Андрей Кутерницкий - Первая женщина Страница 27

«Сейчас я впервые открою постороннему человеку тайну наших отношений, я назову ее имя», – со страхом подумал я и, запинаясь, громко произнес:

– Позовите Веру из третьего цеха!

За тысячами преград в далеком третьем цехе гаркнули:

– Брянцева на месте?

Мне стало трудно дышать.

– Алло? – спросила Вера.

Я молчал.

Я никогда не думал, что голос любимой женщины, даже услышанный из телефонной трубки, может так сильно взволновать. Как будто предо мной вновь появился лагерь и зазвучала мелодия Тревиса «Шестнадцать тонн».

Она тоже затаилась в ожидании.

– Это я, Вера, – наконец сказал я, улыбаясь.

– Ты знаешь, где находится швейная фабрика? – спросила она.

– Нeт.

Она объяснила мне.

– К четырем успеешь?

– Конечно!

– Тогда жди напротив фабрики. На другой стороне реки.

Выйдя на воздух, я достал сигареты и торопливо закурил. Я ничего не соображал, кроме того, что очень скоро увижу ее.

В назначенный срок я встал у чугунных перил на набережной реки Мойки невдалеке от однопролетного моста, по которому, гремя прицепами, непрерывной вереницей двигался в объезд главной магистрали города – Невского проспекта – неприличный для его великолепия рабочий транспорт: грузовики, автокраны, трейлеры, машины, вывозящие мусор. Шестиэтажное здание фабрики с громадными окнами, каких никогда не бывает в жилых постройках, возвышалось напротив меня над водой. Несмотря на яркий день, в окнах горели неоновые лампы. И увидев эти освещенные изнутри цеховые окна, я понял, что у Веры есть еще одна, совсем не известная мне жизнь, о которой я не подозревал прежде. Фабрика что-то насильственно прибавила от себя к ее знакомому женскому образу. Но одновременно я болезненно ощутил, как долго не видел Веру. Прожитые без нее дни слились сейчас в одно томительное чувство ожидания. Как она посмотрит на меня? Что скажет?

Вдруг набережная мягко качнулась подо мной. Вдали от фабрики на противоположном берегу я заметил женщину в черном плаще, которая махнула мне рукою. Ее светлые волосы сверкали на солнце.

– Вера! – прошептал я, словно она могла услышать меня на таком расстоянии.

Она махнула еще раз, показывая, чтобы я шел вперед по своей стороне реки, а сама пошла по своей.

Река поднырнула под площадь. Однако, когда мы подошли к площади, Вера свернула не ко мне, а в сторону Адмиралтейского бульвара. Положив кисть левой руки на дамскую сумочку, которая висела у нее на боку на длинном ремешке, а правую сунув в карман плаща, она быстро продвигалась мимо отражающих небо, чисто вымытых стекол гостиницы «Астория», уверенно ступая в туфлях на высоком каблуке, и, окутанная солнечными лучами, вся мерцала черным, медным и серебристым блеском.

Я шел за нею, соблюдая расстояние отчуждения, ни на секунду не выпуская ее из виду. Гранитный собор-великан, с крохотными человечками, толпящимися полукругом на верхней обзорной колоннаде, проплыл над нами. Мы пересекли его гигантскую тень и ступили в мозаичный свет Адмиралтейского бульвара. Здесь было много туристов, военных, цыганок, тут и там пристающих к одиноким погадать; приезжие, по большей части, сидели на скамьях, положив снедь в бумаге на колени и запивая еду лимонадом; матросы были в расклешенных брюках, белых голландках с золотыми погончиками и в черных бескозырках с натянутыми по-летнему белыми чехлами.

Выйдя на последнюю, полупустую аллею, Вера остановилась.

Я в нерешительности застыл поодаль.

Она поставила сумочку на свободную скамейку, села и впервые открыто, с улыбкой взглянула на меня.

Я подошел к ней, опустился на скамью, но от волнения сел не рядом, а с краю, и, не зная, как поправить положение, уткнулся взглядом в землю.

Так в молчании мы просидели минуту.

– Может, поздороваешься? – услышал я ее тихий насмешливый голос.

Я поднял голову.

– Здравствуй! – еле слышно произнес я.

В горле у меня пересохло.

– Поцелуешь? – спросила она все так же насмешливо. – Или разлюбил уже?

Я смотрел на нее и не мог оторвать от нее взгляда. И вдруг мы как сумасшедшие бросились друг к другу. Я целовал ее глаза, лоб, губы, ресницы, и снова губы, и опять губы, горячие, мягкие, шалея от близости ее дыхания, от соприкосновения наших холодных щек, от незнакомого запаха духов, которыми пахла ее шея и прозрачный газовый шарфик, от ее светлых волос, густо обсыпавших мои темные от загара пальцы. Деревья косым сливающимся рядом поплыли, теряя четкость, и только одно ее лицо было так близко, так подробно передо мною. Я видел каждую дрожащую ресницу на ее опущенных при поцелуе веках.

– Господи, как я скучала без тебя! – простонала она возле самых моих губ.

Глаза ее раскрылись и посмотрели на меня. Они были ярко-зеленые.

– Ты вспоминал обо мне? – спросила она.

– Каждый день, – ответил я.

– Жаль, что лето кончилось. Снова работа, фабрика...

– Мы теперь живем на Васильевском острове, – сказал я, пытаясь унять мое безумное сердце.

– Хорошая комната?

– Очень. Из окон видно и проспект, и улицу. Дом угловой. На перекрестке. А как ты?

– А я сейчас пойду.

От неожиданности я замер с самым бессмысленным выражением на лице.

– Куда? – спросил я.

– У меня сегодня не было возможности увидеть тебя. И все же – я с тобой! А сейчас мне надо просто бежать.

Она встала, перекинула ремешок сумочки через плечо.

Оглушенный известием о том, что через минуту мне придется вновь расстаться с нею, я поднялся со скамьи.

– Почему, Вера? Почему? – спрашивал я.

– В этом нет моей вины, – сказала она. – Но в воскресенье – я весь день с тобой. Обещаю!

– В воскресенье! – воскликнул я. – Сегодня только...

Она тронула пальцами воротничок моей рубашки возле самого моего горла. Лишь теперь я заметил, что я ниже нее, хотя в лагере мы были одного роста; впервые она была со мной на высоких каблуках.

– Сегодня нам все равно некуда пойти, – заговорила она. – Здесь много глаз. Ты понимаешь?

– Да, – с трудом выдавил я из себя.

– Знакомые могут оказаться на любой из улиц. И все будет испорчено. А я хочу, чтобы между мной и тобой было только светлое.

Она пожала плечами, как бы говоря этим пожатием: такова наша участь.

– Куда мне надо прийти? – спросил я.

Она продолжала трогать воротничок моей рубашки.

– Метро «Парк Победы», внизу в конце станции, в десять утра. Ко мне не приближайся, пока я не дам тебе знак. От метро поедем на троллейбусе.

Я взял кисти ее рук в свои.

Ее кисти были теплые, податливые.

Я касался подушечками пальцев ее вен, запястий, рукавов одежды.

Она была так красива и так нова для меня здесь, в тенистости бульвара, уже не пионервожатая из лагеря, а городская женщина. Я никогда не видел ее такою.

Она отрицательно покачала головой:

– Не мучай ни меня ни себя напрасно.

Ее руки плавно выскользнули из моих.

Она сделала несколько шагов, повернулась ко мне и сказала:

– Тебе идет эта рубашечка. Надень ее в воскресенье.

Некоторое время я смотрел ей вслед, и когда стройная фигурка ее затерялась среди гуляющих на бульваре, пошел к Неве. Меня неудержимо влекло на широкий простор.

Памятник Петру Первому на коне сверкал так ослепительно, словно был покрыт черной нефтью. Крупицами, штрихами, вспышками солнечный блеск был разбросан повсюду.

Я быстро шел по набережной. Я пил холодный морской ветер и повторял раз за разом: «Как я скучала без тебя!» Я и не заметил, как оставил берег позади и взошел на мост Лейтенанта Шмидта. На середине центрального пролета я вдруг перегнулся через перила и, глядя вниз на могучий водный поток, громко крикнул:

– Меня любит Вера!

И слова мои потерялись в железном грохоте двух трамваев, разъехавшихся на мосту за моей спиной.

XIX

И сразу я вижу себя на переходной лестничной площадке внутри крупноблочного панельного дома, со всех сторон окруженного точно такими же домами без украшений, с одинаковыми балконами, телевизионными антеннами на плоских крышах и козырьками над подъездами. Таких домов-близнецов было построено со времен Хрущева по всей России великое множество. За сирый вид народ прозвал их «хрущобами».

Очарованный новизной происходящего со мною, я остановился между вторым и третьим этажами, а маршем выше, на площадке третьего этажа, перед средней из трех дверей, выходящих на лестницу, Вера в который раз перерывает содержимое своей сумки, поставив ее на поднятое горизонтально бедро. Мне все еще не позволено приблизиться к ней, и я с тупым вниманием идиота разглядываю мелкие голубые звездочки на бело-розовых стенах, одновременно боковым зрением снизу вверх охватывая застывший в воздухе каблук ее туфли и приподнятую над бетонным полом, согнутую в колене ногу. Волосы ее распущены, как и в прошлое наше свидание, но сейчас, свешиваясь с наклоненной головы, закрывают от меня ее лицо. Я слышу ее удивленный шепот: