Евгений Мин - Ценный подарок (сборник) Страница 26

— Мысль понял, — сказал Уткин, — пустим машину, продлим ей век. Долгожительницы нам нужны, мы по ним первое место в мире занимаем.

Еще я ему сказал, что у нас на лестничной клетке шесть беременных женщин.

— Урожай! — засмеялся Уткин и сразу посерьезнел. — Это по-государственному, теперь такая установка есть.

Когда я исчерпал запас красноречия, он сказал:

— Вник! Сегодня сам лично с ребятами приеду.

Вечером я рассказал Кате о своей беседе с прорабом.

— Молодец! Ты — настоящий мужчина, — поцеловала она меня, как накануне свадьбы.

В тот день Уткин с ребятами не приехал. Назавтра я позвонил ему в восемь ноль-ноль. Длинные гудки терзали ухо. Так было и в девять ноль-ноль и в десять, в одиннадцать трубка отозвалась:

— Уткин слушает. Извините, водички попью, — просипел он, — простудился вчера на стройке. Ветер был двадцать метров в секунду.

Пока он пил воду, я думал, как неточны у нас газеты. Сводка погоды вчера сообщала: «Безветренно».

— Извините, — прохрипел Уткин, — не могли к вам прибыть, на картошку бросили.

Был февраль, но я нисколько не удивился, у нас в фирме тоже всякое бывает.

— Вы не беспокойтесь, — хрипел прораб, — авария у вас солидная, но мы быстро ликвидируем. Я помню и о вашей долгожительнице, и о беременных товарищах, их, кажется, шесть штук.

— Извините, три уже…

— Ай-я-яй! — огорчился Уткин. — Не могли подождать, нестойкая пошла молодежь. Брякните мне завтра.

— Подождем, — сказала Катя без привычной жизнерадостности.

Вечером пришел пенсионер-активист Лев Михайлович Черномордик. Он сказал, что собрал уже много подписей в газету, нужна еще моя — кандидата наук. Я отказался, заявив, что веду конструктивные переговоры с прорабом Уткиным. У меня нет оснований не доверять ему, а газеты и так загружены потоком писем пенсионеров по различным вопросам.

— Начальственный эгоизм, — пожевал сухими губами Черномордик и ушел.

Всю неделю, кроме субботы и воскресенья, каждый день я беседовал с Уткиным. Он появлялся в конторе не раньше двенадцати: то задерживала «пятиминутка», то политчас. Впрочем, это не имело значения. Телефонные разговоры сблизили нас. Мы стали называть друг друга по имени и на «ты». На прощанье Уткин всегда говорил:

— Будь другом, подожди еще немного, брякни завтра утром.

Я брякал. Лифт бездействовал. Характер у Кати портился.

На четырнадцатый день лифт пошел. Жильцы нашей лестничной клетки ездили вверх и вниз. Больше всех каталась «вечная бабушка» Родионовна.

— Эх, покатаемся! — восклицала она. — Один раз живем!..

Катя, снова назвав меня молодцом и мужчиной, сказала:

— Позвони своему Уткину, поблагодари его, могло быть хуже.

— Завтра позвоню, — пообещал я, но, закрученный текучкой, забыл об этом.

Спустя неделю лифт остановился.

Я позвонил по телефону, который знал наизусть.

— Гусев слушает, — прозвучал скрипучий голос.

Я растерялся.

— Гусев слушает, — снова раздался голос в трубке.

— Позвольте, позвольте, — бормотал я, — мне нужен Уткин.

— Нет Уткина, — мрачно сказал мужчина на том конце провода.

— Скажите, — спросил я дрожащим голосом, — он жив?

— Жив, что ему сделается. Сняли его только с этого участка.

— Уткина сняли? За что?

— Точно не знаю, но жильцы какого-то дома написали в газету, что Уткин — волокитчик и обманщик, что он не соответствует своей должности.

— Уткин — волокитчик, Уткин! — ужасным голосом закричал я. — Что же теперь с ним будет?!

— Ничего, — рассмеялся новый прораб, — не беспокойтесь за утку, она из любой грязной воды сухой и чистенькой выплывет.

Зарубежное

Я уезжал в Москву.

Командировка была трудная, требующая такта и пробивных способностей. Такими качествами я не обладал, но главный инженер Болеслав Антонович Самокрутский сказал, что именно поэтому я сумею справиться с тем, с чем не совладает опытный службист.

Я ехал и думал, где остановиться.

Признаюсь, не могу без дрожи в коленях смотреть в глаза гостиничным администраторам.

На этот раз свободных номеров в гостиницах тоже не оказалось. Был какой-то зубоврачебный симпозиум, и даже общежитие у ВДНХ заняли протезисты из Гомеля.

Размышлять было некогда, и я поселился у дальней родственницы моей жены, крепкой восьмидесятилетней старушки, сохранившей ум и твердую память, чем она приводила в уныние своего правнука, писавшего кандидатскую диссертацию «К вопросу о старческом склерозе и скудоумии».

Расположившись у этой достойной долгожительницы, я был спокоен, что ничего не забуду, так как она непременно все вспомнит за меня.

Сразу же по приезде я позвонил в управление. Секретарша сообщила, что срочное совещание, которое должно было начаться в одиннадцать ноль-ноль, перенесено на пятнадцать ноль-ноль из-за нелетной погоды. Кто-то еще не прилетел, кого-то ждут.

Заняться мне было нечем. Выручила памятливая старушка.

— Пройдись по Москве, — предложила она, — зайди в «Ванду» и купи жене подарок.

«Ванда» оказалась образцовым магазином, благоухавшим чудесным ароматом.

Меня встретили приветливо, предложили изящные флаконы духов, тени всех цветов спектра, коробочки пудры и какие-то щеточки, которыми нужно втирать пудру в лицо, как полотеры втирают воск в паркет.

Я купил все, и тогда та, у которой я купил больше всего, наклонилась ко мне.

— Подождите минуточку, — сказала она, куда-то ушла и, когда вернулась, протянула мне бархатную коробочку, в которых обычно держат кольца. — Только для вас! Острый дефицит.

Я хотел открыть коробочку, но загадочно и сладко пахнувшая продавщица шепнула в самое ухо:

— Ни в коем случае! Если они увидят, — тут она показала на покупательниц, — они разорвут вас… Это зарубежные реснички. Они приклеиваются сами… Только для вас!

К сообразительной старушке я вернулся гордый, как Юлий Цезарь после победы над галлами.

Старушка внимательно рассмотрела все предметы, купленные мной, и открыла коробочку.

— Ишь ты, длиннющие, — ахнула она.

— Зарубежные, теперь только такие носят, — сказал я с видом знатока. — Сами приклеиваются. Попробуйте.

— Куда уж мне, не смеши! — замахала ручками старушка.

— Но все-таки интересно…

Как человек, близкий к технике, я люблю разные новинки.

— Попробуй сам, — не без ехидства сказала старушка.

— Попробую, — решительно сказал я и прижал длинные зарубежные ресницы к своим коротким и редким.

— Тьфу ты! — плюнула старушка. — Срам какой! Снимай сейчас же!

Я посмотрел в зеркало. Это было неописуемое зрелище. Мои заурядные глаза, осененные зарубежными ресницами, сделались огромными, глубокими и безумными.

— Снимай, сейчас же снимай! — надрывалась старушка.

Я попытался снять ресницы. Они не поддавались. Я дернул сильнее. Никакого результата. Сорвать ресницы можно было разве только с веками, которыми я все же дорожил.

— Что делать? Что делать?! — в панике вопил я.

— Не пугайся, — сказала мужественная старушка. — Пошли!

В ванной она мыла мои новые ресницы сначала горячей, потом холодной водой, мазала их какими-то мазями, опять мыла. Все напрасно.

Стрелки на старушечьих ходиках с кукушкой показывали четверть третьего. Пора было идти на совещание.

— Но не могу же я, не могу в таком виде! — стонал я.

А ты позвони, — сказала мудрая старушка. — Может, у них еще нет погоды.

Я позвонил. Секретарша сказала, что совещание будет ровно в пятнадцать ноль-ноль.

Я охал, а старушка, словно забыв про меня, ушла в другую комнату.

Прошло десять минут — вечность!.. Наконец старушка возвратилась, держа в руках черные очки.

— Вот, — сказала она, — примерь. Это моя двоюродная правнучка забыла.

Очки оказались в самый раз. Я схватил в объятия мою спасительницу, благословляя нашу медицину, которая увеличивает долголетие.

В управление я пришел без двадцати три. День был дождливый. Секретарша странно посмотрела на меня.

— Извините, — спросил я, — совещание начнется в пятнадцать ноль-ноль?

— Нет, — ответила она, — перенесено на семнадцать, но Александр Сергеевич здесь, я доложу.

Александр Сергеевич был третий заместитель начальника управления, который должен был подписать одну из бумаг, привезенных мной.

— Не стоит беспокоить, — сказал я.

Секретарша была неумолима. Она ушла и, вернувшись, сказала:

— Александр Сергеевич просит вас.

Я вошел в кабинет. Сквозь темные очки я почти ничего не видел и от робости споткнулся, налетев на какой-то шкаф.

— Одну минуточку, — сказал он, показывая на одно из кресел.

Я оробел еще больше и, садясь, чуть не промахнулся и не упал на пол.