Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2006) Страница 27

Вроде бы артист отдает должное мне, не забывая о себе. Уж Евгению ли Алексеевичу не знать, как мы вместе строили и выстраивали ему роль?!

Тут еще интересно: а что же тогда Товстоногов делал? Лебедев в рьяности своей унизить, укоротить мою работу до размеров “идеи” даже своего родственника опустил. И я должен был это все скушать и не пискнуть, поскольку не имел, загнанный в угол, ни единого шанса защитить и свое (какое-никакое) имя, и свою честь.

Товстоногов, в отличие от Лебедева, необычайно строг и лаконичен: “С благодарностью и наилучшими пожеланиями. Товстоногов”.

Что ж, сухость тона объяснима. Нечего нюни распускать. Поздравил официально, и будя. При этом дал понять: время нашей расположенности друг к другу исчезло. Как с белых яблонь дым. Теперь не то, что раньше. Теперь — дистанция. Сигнал читается между строк.

В БДТ всегда была отлично организованная техника проведения премьер. Каждый спектакль требовал своей, совершенно определенной схемы рекламы, к которой подключались все так называемые друзья театра — и критики, и чиновники, и, в последнюю очередь, широкий зритель.

Товстоногов делал дело, Дина была ответственна за обеспечение успеха. Сегодня подобный менеджмент — обычная вещь, но в советское время была и своя специфика — надо было прежде всего устанавливать идеологическую маркировку продукта, шлепать высококачественному изделию официальный знак признания его совершенства.

И еще немаловажное замечание. Товстоногову принадлежат несколько книг о театре. В них размышления о режиссерской профессии, изложение концепций, споры с оппонентами, беседы с коллегами, критиками, актерами и — самое ценное — стенограммы репетиций. Это целые внутритеатральные “спектакли” со своей драматургией, характерами, сюжетами... Чтение этих стенограмм — мое любимое занятие на досуге, огромная товстоноговская школа мастерства. Очень поучительно видеть весь процесс постижения той или иной пьесы, того или иного Автора. Товстоногов, что ни новая работа, предстает в этой зафиксированной театральной жизни как мастер высококлассного прочтения текста, тонкий, мыслящий человек, чувствующий все сложности и оттенки драматургических связей и сценической атмосферы — это режиссер-логик, режиссер-аналитик и лишь вследствие этого — творец. Художник в нем возникал при условии полного знания, чего он хочет. Отсюда точность и обоснованность Гогиных формулировок. Практик, тщательно заботившийся о разработке и рациональном построении каждого опуса.

Однако ни в одной товстоноговской книге мы не найдем ни стенограмм репетиций “Истории лошади”, ни развернутого исследования собственной работы, если таковая была. Странно, не правда ли? Это ли не косвенное доказательство того, что официально провозглашенный режиссер-постановщик “Холстомера” имел к этой постановке лишь некое касательство, и не более того.

В самом деле, если “История лошади” действительно “вершина творчества великого режиссера”, как я постоянно слышу от многих осведомленных и авторитетных критиков, то почему великий режиссер именно этот спектакль пропускает в своей творческой биографии?.. Или художественный вклад в эту постановку был столь мизерным и показушным, что просто не хватило непорядочности присвоенное чужое еще и окружить ореолом собственного интеллекта?

В нескольких интервью на уровне театральной газетчины Товстоногов “удовлетворил” интерес, и все. Молчок. Дальше — тишина.

Двойственность положения Гоги состояла в том, что, с одной стороны, следовало установить меру моего участия (всего лишь “идея”), с другой — признать, что без приноса “идеи” как бы ничего и не было бы (компенсаторный момент).

Ложь это все. Я принес не идею, а пьесу. Вместе с идеей. Далее работал над постановкой почти год. В результате, извините за повторение, там девяносто процентов моих мизансцен! Мое режиссерское решение спектакля! Так же и сценографическое, принадлежащее, конечно, Эдуарду Степановичу Кочергину, работавшему со мной, а не с Товстоноговым! Так же и музыка...

Думали, сойдет?.. Перемелется — мука будет? Но прав был Твардовский, сказавший: “Все минет, а правда останется”.

Вот откуда прозвище “конокрад”. Вот откуда и “Дело о конокрадстве”.

Для чего, во имя чего вспоминается утекшее время, забытая правда?.. Уж не для мщения ли?.. Не для сведения счетов?..

Нет, отвечаю. Нет и нет. Для чего же тогда еще?

Для зазрения совести, только лишь. Для того, чтоб неповадно было так поступать, как со мной поступили. Для утверждения самого дефицитного в нашем театре — этики. Той самой этики, без которой и эстетика мертва.

Зазрить совесть — вот единственная скромная задача этих воспоминаний.

Приятель, прочитав эту рукопись, поморщился, словно прожевал лимон:

— Твоя слабость знаешь в чем?.. В том, что твои главные оппоненты умерли. И найдутся люди, которые скажут, что ты оклеветал Товстоногова, что ты ему приписываешь безнравственный поступок, а он... он просто хотел доработать недоделанный спектакль, художественно улучшить его, повысить, так сказать, класс... И он это сделал!.. И если бы не он...

— “История лошади” была бы другой, да?

— Именно!.. Они же пришпилили к твоей спине табличку “дилетант”... Пойми: есть твоя правда, но есть взгляд и с иной колокольни!..

— Думай как хочешь. Но я не мог дальше держать эту историю на уровне слухов.

— Что же ты раньше-то молчал?

— А меня никто особенно и не спрашивал... Никого не интересовали ни суть, ни подробности... Мифы твердеют, и никому не хочется ковырять мрамор.

— Но ты мог еще при жизни Гоги пустить рукопись в самиздат...

— И это было бы самоубийством, выглядело бы действием исподтишка. Между прочим, я готов попросить прощения у тех, кому невольно доставил боль этими действительно запоздалыми воспоминаниями. Да, мои эмоции, к сожалению, мешают мне быть абсолютно объективным, но что поделаешь, театр — такое дело, которое не терпит бесстрастия. К тому же с годами я покрылся дубленой кожей, чему немало содействовала сия история. Так что в каком-то смысле я даже благодарен длинной судьбе за то, что меня когда-то стукнули по башке.

Приятель кивнул, выслушав мою тираду, и только хмыкнул:

— Ну-ну.

После чего мы прекратили все беседы на эти темы. Навсегда.

“История лошади” ко всеобщей радости (моей в том числе) объективно сделалась этапной вещью для БДТ, оказалась явлением в советском театре в целом. Когда БДТ впервые привез на гастроли в Москву “Историю лошади”, я вдруг, уже успокоившись несколько после душевных травм, связанных с “конокрадством”, совершенно отчетливо понял, что иначе-то и быть не могло! .. Ну, в самом деле — представить только, что конная милиция в саду “Аквариум” и тысячные толпы у входа в Театр им. Моссовета, где игралась несколько раз “История лошади”, взмыленные администраторы, не знающие, где и как посадить в зале цековских, горкомовских, министерских и прочих товарищей — зал-то не резиновый, а тут еще и весь московский бомонд прет, и все кричат, и все требуют, и предъявляют красные книжечки, все хотят! — если все это только представить, так сказать, без него, и чтобы Гога ко всему этому не имел никакого отношения (!) — нет уж, увольте, быть такого не может! ..

На премьерном спектакле “История лошади” в БДТ произошло следующее. В момент, близкий к финалу, когда после секундного затемнения из горла Холстомера стремительной струйкой хлынула красная ленточка-кровь, из центра зрительного зала на весь театр раздался крик:

— Не надо так!..

Исполнитель роли Холстомера народный артист СССР Е. А. Лебедев не растерялся, продолжал пантомиму смерти.

Несколько зрительских голов на миг отвернулись от сцены в сторону кричавшего. Г. А. Товстоногов и я стояли в боковой бельэтажной ложе, оба заволновались, и сверху тоже пытались засечь зрителя, испортившего предфинальный эпизод. К счастью, замешательство было коротким. Зал продолжал смотреть спектакль, словно ничего особенного не произошло.

Последние судороги упавшего Холстомера. Затемнение. Аплодисменты. “Фальшь-финал”. Затем...