Мухаммад-Казем Мазинани - Последний падишах Страница 27

Отец вновь принимается за строительство и торговлю стройматериалами; с такими пальцами работать трудно, а дело его в тайной полиции все распухает…

«Ах, мой венценосный отец! В эти тяжкие дни люди так изменились, что, наверное, даже мать родная не узнала бы их».

Шахиня без перерыва звонит тебе и требует, чтобы ты остановил смертоубийство. И ты даешь приказ полицейским и солдатам: применять силу только для самообороны, когда собственная их жизнь оказывается под угрозой. Ты не в том положении, чтобы взваливать на себя еще и муки совести твоих солдат. Ты не настолько любим всеми, чтобы войска ради тебя воевали с народом. Они измотаны постоянным пребыванием на улицах и этим противостоянием…

Чувствуя, что уже погрузился в пучину отчаяния, ты пытаешься получить поддержку от американского посла. В прошедшие месяцы иностранные державы постоянно поощряли тебя в стойкости, но в то же время и в соблюдении принципов демократии. Американцы больше всего боятся за жизнь своих граждан; будь они уверены, что и дальше смогут сбывать свое новейшее оружие и технику и что сохранят в этом регионе свои базы, они без колебаний бросили бы тебя.

Ожидания, что Вашингтон спасет твой престол, напрасны. Американцы не готовы даже к перевороту, в результате которого власть возьмет твоя армия. Хотят они только, чтобы армия, в которую ты вложил свою жизнь, сохранила руки чистыми — чтобы в случае твоего свержения не возникло бы вакуума власти…

Ты настолько измучен и разбит, что не способен принимать правильные решения. Ты хочешь даже ответственность за свое бегство повесить на шею американцев. И вот ты сидишь в полутемном рабочем кабинете и ждешь посла Америки. Он опаздывает уже на целый час против назначенного срока, и у тебя пальцы заболели — так долго ты барабанил по столу. Ты вспоминаешь Домашнего Слугу — и вздыхаешь, и словно чувствуешь ветерок, веющий от чьей-то старой могилы. Давненько ты уже не щелкал от радости каблуками…

Наконец оживает телефон: это шахиня.

— Уважаемый посол уже час назад прибыл во дворец, — говорит она мрачным голосом. — Но некому было провести его к вам, поэтому ему пришлось прибегнуть к моей помощи… Сейчас он к вам придет.

Вот это да! Тебе раньше и не приснилось бы, что твоя жена возьмет на себя роль дворцовой горничной, а американский посол — твоего спасителя. Вот он появился — потный и с дикими глазами, — а тебе так стыдно, что ты готов сквозь землю провалиться. Хорошо, что он ни в чем тебя не упрекает и сразу переходит к делу. До чего тебе нравится этот западный стиль!

— Лучше, если бы Ваше Величество изволили для отдыха на время покинуть страну, чтобы дела в ней приняли нормальный оборот…

Твои глаза сверкнули под темными очками; ты обрадовался, как заключенный, внезапно услышавший весть о своем освобождении.

— Когда… И куда я могу поехать?

Посол небрежно взглядывает на часы и пальцем описывает небольшую фигурку в воздухе.

— Скорее всего, не раньше, чем через неделю, и не позже, чем через две недели. Правительство Соединенных Штатов готовит вам официальное приглашение.

Вертолет приземляется в аэропорту Мехрабад, и вы проходите в шахский павильон — чтобы встретиться с новым премьер-министром, который только что получил в меджлисе вотум доверия и должен приехать сюда. Твой мрачный, зловещего вида самолет с монаршей эмблемой уже ждет на взлетной полосе. Дует холодный, не знающий приличий ветер, который всем мешает. Похоже, воздух и земля объединились, чтобы превратить твои проводы в нечто постыдное. Словно твои противники нарочно подняли этот проклятый ветер: он сметает в сторону красную дорожку и грубо треплет шинели почетного караула.

В толпе провожающих не видно тех, кого в твоей свите можно считать самыми верными — так сказать, «преданными рабами». Присутствуют немногочисленные генералы, штатские сановники и немногие иностранные послы, и все стоят молчаливо и подавленно, словно провожают мертвеца.

Горькой улыбкой ты пытаешься защититься от всех, и фотокорреспонденты — как охотники, не помня себя, — принимаются за дело. Они с нетерпением ждут твоего отлета, чтобы потом гордиться, что запечатлели этот исторический миг. В суматохе общения с прессой ты говоришь одному журналисту, что уезжаешь ненадолго, чтобы отдохнуть. Но голос твой звучит так глухо, что никто не верит этим словам.

…Приехал новый премьер, и ты возвращаешься в павильон, где он сообщает тебе последние новости. По его жестам ясно, что он с нетерпением ждет, когда ты уедешь. Видишь иронию истории? Человек, который еще недавно был твоим противником, теперь назначен премьером и принял обязательство верности падишаху конституционного строя! Впрочем, он согласился на премьерство лишь при условии твоего отъезда из страны.

Ты не можешь не вспомнить предыдущих премьеров и ту пышность, с какой они прибывали к тебе и допускались к целованию монаршей руки. Были раззолоченные мундиры, перевязи через плечо, ордена и поклоны. А этот господин премьер и от целования твоей руки воздержался, и даже не склонил хоть немножко — приличия ради — свое длинное тело, о каком уж тут верноподданническом поклоне говорить!

Странное чувство охватывает тебя: ты всем своим существом ощущаешь, что время твое действительно кончилось и что в этой стране для тебя нет места. Твой век падишаха закончился — как ушли века дивов и колдунов.

Ты почти не веришь в будущие успехи нового премьера — разве что чудо произойдет. Слуга Невольный[51] — так окрестил его народ, и положение его действительно незавидно. Словно ты болен заразной болезнью, и каждого, кто соприкоснется с тобой, она валит с ног…

— Я вручаю нацию и армию Всевышнему — в первую очередь, а во вторую очередь — вам. Надеюсь, что вы сумеете успешно преодолеть трудности.

Ты сказал это премьеру, и теперь вы идете к самолету. Гремит музыка, ветер выделывает шутовские танцевальные па на красной дорожке. На летном поле — группа провожающих, которым ты в последний раз должен пожать руки. Американский посол то и дело поглядывает на часы. Вы доходите до офицеров гвардии. Военная форма, а какой жалостный у них вид…

Происходит то, чего ты боялся: ты вдруг всхлипываешь, и комок в горле, который ты с утра не мог проглотить, превращается в слезы, и они текут по твоим щекам. Лицо сморщилось и задрожало — а ведь до этого мига на твоем лице никогда не бывало такой гримасы. Никто не помнит, чтобы слезы смачивали твои каменные черты. Это странное происшествие не укрылось от объективов камер, и в первый и последний раз в многотысячелетней истории Ирана был запечатлен плач правителя. Твои слезы — как точки на последней строке долгой истории иранских шахов.

Шахиня сбита с толку твоими слезами, но тем более старается держать себя в руках, чтобы как можно быстрее закончить эту сцену. И очень хорошо, что хотя бы она сохранила самообладание, ведь совместный плач мужа и жены выглядел бы совсем некрасиво.

Поскольку ты никому не доверяешь — ни на земле, ни в воздухе, — ты сам садишься за штурвал. И, руля в сторону взлетной полосы, ты весь полон самыми разными идеями и чувствами. Вот двигатели завизжали, и самолет резко ускорил движение — освободил себя от притяжения земли и времени…

Вы пересекаете границу. Ты отдаешь штурвал пилоту и идешь в шахский салон. Там шахиня делает свои записи в ежедневнике. Ты садишься и по всегдашней привычке слушаешь по радио двухчасовые новости: тут и последняя твоя речь в аэропорту, и ликование народа — с танцами на улицах — по всей стране; ты вдруг понимаешь, что отныне твоя связь со страной будет односторонней и сведется практически к радиоволнам.

…Ты смотришь в иллюминатор и видишь Нил, который, как черная змея, извиваясь, ползет к Средиземному морю, чтобы напиться из него. Идешь в кабину пилотов и вновь берешь штурвал. Огромное удовольствие ты получишь сейчас от крутого снижения…

Ты мастерски сажаешь свой зловещего вида самолет в аэропорту Асуан. Для встречи с тобой прибыли президент Египта[52] с супругой и прочее высокое египетское начальство. И вот ты как старого друга обнимаешь пригласившего тебя хозяина — руководителя страны; и, как знать, не передастся ли ему через это объятие — как заразная болезнь — проклятие, тяготеющее над твоим родом?.. Вскоре он будет принимать тебя вторично — уже как шаха, окончательно изгнанного отовсюду, — и ты найдешь на берегах Нила последнее пристанище…

В честь Его Императорского Величества шахиншаха Арьямехра двадцать один пушечный залп разрывает грудь небес. Неужели это и правда последняя официальная церемония встречи, которая выпала на твой век?

— Ваше Величество, вы — у себя дома!

Это великодушие и гостеприимство вызывают слезы на твоих глазах: второй раз за сегодняшний день ты плачешь.