Владимир Ионов - …А родись счастливой Страница 27

— Замуж выходишь? — спросила Наташка.

— Ага!.. За — новую работу! Леонид Петрович отпускает меня в Великогорск.

— Любочка! Вы что? Где Москва и где Великогорск? Вас Слава Зверев звал к себе в салон! Где вы ещё найдёте такое в своём Свиногорске?

— А я и искать не буду. Меня же Кольчугина пригласила работать ведущей программы! Правда, не знаю пока какой… Главное — это эфир, Жорик!

— Эфир, кефир — какая разница?.. Хотя, конечно, пудрить людям мозги, светясь на экране, это не голову в тазике мыть…

— Плешивые головы это наш с тобой удел, Жора, — сказала Наташка. — Ни на что другое мы рожей не вышли…

— Ну, что вы такое говорите, Натали!

— Говорю, что думаю. Иди, подруга, иди! Устроишься — нас позовёшь, если там, конечно, копейка покрепче.

— Обязательно. Я уже так привыкла к вам.

— За меня не говори, Натали! Я здесь на виду у таких людей! А там?..

— Великогорск — очень большой город! И студия у Кольчугиной на первом месте не только в городе, — заступилась Люба за будущее место работы. — Потом Леонид Петрович сказал, что и сюда я смогу вернуться…

Глава 24

Когда человеку светит то, о чём он мечтал, время становится непостоянным. Оно то ползёт, то скачет. Василия Семёновича ждала с заявлением целую вечность, и он копошился, как мороженый таракан, хотя и всего-то — черкни на листке: «Согласен. К расчёту». Нет, ему надо покачать головой, повыбирать ручку из торчащих в фаянсовом стакане, попробовать её на листке «Еженедельника», побурчать под нос: «Ну, вот… Ну, вот… Только наладится дело… И опять…»… Пока с обходным листком оббегала этажи телекомплекса, получала в бухгалтерии расчёт, потом уталкивала в чемодан вещи, гнала на такси на вокзал, ночной поезд на Великогорск уже подали на посадку.

— Люди добрые! Опаздываю! За кем до Великогорска? — мотнулась Люба к окошку кассы. Очередь расступилась перед раскрасневшейся красоткой в сбившейся лисьей шапке.

— Великогорск? И я туда! Поехали на машине. По-моему, билетов к нам уже нет, — пристроился сбоку парень в потёртой лётной куртке. — Быстрей поезда будешь дома.

— А мне быстрей зачем?.. — недоверчиво глянула на него. — Мне любое место до Великогорска, — сунула она деньги в окошечко кассы.

— Где тебя мотало, милочка? Только плацкарт. Держи. И беги, тормози поезд, а то уйдёт. Сдачу возьми! — крикнула вдогонку Любе стриженная под барашка кассирша и протянула из окошка какую-то мелочь. Парень в куртке открыл навстречу ей свою ладошку, но кулачок кассирши быстро преобразился в кукиш. — Обойдёшься!

Место оказалось в конце вагона, через стенку от туалета, зато нижнее. На нём, правда, уже расселась тётка, дородным размером и ликом напоминавшая кустодиевских купчих. Люба сняла шубку и шапку, оглянулась, куда бы разместить их. Слева сидела пожилая пара — оба сухонькие и чистые, в чёрных линялых одёжках. На боковом месте — неопределённого возраста и смутного вида мужчина в мятом коричневом пиджаке и с пятнами «зелёнки» на лысой голове. Откидной столик перед ним был занят двумя полупыстыми четвертинками, гранёным стаканом и свёртком с какой-то закуской. Мужчина был уже в добром расположении духа (когда успел?!) и готов ухаживать за соседками, одаривая их щербатой улыбкой и запахом солёных огурцов.

— Пардон, мадам, праашу! — протянул он руки за Любиными шубкой и шапкой и тоже вертя головой, куда бы их повесить или положить.

— Спасибо, сама! — торопливо ответила Люба, увидев совершенно синие от татуировок кисти его рук.

— Придётся укладывать вещи под полку, — тонким, ласковым голосом подсказал чистенький старичок. — Под нами дак скарб. А под вашей стороной — не ведаю.

— А там — моё! — отозвалась тётка.

— У вас, по-моему, верхняя полка, — сказала Люба, ещё раз глянув на нумерацию мест.

— И што? Внизу-то не забоишься спать? А ну, как я обрушу верхнюю-то, коли вздымусь туды?.. И што токо, паразиты, думают: стрекозе — нижний плацкарт, а… широкой бабе — лазь к потолку! — одышливо пророкотала тётка.

— Я подсоблю, если что! — сунулся пьяненький сосед.

— Сядь! — рыкнула она на него. — Пособлятель нашёлся!

— Пардон, мадам, я уже насиделся…

— Оставайтесь, я туда поднимусь, — согласилась Люба.

…Поезд уже во всю стучал колёсами на стыках и мотал вагон из стороны в сторону, хлопая дверью перед туалетом, когда Люба, наконец, устроилась на верхней полке. Чемодан она взгромоздила ещё выше, а шубу и шапку устроила под подушкой. Хотела туда же положить и брюки, но, тронув неизбывно влажное бельё, осталась в них.

Впервые в жизни ехала она в плацкартном вагоне, где мимо шлёндают туда-сюда сонные, как осенние мухи пассажиры, храпят соседи, где со всех сторон дует, и тусклый «ночной» свет теплится только где-то в дальнем конце вагона. Уснуть в этом неустроенном дорожном мире, в тесноте которого каждый живёт отдельной жизнью, было невозможно. К тому же Любу одолевали отрывочные видения прошедшего дня и мысли о дне завтрашнем. Интересно, сразу её посадят перед камерами или дадут подготовиться, на какие передачи посадят, кого дадут в наставники или бросят, как в омут — барахтайся сама, выплывай, если сможешь?… А что у неё есть, чтобы выплыть? Пока — только внешность, на которую все и клюют. Одни дружелюбно, с готовностью помочь, обратить на себя внимание участием, другие почему-то злятся, словно, появившись рядом, она уже сделала им какую-то пакость… А ещё просто лезут со своими… желаниями, не спрашивая о желании её… Но как Митрич-то говорил? «Красота одна не даётся, к ней обязательно что-то прикладывается: доброта, ум, талант…» Что же приложили ей? Доброты не хватило, чтобы стать «якорем надежды». Зато хватило ума, чтобы отвертеться… Талант? Какой у неё талант? Постижор, наверно, вышел из неё хороший. Люди очередь к ней занимали… А ведущий?… Всему надо учиться… Разница только в скорости постижения… Талант хватает всё на лету… Как-то это будет у неё?

Мысли путались, и Люба понимала, что скоро заснёт под стук колёс и шорох бродящих туда-сюда пассажиров. Но мешали брюки. Она никогда в них не спала. Не вставая с постели, долго возилась с ними под одеялом, потом уминала в сетку над полкой. Сон отлетел, и она в его ожидании полусмотрела в тусклый потолок над собой, стараясь дышать в такт глубокому всхрапыванию соседки снизу. Потом там послышалось недовольное сонное бурчание, и Люба не увидела, а скорее почувствовала возникающую над собой тень, и что-то с дрожью ползущее под её одеялом от коленей вверх. В ужасе повернулась к тени. Та дохнула ей в лицо перегаром и солёным огурцом, зашептала:

— Я полочку над собой разложил, айда туда, согреемся. Пособи жить чеку… — И рука ползет меж коленок выше.

— Аллё! — раздалось и снизу.

Люба откинула с колен одеяло, поджала к себе ноги и с силой выпрямила их. Смрадная тень отлетела в проход, что-то грохнуло там и завыло. Соседи вскочили с полок. С фонарём прибежала проводница и закричала:

— Врач есть в вагоне?! Помогите кто-нибудь!

— Дура, свет сперва включи! — рявкнули ей из-за стенки.

Люба выдернула из сетки брюки, не спускаясь с полки, кое-как вползла в них и опустилась на пол босыми ногами.

— Чего он тебе сделал, ты его так-то пихнула? — спросила басом тётка с нижней полки.

— Он лез ко мне под одеяло. — От страха и холода у Любы застучали зубы.

В вагоне включился свет. И все, кто уже столпился в проходе, увидели неудобно торчащую под столиком голову в пятах зелёнки, плечо и руку, синие от наколок, по которым ползла тёмная кровь.

— Простыни кто-нибудь рвите, перевязать человека! — крикнул голый по пояс парень.

Люба потащила свою верхнюю простынь, вцепилась в неё стучащими зубами, чтобы оторвать край. Серая, ветхая с виду инвентарная единица с чёрной печатью «ВГЖД» едва поддалась. Люба отмахнула от неё широкую полосу и передала вперёд парню, склонившемуся над пятнистой головой. Тот комком подложил её под голову, посветил фонариком в широко открытый мутный глаз и скомандовал:

— Полку его разложить помогите и поднять на неё… тело. И кто видел, что произошло?

— А вот к ней он лез, а она и лягнула ногой, — сообщила соседка снизу. — Сперва он ко мне ногу поставил, я его настрожила, а к ней он руками под одеяло…

— А вы что-нибудь видели? — спросил парень сухонькую пожилую пару.

— Господь не сподобил. От голоса мы проснулись… И от стука… «Алё» кричала эта гражданка, а стук был от этого гражданина, — показал мужчина на соседку и на тело, уже положенное на боковую полку.

— Ещё кто видел? — спросил парень, оглядывая сбившихся в проходе людей.

— Да кто ж тут чего видел в потёмках? Только голос и слышали. — И толпа тут же разбрелась по вагону, чтобы, не дай бог, не попасть в свидетели.

— Так, вы, вы и вы — в купе к проводнику, — распорядился парень, указав на Любу, старичка и тётку с нижней полки. — И проводнице: — А вы быстро к бригадиру, пусть свяжется со станцией… Где мы теперь остановимся?