Лев Правдин - Область личного счастья. Книга 1 Страница 26

Уж если человек запел грустную песню, значит, горе на убыль пошло.

— Ну, предположим, выдумал-то я немного, — продолжал Виталий Осипович, не сгоняя с лица улыбки, — эстакады давно строят, все дело в применении их к нашим условиям. Нам сейчас нужна простейшая механизация. Машин пока нам никто не даст.

— Неверно! — восторженно перебил Иван Петрович.

Он с жадностью проголодавшегося человека взял хлеб и, кладя его перед собой, закончил:

— И простейшая, и сложнейшая. Дроля, там на донышке не осталось?

Она принесла водку. Он налил две рюмки, чокнулись «за успехи во всех делах», выпили. Иван Петрович вытер усы и, закусывая, продолжал:

— Механизацию в лес надо. На лесосеку.

— Электропилы, — подсказал Корнев.

— Да. Все это надо, — согласился Иван Петрович и нахмурился, — а главное для нас вот что…

И стал рассказывать о самовольной отлучке Юрка Павлушина. О том, что высмотрел Юрок на Мартыненковой делянке и что просмотрели они — руководители леспромхоза.

Словом, начался тот веселый разговор, на который намекал Иван Петрович с самого начала.

Вечером в общежитии собрались лесорубы. Иван Петрович сел в конце стола, как глава огромного семейства. Табурет Виталия Осиповича пустовал. Он так и не присел весь вечер. Он ходил по скрипучим половицам и только, когда говорил, останавливался за спиной начальника.

Собрались все лесорубы, шоферы дневной смены и кое-кто из дорожников. За столом не хватило мест. Сидели на койках, на скамейках, прихваченных из соседних общежитий. Яркая лампочка освещала койки с разноцветными пятнами одеял, подушек, всевозможных пальто, пиджаков, бушлатов.

Иван Петрович, вытирая платком обветренное лицо, так как жара в комнате стояла неимоверная, рассказал о работе Мартыненко. Слушали напряженно. Лишь Юрок вертелся на месте и торжествующе шептал соседям:

— Во. А я что говорю!

Взял слово Тарас. Лесорубы насторожились: говорил не начальник, не Петров, а Тарас, который и в своем-то товарищеском кругу больше молчит.

— Значит, дело, товарищи, в следующем. Все сидящие здесь лесорубы и прочие знают, что такое лучок. Это пила, за которую держится человек. Сегодняшний момент не позволяет работать по-старинке, силой одной, хребтом ничего не возьмешь. Думать надо. Все знают, какой из себя Мартыненко. Я его одной рукой зашибу, а он на сегодняшний день — чемпион. Почему? Потому, что головой человек работает. Ну мы тоже здесь, у себя не лыком шиты. Кое-что придумали. Я не ошибусь, товарищи, если скажу: последний день сегодня Мартыненкин. Завтра мой день. Я сказал, так и будет.

Тарас посмотрел на Виталия Осиповича, хотел сказать еще что-то, но раздумал и сел на место.

СКВОЗЬ ПАЛЬЦЫ

В своей избушке, в пятой диспетчерской, Женя встречала восемнадцатую весну. Весна в тайге. Ну как могла она предполагать, что здесь, на севере диком, вдруг вспыхнет и расцветет настоящая любовь, пожирающая огнем своим все существо, заставляющая тревожно биться сердце при одном воспоминании о «нем».

Она даже начала смутно догадываться о смысле истинной красоты человеческих отношений. Дело совсем не в том, что «он» под сенью пальмы, под рокот моря наклонится над ней, томной и недоступной. Не в этом красота. Где, в чем — она еще не знала. Наверное, в чувствах и каких-то особенных поступках. Вот она думает о нем — и даже холодный север делается милее.

Накинув теплый платок, Женя вышла из диспетчерской. Тепло. Тихо. Сорвалась сосулька с крыши и разбилась с хрустальным звоном. Замерла тайга в безмолвной истоме. И звезды в синем небе. И аромат леса, смолистый запах хвои и сырости. И она в расцвете восемнадцати своих лет, впервые полюбившая не фотографию героя, а самого героя. И ей все равно, герой он или не герой.

Пусть говорят что угодно, а на севере жить можно!

Резкий звонок прервал ее думы.

Говорила Крошка: «Ты не спишь, Женя? Между прочим, направляю к тебе двенадцатую. И еще, между прочим, на ней едет Тарас Ковылкин, он сегодня будет бить рекорд Мартыненко. Ах, Женька, это очень ужасно, когда кавалеры дерутся! Как от ревности. Ах!»

Вот дура эта Крошка. У нее все — кавалеры, другого слова и не знает. И всегда у нее кавалеры или подмигивают или дерутся.

А если эти кавалеры родину спасают? Если, не щадя сил, восстанавливают разоренную страну? Вот что надо хорошо понять. А понимает ли это Женя? Ей казалось, что понимает. Конечно, понимает. Какая же советская девушка не поймет?

Но любовь есть любовь.

Едет Ковылкин. Сколько же сейчас времени? Ого, шесть часов! Ковылкин, конечно, побьет рекорд. Об этом говорят все, и даже Леша вчера, передавая радиограмму Тараса в соседний леспромхоз—«Начинаю работать по методу Мартыненко, вызываю его на соревнование», — от себя добавил:

— Так и знайте. Побьем Мартыненко по методу Ковылкина.

А Крошка говорит: «Кавалеры дерутся!» Нет, она-то, Женя, понимает, что эти кавалеры способны на большие дела.

Подошла двенадцатая. Из нее вылез Тарас и пошел в диспетчерскую, сказав на ходу: «Привет, Женя». За ним шли три его помощника. Среди них — Семен Иванович Гольденко.

Шофер, выглянув из кабины, сказал охрипшим мальчишеским голосом:

— Не задерживай, девушка.

Женя фыркнула. Орлов, аварийщик несчастный, а туда же — командует! Впрочем, у него за последнее время ни одной аварии. Подтянул их Виталий Осипович. Умеет он поставить человека на место. У Жени беспокойно стукнуло сердце при воспоминании о Корневе.

— Можешь, — нежным голосом сказала она и махнула шоферу рукой.

Машина ушла. Женя вернулась в будку. Ну и надымили здесь. Но она даже и не подумала сделать замечание.

Подкручивая усы, словно приклеенные под хищным двугорбым носом, Гольденко говорил:

— Это что значит? Можем и мы сегодня на почетную доску попасть. Один выдающийся герой на своем памятнике написал, я сам в Москве видел: «Напишут наши имена». Вот оно как.

Тарас молча глядел на огонь в печурке. Юрок прикорнул на скамейке. Третий помощник — Женя только сейчас заметила ее — была женщина. Широколицая, широкобедрая; даже стеганая одежда не могла скрыть ее широкого, сильного тела. Настоящая таежница. Она, наверное, недавно здесь.

— Призывает меня начальник, — самодовольно продолжал Гольденко, разгоняя вокруг глаз многочисленные морщинки, — и говорит. Рекорды, говорит, можешь ставить? Есть, говорит, ответственное задание. Лучше, говорит, тебя нет мастера по снегу. Будешь снег откидывать из-под нашего рекордиста.

На этот раз Гольденко подошел к истине почти вплотную. А если и соврал, то совсем немного. Подбирая звено для Тараса, Виталий Осипович вместе с ним обсуждал каждую кандидатуру. Тарас сказал: «Дайте мне таких, которым делать нечего». Тогда вызван был Гольденко. Он явился, всем своим видом показывая, что страдает от начальственной несправедливости.

— Есть хорошая работа, — сказал Виталий Осипович. — Пойдете?

— Я, куда пошлют, туда и пойду, — смиренно отозвался Гольденко и вздохнул, словно приносил некую жертву.

— Ну вот к Тарасу, в звено. Снег откидывать, сучья убирать.

Гольденко встрепенулся:

— Да что вы, товарищ начальник, он же зверь в работе этот Тарас. Он вздохнуть не даст.

— А вы не вздыхайте. Звено будет рекордным, это Тарас твердо обещал. А значит, будет заработок, будет снабжение, даже премии будут. Работать, если захотите, вы сможете. Подумайте.

Подумал искатель длинного рубля и согласился. Целый день после этого он ходил по поселку, лихо закрутив тараканьи усики, и не переставал бахвалиться.

Тарас улыбнулся:

— Брось молоть, Шито-Хеза. Это я тебя выбрал. Я таких и взял, которые без дела болтаются.

Женщина строго поглядела на Тараса:

— Я не болтаюсь без дела. Я сама в лес пошла. На самую ответственную работу. Я, если хотите, мечтаю сама валить.

— Знаю. — Тарас бросил окурок в огонь. — Знаю, товарищ Панина. Откуда прибыли?

— Из-под Минска. Тоже в лесу выросла. Голодает народ у нас. Оголодил Россию враг проклятый. Многие в Ташкент едут. А я думаю: нет, мое место в лесу.

— Бомбили там у вас? — спросил Ковылкин.

— У нас бомбить больше нечего, — ответила Панина и замолчала.

Оттиснутый от разговора, Гольденко, однако, молчать не мог. Играя маленькими глазками и всеми морщинками на своем пунцовом личике, он сообщил новость:

— А начальник-то наш — герой. Виталий Осипович…

Подмигнув и увидав, что все прислушиваются, докончил:

— Лучшую девочку зафаловал.

У Жени похолодели руки…

— Не болтай, Шито-Хеза, — нахмурился Тарас, сдвигая кубанку на правое ухо.

— Нет, правда, — хихикнул Гольденко. — Марину Ефремову.

— Говорю, не болтай!