Гаррос-Евдокимов - Серая слизь Страница 26

Вот она, концепция сюжета. Рига, безусловно, была проектом имперского масштаба. Двухсерийный крах этого проекта – это облом двух редакций империи. Мне жалко этого проекта: ей-богу, он виделся импозантным. И мне, черт побери, жалко этой империи – вовсе не потому, конечно, что я ностальгирую в кулачок по Православию-Самодержавию, по Его Императорскому Величеству на белом кобылй, по парадам на Ред-Сквер, выводку зомбаков на мавзолее и прочей государственнической херне, которую я видал не то что в гробу – осиновым колом проткнутой (никогда меня не очаровывали атрибуты никакого государства и никакой власти – это, наверное, уже специфика личного опыта человека, выросшего на фоне многоступенчатого государственного развала и государственного предательства). А потому что я, как и было сказано, – гражданин этой империи в силу национальной принадлежности.

И город, в котором я живу, и сам я как представитель своей нации – мы такие “каспийские монстры”, советские экранопланы, одни из последних масштабных высокотехнологичных имперских разработок. Здоровенная была штука, диковинная на вид и дерзостная по замыслу, с беспрецедентными возможностями…Так и не успели ее толком реализовать. А ведь классно, мать вашу, было придумано!..

Может, слишком классно. Не случайно же закон неубывания энтропии среагировал именно на нас?..

12

Вилнис, Никин двоюродный брат, работал начальником техчасти информагентства BNS. Я его почти не знал, но пару раз видел: интеллигентный худощавый мужик лет тридцати с лишним, с ухоженными усиками и мягким выговором. Неглупый. Приятный. Женат. Ребенку – сыну – сейчас, кажется, пять…

Полтора года назад Вилнис – “внезапно, без объявления войны” – огорошил родню известием: он уезжает. С женой и сыном. В Сибирь. В Красноярский край. В колонию к Виссариону. С работы уволился. Жилье и имущество продал. И уехал. И с тех пор никто, ближайших родственников включая, ничего о нем не слышал.

До минувшего января, когда Вилнис позвонил Нике на мобильный. Она обрадовалась было: кузен нашелся – рановато, как оказалось. Слегка смущенный Вилнис пояснил, что собирался вообще-то звонить кому-то другому… но вот набрал номер автоматически, бывает, да-да… но тебе я тоже перезвоню, обязательно, непременно, само собой… И снова пропал.

Вообще виссарионовская организация, основанная в девяностом в Минусинске на базе местного Уфологического центра “по указанию из космоса” бывшим слесарем, художником и милиционером Сергеем Торопом (ставшим, приняв “крещение от самого Отца Небесного”, Виссарионом), называется “Церковь последнего завета”. (Мента-пророка я видел как-то по ящику: ангелоподобный лик, сусальная улыбка, каштановая волна волос, васильковые глаза.) Самые упертые адепты, числом в пару тысяч, со всего бывшего Союза обитают вблизи озера Тиберкуль в отгороженном от мира религиозном изоляте в условиях практически первобытных и на строжайшей вегетарианской диете. Туда Вилнис и уехал.

Еще пару лет назад виссарионовские “заветчики” с их шестнадцатью только российскими организациями в списке зарегистрированных Минюстом РФ новых религиозных движений занимали пятую позицию. Уступая Обществу сознания Кришны (97 организаций), Церкви Божией Матери Державной, она же бывший Богородичный центр (29 организаций), Церкви Христа (24) и язычникам (19). И опережая Мунистскую ассоциацию “церквей объединения” (10), сайентологов, “Духовное единство” толстовцев и “Живую этику” рериховцев…

С некоторых пор я – специалист по данному вопросу. О чем уже готов пожалеть.

Что-то не нравится мне происходящее. С самого начала оно мне не нравилось.

Хотя что тут считать началом, понятно не слишком. Может, тот звонок Леры с сообщением, что по делу “Нового Ковчега” – точнее, никакого не “Ковчега”, вестимо, а старых моих заочных знакомцев Маховского и Яценко, – таки готовят процесс. И что адвокат Маховского очень – ну очень! – хочет нового психиатрического освидетельствования своего клиента (и признания его, бедолаги, невменяемым)…

А может, уже этот звоночек, свеженький. Сегодняшний. От некоего Никиты Яценко (“…Вы, вероятно, меня помните…”) С просьбой о встрече. Переходящей в ультиматум…

Хотя, если по совести – считать надо с того плохо памятного мне момента, когда я взялся (без чрезмерного, кстати, энтузиазма и сколь-нибудь ясного представления о перспективе) за работу, что спустя много времени и разных более-менее непредсказуемых событий принесла мне… кое-что. Например, какие-никакие имя и статус, которыми я по мере возможности пользуюсь сейчас. А также энное количество проблем, которые, возможно – вероятно! – воспоследуют в самое ближайшее время…

Момент, о котором идет речь, имел место два года назад. Я тогда был – отнюдь не я нынешний. В профессиональном отношении. Точнее, в отношении профессиональной специфики. По крайней мере, ни с какого рода криминалом не работал и работать не помышлял. Снимал про серфингистов, которые каждый год собираются на Колке, – там хорошие волны и свой “северный Казантип”. Сделал нарез из интервью с бывшими местными-молодыми, успешно обосновавшимися в Штатах и Канаде (фильм стал вдруг маленьким хитом, на сеансы в Киногалерее, к изумлению ее дирекции, ломанулся народ – на полу сидели… Дело, правда, было не в художественных достоинствах, а в чисто практическом интересе: куча молодняка из Латвии нацеливается сваливать тем же североамериканским маршрутом)… Про самоубийство Димы Якушева мне рассказал ФЭД – причем Дима не был даже его близким знакомым: Федя общался с Микушевичами, семейной парой (он музыкант, она учительница), затеявшей когда-то подобие молодежного литературного кружка, и Дима еще школьником туда ходил (Микушевичи о его юношеских писаниях отзывались самым восторженным образом).

Когда Якушеву было восемнадцать, он связался с какой-то вроде бы сектой – причем что за секта, толком не знали ни родители (с которыми до того момента у Димы, домашнего ребенка, отношения были вполне идиллические), ни друзья: в отличие от типичных неофитов-энтузиастов, принимающихся нести свет ново-обретенного знания в массы, Дима про единоверцев глухо молчал и от расспросов последовательно уклонялся. А расспросы были, и чем дальше, тем больше, потому что чем дальше, тем страннее вел себя Дима. Тогдашние стихи его – потом – я читал и сам: видно было, что парень, действительно, отчетливо талантливый – и абсолютно сумасшедший. И – может, конечно, это искажение восприятия постфактум, но все же – безумие выглядело прогрессирующим… Объявились новые приятели, никогда не представляющиеся по телефону и никогда не заходящие в квартиру. В какой-то момент – без поводов и предупреждений – Якушев просто ушел из дома; родители кинулись его искать, стали обзванивать всех знакомых, и выяснилось, что Дима ночует каждый день в новом месте, всем при этом врет (и каждому врет по-разному) и насчет причин, и насчет планов на следующий ночлег, словом – откровенно путает след, словно избавляется от слежки.

Потом Дима исчез. Через неделю родители получили по почте письмо. Почерк был Якушева, несомненно. “Жить в Cерой Cлизи и быть Серой Слизью полагаю недостойным и противоестественным”. Тэ Чэ Ка. Диму объявили в розыск. Нашли только через три недели. На заброшенной промплощадке где-то на Буллю, в виде обгоревшего трупа. Зажигалка и канистры из-под жидкости для разведения костров валялись рядом. Откровенных признаков насилия и борьбы не наблюдалось, полиция констатировала “самоубийство путем самосожжения”. Дела не заводили.

Димины родители, чтобы самим не сойти с ума, начали искать тех, кто, были они уверены, довел их сына до суицида. И действительно при поддержке прежних, досектантских, друзей Якушева кое-что нарыли. Выяснили, что секта и впрямь имеет место (причем без всякой положенной лицензии от Комитета по делам религий), называется “Новый Ковчег”. Узнали фамилии двоих из не любящих светиться Диминых единоверцев: Яценко и Маховский. Даже узнали, что как минимум один человек, состоявший в “Ковчеге”, – некто Карина Панкова, студентка иняза, – примерно в то же время с тяжелейшим реактивным психозом угодила в психушку на Твайку, где и пребывает, между прочим, до сих пор, не возвращаясь к норме… Родители снова пошли в полицию – и там их снова вежливо отфутболили, сославшись на отсутствие состава преступления. Они сунулись в пару газет, и где-то – кажется, в “Вестях” – вышла-таки байка. Тоже без всяких юридических последствий. Про все это ФЭД мне и рассказал.

Первоначальные мои действия были вполне бессистемными. Ну, поговорил на камеру с самодеятельными расследователями. Со знакомыми Панковой – плюс пара слов психиатра, подтвердившего, что реактивный бред, скорее всего, был спровоцирован, причем дело не обошлось без наркоты, а прогноз вполне неутешителен (почему-то запомнились больничные дверные защелки с вынутыми ручками – последние сестры носили с собой, вставляя в соответствующие отверстия, когда надо было открыть дверь)… Ну, записал ментовский отказ от комментариев (уже слегка нервный). Из разговоров со всем этим народом вдруг всплыл еще один фигурант – и снова с наркотическим мотивом: туроператор, за тридцать, плотно сел на иглу, угодил в больницу, потом в Риндзеле (там центр реабилитации торчков, устроенный на манер макаренковской коммуны) сумел-таки слезть… Я нашел и его, но он со мной общаться не стал.