоих возьмем?».

– И салаты тоже.

Оставив от крылышек лишь кости, они, сытые и сонные, откинулись на спинки стульев, посмотрели на жирные губы друг друга и одновременно рассмеялись.

– Вот и зачем мы занимались спортом? – сказал Миша, разводя руками. – Съел в три раза больше обычного. А я тебе сейчас еще кое-что покажу. Сегодня в офисе на кухне нашел.

Он достал из сумки журнал, быстро нашел нужную страницу и протянул его Анне: «Вторая заметочка слева».

– Бег опасен для коленных суставов, – прочитала Анна название вслух и тут же добавила с надеждой в голосе. – Значит, нам больше не надо бегать?

– Нет, конечно. Это же опасно, видишь? – улыбнулся Миша. – Теперь начинаем копить на липосакцию.

12.

Миша одновременно с коллегами сел за овальный стол, украдкой поглядывая на мужчину и женщину, представленных пока только по именам. Бертран, директор французского офиса, потер ладони и заговорил на хорошем английском о важности сегодняшнего собрания и усилий всех присутствующих для успеха бизнеса.

Миша слушал вполуха, ожидая, когда директор перейдет от общих слов к конкретным вопросам. Натянув на губы легкую улыбку, он смотрел на окружающие его лица и думал о том, что уже несколько лет все новые люди в его жизни не кажутся ему новыми в полном смысле слова. Все они уже на кого-то похожи, напоминают кого-то либо обликом, либо характером – старую знакомую, известного музыканта, актера, брата друга. Словно существует лишь определенное количество типов внешности и поведения и, узнав их все к своему возрасту, он теперь двинулся на второй круг.

Директор, некрасиво подставив нижнюю губу под край чашки, допил одним глотком кофе и твердо кивнул: